– Это кто тут раскомандовался? – послышался чей-то сильный властный окрик. – Какого дьявола вы тут собрались?! Я жду вас в таверне добрую склянку, а вас и след простыл. Хорошо, люди подсказали, куда вы направились.
Рядом с сутенером встал высокий, богато одетый господин в черном плаще и шляпе с пером. Перевязь, на которой висела его шпага, была вышита золотыми нитями, а на дорогих туфлях сверкали серебряные пряжки.
– А ты что здесь делаешь, Паскаль? – обратился он к сутенеру. – Я так понял, ты метишь на мое место. Отдаешь приказы, распоряжаешься…
– Мсье, как вы могли подумать?! – резко побледнев, воскликнул сутенер. – Просто я предложил вашим ребятам одно выгодное дельце и хорошо за это заплатил.
– Дельце, говоришь? И в чем оно заключается?
– Наказать этого юного негодяя! – распаляясь, воскликнул сутенер. – Он оскорбил меня!
– Фу ты, ну ты… – господин в черном плаще насмешливо ухмыльнулся. – Наверное, он не знал, что ты птица высокого полета. Не так ли, мсье?
Он резко повернулся к Мишелю.
– Это не птица, а крыса, – сдержанно ответил Мишель, продолжая зорко следить за окружившими его разбойниками. – Ему самое место на помойке.
– Ты!.. – рванулся к нему сутенер; в руках у него появился длинный нож.
– Тихо, тихо! Уймись, Паскаль! – остановил его господин в черном плаще.
Он присмотрелся к Мишелю и вдруг дернулся, будто его кто-то уколол.
– Эй, да это мой старый знакомый! – воскликнул он с удивлением. – Мы уже встречались! В прошлом году. Помните, мсье, дилижанс, некоторое недоразумение, возникшее между нами…
Теперь и Мишель узнал его. Это был тот разбойник, которого он ранил во время путешествия в Дьепп и который отдал ему деньги, – можно сказать, заплатил за свое спасение.
– Конечно, помню, – ответил юноша. – Рад, что вы живы и здоровы.
– А я как рад! – господин приятно улыбнулся. – Вы дали мне хороший совет, поэтому я до сих пор топчу землю и радуюсь жизни. Парни! – обратился он к шайке. – Этот юноша – свой человек. Поэтому возвращайтесь в таверну и продолжайте пирушку.
– Он ранил Готье и Люка! – злобно сказал разбойник, судя по акценту, валлон.
– Всего лишь ранил? Благодарите Всевышнего, что не убил. Он дерется, как сам дьявол. Кстати, перевяжите их. Между прочим, я появился здесь очень вовремя. Иначе мы недосчитались бы еще троих.
– Он должен сдохнуть! – завизжал сутенер. – Я за это заплатил! Мы договорились!
– И с кем же ты договаривался? – спокойно спросил предводитель разбойников.
– С Готье!
– Ну так с него и спрос. Но я думаю, что Готье сможет держать в руках шпагу не раньше чем через две недели.
– Тогда верните мне деньги!
Разбойники недовольно заворчали; похоже, у них не возникало желания расставаться с монетами, которые упали на них словно манна небесная и на которые можно было хорошо покутить. Предводитель разбойников мгновенно уловил общий настрой шайки; он сурово взглянул на сутенера и сказал:
– Паскаль, по-моему, ты чересчур назойлив. Из-за тебя получили ранения двое моих парней. А это стоит денег. Или тебе так не кажется?
– Не кажется! – завопил сутенер, совсем потеряв голову от злобы и жадности. – Двадцать экю псу под хвост! Отдайте деньги!
– Печально… – задумчиво сказал предводитель разбойников. – Печально, когда человек начисто лишен сострадания к ближнему. Что ж, коли так, ты свои сребреники получишь… на том свете!
Он молниеносно выхватил шпагу и хорошо поставленным ударом нанес укол точно в сердце сутенера. Тот упал как подкошенный и умер, не издав ни звука.
– Сик транзит глориа мунди; так проходит мирская слава, – щегольнул разбойник латынью, возвращая шпагу в ножны. – Его нельзя было оставлять в живых, – объяснил он своим товарищам, которых несколько смутил его поступок. – Сегодня или завтра он все равно донес бы на нас. Не хотел вам этого говорить до поры до времени, но теперь можно… Паскаль – полицейский стукач. Он не сдал нас полиции до сих пор лишь потому, что я хорошо ему платил. А Паскаль, в свою очередь, предупреждал меня о полицейских облавах и засадах.
Разбойники ушли, обчистив карманы сутенера, и во дворе остались только Мишель и предводитель шайки – если, конечно, не считать Паскаля, вернее, его бренной оболочки.
– Позвольте представиться – Филипп Бекель…
Предводитель разбойников церемонно поклонился.
– Мишель де Граммон, – ответил юноша, все еще пребывая в большом напряжении.
По всему было видно, что Филипп Бекель не страдает излишним человеколюбием, и кто знает, что скрывается за его изысканной любезностью.
– Мсье де Граммон, у меня есть предложение, – сказал Бекель. – Я приглашаю вас на небольшую пирушку по случаю нашей встречи. Второй встречи! И я чертовски рад этому. Поверьте, это не случайно, так распорядились высшие силы. К тому же я сильно проголодался, но идти в "Якорный ящик", в эту клоаку, у меня нет никакого желания. Да и вам не стоит там появляться. Поэтому мы отправимся в "Веселую каракатицу". Это недалеко. Вы не возражаете?
"Веселую каракатицу" посещали в основном состоятельные люди: капитаны и шкиперы, купцы и мещане, мелкие торговцы и офицеры гарнизона – в общем, все, у кого водились денежки. Простому люду эта таверна была не по карману.
– Извините, мсье, но составить вам компанию я не могу, – сказал Мишель де Граммон. – У меня в кошельке всего несколько экю. А мне завтра предстоит путешествие, и потребуются деньги на дорожные расходы.
– О чем речь?! Какие деньги? Я угощаю.
– Ну… – Мишель колебался. – Разве что так…
Удивительно, но этот разбойник вызывал у него симпатию. Так бывает, когда встречаются одинаковые натуры. Конечно, Филипп Бекель был старше Мишеля, но дух авантюризма, присущий разбойнику с большой дороги, в полной мере присутствовал и в юном парижанине.
Вскоре они вышагивали по узким улочкам Дьеппа, направляясь к таверне "Веселая каракатица", которая стояла на центральной площади города, ровно напротив церкви Святого Жака, построенной в X веке. Наверное, отцы-основатели Дьеппа обладали весьма практичным умом. Это же так удобно: сразу после обедни и святого причастия в церкви отправиться в кабак, благо он совсем рядом, не нужно ноги бить по скверно замощенным улицам.
Глава 10. Лазутчики
Посполитое рушение польской и литовской шляхты, пройдясь огнем и мечом по Украине, наделало много бед. Брацлавщина, Волынь и Галичина потеряли почти половину населения. Большинство православного люду бежало в Молдавию и Московское государство, а также на левый берег Днепра, где образовалась Слобожанщина. Многих пленили и продали в рабство крымчакам. Число ясыра было столь большим, что на невольничьих рынках неслыханно упали цены: татары меняли шляхтича на коня, а еврея – на щепотку табака. На ранее цветущей Украине наступил голод.
Шляхта утверждала, что бунты начались из-за лютой ненависти к полякам, польской власти, самой католической вере и людям шляхетского происхождения. Примерно так же говорили и восставшие: они убивали из-за ненависти к неволе, к власти польских панов, от невозможности более терпеть польское владычество, мстили за поругание православной веры.
Тимко Гармаш и Микита Дегтярь пробирались в Киев, где все еще стояли войска польного гетмана Януша Радзивилла. У них было очень ответственное задание, которое им поручил киевский полковник Антон Волочай-Жданович. За командира у бурсаков был старый запорожец из Пластуновского куреня Ничипор Галайда. Только благодаря его способностям бурсаки сумели миновать добрый десяток жолнерских постов, а засаду на кургане – уж неизвестно, на кого ее поставили, – в количестве четверых литвинов они вырезали так быстро и тихо, что жолнеры проснулись только на том свете.
Узнав о сдаче Киева, Хмельницкий рвал и метал; он послал киевскому полковнику строгий выговор за самовольство и угрожал войсковой карой у позорного столба. Получив от гетмана в помощь к своему полку еще два – белоцерковский и уманьский, – Волочай-Жданович решил освободить Киев от литовцев. По замыслу киевского полковника, его помощник, полковник Лукьян Мозырь, должен был зажечь литовские лодки; другого полковника, Филона Гаркушу, он отправил с войском в поход по правому берегу Днепра, чтобы тот ударил на старый город, а сам Жданович со своим полком предполагал подняться вверх по реке и пристать к берегу напротив Киева в тот момент, когда Гаркуша нападет на город с противоположной стороны.
Но в этом плане был еще один пункт – с началом сражения горожане, сочувствующие повстанцам Богдана Хмельницкого, должны были поджечь дома, где квартировали литовцы, чтобы увеличить смятение. И тут полковнику подвернулись под руку бурсаки, которых задержал казачий разъезд. Сначала их едва не зарубили, но потом все-таки разобрались, что они не польские шпионы, а вольные спудеи, бежавшие из Киева. Это как раз и заинтересовало Волочая-Ждановича, когда бурсаков привели к нему на допрос.
– А много бурсаков осталось в Киеве? – спросил полковник.
– Не так, чтобы очень, но с полсотни наберется, – уверенно ответил Тимко.
– Они так и живут в бурсе?
– Большей частью прячутся кто где. Но некоторые остались в бурсе, обитают в подвалах.
– Это интересно… – Волочай-Жданович задумался.
Он хорошо знал бурсацкую жизнь, потому как и сам когда-то учился в киевском коллегиуме. Ему было известно и то, что спудеи знают Киев как свои пять пальцев и могут пролезть в любую щелку. Его замысел – сделать кострища из домов мещан – мог не сработать по одной очень простой причине: кто же из хозяев в здравом уме согласится уничтожить собственными руками нажитое за долгие годы? А вот бурсаки это сделают. И даже не потому, что ненавидят захватчиков-литовцев, а из-за того, что горожане относились к ним как к изгоям общества и всячески третировали.
– Есть у меня к вам одно предложение… – сказал полковник после недолгой паузы. – Конечно, вы можете отказаться – дело серьезное и очень опасное. Да и молоды вы еще, пороха не нюхали. Но если у вас все получится, то честь вам будет большая и хвала от всего казацкого войска…
Так Тимко и Микита стали казацкими лазутчиками. Они должны были проникнуть в Киев, собрать бурсаков и в нужный момент – в темное время суток, ближе к утру – поджечь казармы и дома на Подоле, в которых ночевали литвины. План полковника бурсакам понравился, и они с юношеским пылом взялись за его исполнение.
Сначала их сопровождал отряд казаков, а когда до Киева осталось тридцать верст и вдали показались разъезды жолнеров, им пришлось спешиться, и дальше они пробирались тайными тропками. Все время, пока они шли, у Тимка из головы не выходила Ядвига.
В поместье Тыш-Быковских они добрались без приключений – окольными путями, ярами да лесными тропами. Оно было изрядно запущено, но вполне подходило как место, где можно спрятаться и переждать лихую годину. Всю дорогу Тимко и Ядвига ворковали, как голубки, а Тыш-Быковский был мрачнее грозовой тучи, но помалкивал. Похоже, ему совсем не улыбалась перспектива иметь зятем хлопа. А Микита, глядя на эту картину со стороны, в душе жалел Тимка: он был уверен, что шляхтич никогда не отдаст за Тимка свою дочь.
Расставание вышло тяжелым; Ядвига заливалась слезами, ее младшая сестра Марыля тоже плакала – за компанию, и даже Тыш-Быковский, у которого прошли все дорожные страхи, расчувствовался, пустил скупую слезу и обнял бурсаков на прощание. Все-таки, что ни говори, а он был обязан им жизнью. Но – не более того. Благодарность за спасение – это одно, а шляхетская гордость – совсем другое…
Киев словно вымер. Ни единого человека на улице, ни единого огонька в окне. Даже бродячие псы куда-то попрятались и не брехали, как обычно. Лишь кое-где на валах горели небольшие костерки, возле которых грелась стража. Она стояла редко – литовские жолнеры не очень опасались, что Хмельницкий решится отбить Киев, и предпочитали ночевать по хатам. Лазутчики казаков вполне могли пробраться в город без шума, но мстительный пластун Ничипор Галайда решил добавить к своему счету еще несколько человек. Бурсаки не стали его отговаривать от опасного мероприятия; они и сами горели желанием отправить на тот свет как можно больше захватчиков.
Сначала Галайда заарканил жолнера, который ходил туда-сюда по гребню вала, да так ловко это сделал, что литвин даже не успел охнуть перед тем, как отправился догонять своих пращуров. Второго стража, который подремывал, сидя у костра, сразил Тимко метким броском ножа – в этом деле он был мастак. А добить остальных троих не составило особого труда – они спали на охапке сена, словно сурки зимой.
Вскоре бурсаки и казак уже шли на Подол. Микита знал, что там живет одна молодица, которая привечала Ховраха; он был уверен, что тот никуда из Киева не делся, а пригрелся под теплым бочком, ожидая лучших времен.
Крохотная убогая хатка приютилась под горой. Тимко и Галайда залегли в небольшом садике, среди кустов малины, а Дегтярь подошел к оконцу и легонько постучал. Ответом ему была тишина. Тогда он постучал сильнее. В хате зашебаршились, и женский голос спросил:
– Кого это нечистая сила принесла среди ночи?!
Микита весело ухмыльнулся; уж он-то хорошо знал Мелашку, разбитную торговку с Житнего рынка. Она никогда не лезла за словом в карман. Многие мужики искали к ней подход, да все никак, а тут поди ж ты – Ховрах нарисовался. Наверное, Мелашку привлекла его ученость, а может, и какие-то другие качества.
– Меланья Поликарповна, мне нужен Хов…
Тут Микита сбился, чуток подумал, пока вспомнил имя Ховраха, и твердо сказал:
– Василь мне нужен!
– Нету здесь такого! Гуляй дальше.
– Я знаю, что он у вас! Позовите… пожалуйста, – настаивал Микита.
– Да что же это такое?! Ни днем, ни ночью нет покоя одинокой женщине! Не уйдешь по-доброму, пальну из самопала. Ей-ей!
– Мелашка, не позовешь Василя, сожгу хату! – наконец рассердился Микита. – Нашла кого пугать…
В хате затихло. "Наверное, Мелашка готовит свой самопал, – подумал Тимко. – А что, может и пальнуть. С нее станется. Баба она решительная, бойкая, кому хочешь глаза выцарапает. С нею даже городская стража опасалась связываться".
– Кому я понадобился? – наконец послышался голос Ховраха.
– Это я, Микита Дегтярь. Выйди, есть дело.
Дверь скрипнула, и на фоне побеленной стены возник Ховрах в исподнем. В руках он держал ружье.
– А и правда Микита… – Ховрах присмотрелся, расслабился и широко улыбнулся. – Каким ветром тебя принесло?
– Горячим, – коротко ответил Дегтярь. – Оденься, надо поговорить.
– Кто там пришел? – спросила Мелашка, выглядывая.
– Свой, – ответил Ховрах. – Бурсак.
– Так чего же ты держишь его на пороге? Зови в хату, я стол накрою. Небось он голодный, как цуцик. Знаю я вашего брата…
– Я не один, – сказал Микита.
– И кто там еще с тобой? – спросил Ховрах.
– Здорово, брат!
Из темноты выступил Тимко.
– Ух ты, кого я вижу?! Тимко! А мне сказали, что ты ушел из Киева.
– Было дело… Но, как видишь, вернулся. Вообще-то нас трое…
– Да хоть десяток! Заходите в хату. А то, не ровен час, какой-нибудь пес из местных заметит, что мы тут устроили сборище, и донесет страже. Жолнеры лютуют, чуть что, хватаются за сабли. Если кто отделается полусотней плетей, так это, можно считать, повезло. Но секут, паскуды, до кости…
Пока они разговаривали, Мелашка принарядилась и при свете свечей показалась бурсакам красавицей. Про таких в народе говорят: видная молодица. Она была старше Ховраха и относилась к нему с материнской любовью и заботой, хотя и делила с ним постель.
Пока Ховрах завешивал окна, Мелашка поставила на стол большую миску с вареным мясом и корзинку с пирогами. Потом полезла на печку и достала четверть оковитой, при виде которой Ничипор Галайда одобрительно крякнул и огладил усы. Все выпили, в том числе и Ховрах, и набросились на еду с таким азартом, будто не ели по меньшей мере неделю. Наверное, сказались дорожные приключения, потребовавшие много сил. Вскоре от мяса остались лишь одни кости, а от пирогов – крошки.
А затем все задымили своими люльками. Тимко испытующе глянул на Ховраха и сказал:
– Нам бы потолковать…
– Говори, – ответил тот. – При Мелашке можно. Когда надо, у нее язык на замке.
– Это не тот случай…
– Понял, – быстро глянув на Ничипора Галайду, ответил Ховрах и обернулся к своей сожительнице, которая скромно сидела в уголке. – Мелашка, выйди ненадолго во двор, посмотри, что там и как.
Она безропотно кивнула, накинула свитку – ночи уже стали прохладными – и покинула хату.
– Ну и что у вас за секреты? – спросил Ховрах.
– Нужна твоя помощь, – ответил Тимко и рассказал Ховраху о замысле киевского полковника.
– Да-а, – задумчиво протянул Ховрах, – неплохой план… Но с меня-то что требуется?
– Собрать наших, бурсаков, пусть они разведают, где поселились жолнеры. Для этого дела подойдут мальцы из фары. Они не вызовут подозрений. Конечно, никто, кроме нас с тобой, не должен знать, зачем все это делается. И только когда наступит время, все должны собраться вместе, чтобы получить задание. А еще нужно приготовить для пацанов кресала и кремни и бутылки с горючим маслом. На все про все у нас четыре дня.
– Бурсаков я соберу… С горючим маслом дело обстоит похуже. Нужны деньги. Даром его никто не даст.
– Деньги есть… – Тимко бросил на стол увесистый кошелек.
– Тогда придется привлечь к этому делу и Мелашку, – сказал Ховрах. – Только она знает торговцев, у кого есть масло, и только ей они могут продать не бутылку, а целый горшок. Масла ведь много понадобится.
– И то верно… – Тимко переглянулся с Микитой и кивнул. – Ладно, поговори с Мелашкой. Только не дай ей бог проболтаться! Жолнеры всех бурсаков перережут как цыплят.
– Говорю тебе, она баба – кремень!
– Смотри, ты за нее отвечаешь, – угрюмо сказал Микита. – В противном случае будем вместе с ней висеть на Ратушной площади. А мне почему-то этого совсем не хочется. Я еще не отдал свой должок кое-кому…
Оказалось, что в Киеве осталось около сотни бурсаков самых разных возрастов. Но больше всего мальцов. Старшие спудеи ушли из города, потому что опасались жолнеров. Ведь любого молодика литвины могли принять за казака-ребела, особенно по пьяному делу, и тогда его ждала мучительная смерть – жолнеры любили кровавые забавы. В этом деле они были достойными учениками палача украинского народа Яремы Вишневецкого, именем которого матери пугали непослушных детей.