Когда-то крылья мельниц, в вешнюю годину,
Ему зарились блеском обнаженных шпаг,
А ныне в дланях Бога, что простерты к сыну,
Он видит лишь коварный призрачный ветряк;
Изверясь, он ухмылку выставил на страже
От снов, промашек, выходок и блажей.
И не заметит, если ангелы тайком
Ему приносят розу, спрянув с небосклона,
Дабы ему сказать, что на небе Мадонна
О верном рыцаре заботится своем.
И вот, когда-то бывший рыцарства зерцалом, -
Теперь посланца, и пославшую, и дар -
Не хочет видеть он, кто прежде доверял им,
А ныне стережется, словно гиблых чар.
И ангел склонится в безверия темнице,
И поцелует, и шепнет, понизив глас:
"И это – от нее!" – и краской загорится,
И отлетит. А тот одной косинкой глаз
В его воздушный след оглянется сурово
И, усомнясь в безверье, умирает снова
Той смертью, что рекла, закляв его беду,
Такого не будить и к Страшному суду!
В полете
На чудовище родом из древних поверий
Я прорваться пытаюсь с единого маха
В бесконечность, что пенится в пасти у зверя, -
Только зверь налетает на изгородь страха -
И встает на дыбы, и осеклась – дорога,
И я знаю, что дальше – прибежище Бога!
И, повиснув над бездной во вспугнутом скоке,
Вижу Господа взгляды и слышу – зароки:
"Я – граница твоя! Я заждался приблуду,
И куда ни помчишься – с тобою пребуду!"
Не хочу я границ! А хочу я к безмерьям!
И стегнул я по зверю – и вместе со зверем
Перепрыгнули пропасти, словно колоду, -
И я снова без Бога лечу на свободу!
Но когда понесло нас к стожаров бездонью,
Я во гриве пошарил заблудшей ладонью -
И под гривой нашарил – Господню хребтину!
Это Он меня носит в бестишной мороке,
Словно хочет загинуть, где сам я загину.
Это Он! И Его я услышал зароки:
"Я – граница твоя! Я заждался приблуду,
И куда ни помчишься – с тобою пребуду!"
И душа моя Господа на небе славит,
А чудовище – мчится, а зверь – не оставит!
Стремление
В неизлазной чащобе хочу себе дома -
Чтоб сплелся из тростин и древесного лома,
Чтоб в глубоких ветвях повисал незапугой
По-над рысьей норой да змеиной яругой.
Я качался бы в лад ветряному навеву -
И ласкал бы чужую и хмурую деву.
У нее на груди – от зубов моих рана,
Мои зубы впиваются цепче капкана,
И, влекомые мощью бесстыдной истомы,
Переплясчивы вихри и золоты – громы.
Зверь взбесился при запахе нашего тела -
Что летит к небесам из земного предела;
Ну а я среди веток в случайном прогале
Вижу звезды, и ночь, и озерные дали!
И за Господа принявши глянец лазори,
На девичьей груди долежаться до зорей -
И приветствовать солнышко приступом воя,
Быть живым и не ведать, что значит – живое,
И однажды во сне рассмеяться над небом,
И с брезгливостью к ближним, к молитвам и требам,
Словно плод в глубину ненасытного зева,
Прямо к смерти в потемки – да грянуться с древа!
Клеопатра
В павильоне, в сколоченной наспех скорлупке,
Онемевшие статуи лоснятся воском;
И какое число нежильцам-безголоскам,
Столько смерти сгущается в солнечной крупке.И у тел – аромат поминальной лампадки,
И в пурпурных нарядов запрядены кокон,
Что похож на мундир крутовыйной загадки,
Выдающий гордыню любым из волокон.И они на глазах у захожего люда
Бесконечно вершат, в покаянной работе,
И свое злодеянье, и дивное чудо,
Что, извергнуто смертью, извергнет из плоти.И купаются в солнце, и пробуют силы -
Потому что к житью их изгнали из теми,
Богадельню воскресших, любимую всеми,
Кто покуда своей не увидел могилы!И когда посетитель встает на пороге,
То они оживают от досок просеста -
И пугаются дети, и тешатся боги,
Коим любо все то, что не вправду, а – вместо.И царица Египта уснула без звука,
И стеклянного гроба просторность излишня;
На груди ее рана, как страшная вишня,
И в ладони букет, а в букете – гадюка.Столько раз ее веко на мир отворится,
Сколько раз обслюнявлена ядом гадюки, -
Словно это смертей упоенная жрица
К своей гибели тянет привычные руки.Рядом смерть ее вьется, как верная мурка,
Что прислушлива к шепотам, под ноги льнуча;
И умерших очей в бесконечность зажмурка -
Все равно, что для нас – мимолетная туча.Я люблю это тело, в котором застыли
Чары ста воскресений и ста усыпален -
И еще что-то сверх, чего ведать не в силе
Дух, что только единожды гибелью свален.Эту руку, что тянется к ласкам гадючьим,
И линялого ногтя багрянку могилью;
Воздыханье, что собственным сыто беззвучьем,
И передние зубы, скверненные пылью.И на сотню чудес размахорено платье,
И себя самого вопрошаю что день я,
Иль готов это тело усердней ласкать я
В час его умиранья – иль в час воскрешенья?
Два преступника
Приговор они слушали из-за ограды,
Из-за стражничьих сабель глухой окоемки -
И зевакам бросали безглазые взгляды,
Как слепец, что лицом прозирает потемки.
Первый, к чувствам своим присмотревшись невеским,
Про свиданье с отцом боязливо лопочет;
А второй заявляет, что встретиться не с кем.
Было с кем – и хотел, но казалось – не хочет.И своя же халупа в осклабе, в ощерке
Их тела навсегда изгоняла за двери;
Было каждому пусто по собственной мерке,
Словно клетке, откуда ты выпугнул зверя.
И пластались их тени подобьем тряпицы;
Первый молвил, что губы охотно промочит;
А второй заявил, что не хочет напиться.
Он хотел, но казалось – что вовсе не хочет.
Разговор
Душа и тело. Тело молвит: "Здесь
Ты заблудилась. Будет по дороге.
Я знаю луга пыльцевую взвесь,
Купаюсь в солнце, в тишине и в Боге,
О Ком ты молвишь нехотя, дабы
Смущенье сделать верою. Смотри же:
И желтый бук, и красные грибы -
Мне этот лес отраднее и ближе!
Вели мне затеряться на лугу -
И поглядишь, как прытко побегу
Среди блаженством оброшенных маков -
В их пурпур белизну мою макнуть!
А смуглый колос лучше всяких знаков
Мне бытия разъяснивает суть.
Молчи! Молчи! Пускай мне пахнет мята
И слышится, как дерево растет.
Кичишься ты, что истиной богата,
А помнишь слово, но не помнишь нот.
Оттуда я, где грех бушует пляской,
Где пышут губы, жадные на снедь,
Где роза натекла кровавой краской,
Где лилиям назначено сгореть!
Гасить огонь – твое ли это дело?
Не брезгай мной! – От гибельной черты
Уйди со мной и радуйся!" – так тело
Ей говорит, она же – призрак хилый -
Пытается, собрав остаток силы,
Любить и рвать вот эти же цветы…
Бездна
Если в чащу вступаю с моим маловерьем,
С этим обликом, чуждым лесного беззвучья,
Там замечется бездна израненным зверем,
Неизбывную муку калечит о сучья.Разрывается в поисках двойственной доли,
Ужасается неба обманчивым шатям,
И слезится росою, и воет от боли,
Что не может к земле припластаться распятьем.И пытается вспомнить, кому она снится;
И причуется мукой – и ищет дороги,
И мечтает забиться в овраги-разлоги,
Где ее безграничью найдется граница.Так захлипнут захлип ее простоволосый,
Так зашептан деревьями ужас-калека,
Будто видит во мне через мутные росы -
Не меня, а другого совсем человека.
Раздумье
Кто простит мне бездарность моих колдований?
Непредвиденность слов, будто зверя, голубя,
Своих будущих песен не знаю заране,
Только рокот их слушаю в собственной глуби.Я по воркоту знаю, что вышли из леса,
Что меня и язык мой – не сразу постичь им,
Но подпочвенных гулов глухая завеса
Наконец опрозрачнится облачным кличем.Просквоженным распутьям оставил я душу,
Где слышны поцелуи – уста свои бросил;
Где заглохшие выгоны – там я пастушу,
Свое сердце пьяню – переплесками весел.Я люблю, чтоб от ливня измокла одежка,
Я люблю, если слезы дождинками пахнут,
Не пою, а словами смотрю я в окошко,
Хоть не ведаю, кем этот выход распахнут.Я хочу свою песню прожить по частице,
Чтоб сама размахнулась до полного маха;
Не хочу возвышаться, хочу затаиться,
Как таится и тот, кем я вызван из праха.
Песнопевцу
Отчего ты, певец, упиваешься миром -
И готов заглядеться сквозь слезы-обманки
В лягушачью припрыжку с таким растопыром,
Будто хочет взобраться на призрак стремянки?Отчего ты глядишь и на спинку светлячью,
Словно краше она, чем душа изумруда,
И на муху, что скачет старательной скачью
Ниоткуда – сюда, в ниоткуда – отсюда?Ты – чело под венцом из крапивы секущей,
Ты дитя дурнотравья, дитя дурносонья,
Чья душа полу-чистая, полу-драконья
Неспроста закатилась в осочные гущи.Отыскать она хочет свои отпечатки -
Те, что выронил кто-то ошибшийся веком:
Он еще не был богом, а ты – человеком,
Но друг другу вы снитесь, как створки-двойчатки.И тогда одинаковый выпал вам жребий,
Словно дымка с туманом, вы были похожи
И не ведали, кто человечий, кто божий
И кому написалось завечниться в небе.Это, знать, опоил тебя зной праиюней,
Ты в одном колоброжестве кажешь сноровку -
И за подвиг безумья, предпринятый втуне,
Обретешь мотылька или божью коровку.Я люблю в тебе все – эту блажь без провину,
Этой немощи чары – и память былого!
Я бледнею, как смерть, и без жалости гину,
Молвя слово люблю – как последнее слово.
Сон
Мне приснилось, что ты умирала,
И бежал я проститься с тобой,
Пробирался средь лютого шквала,
Через заросли и ветробой.Безнаказанны смертные муки,
Омерзительны впадины щек,
И к пустотам протянуты руки,
Словно там – вожделенный кусок.И ты грудью кормила безбытье,
И той жизнью, что мне дарена,
Вас обоих сумел оживить я -
И проснулся от горького сна.
Первая встреча
Мы впервые за гробом! Трухлявы ворота…
Поцелуй этот куст, как в минувшие дни.
Если ты сохранила от прошлого что-то,
Ободри, обнадежь – и рукою взмахни!Но развеяны дочиста прежние взмахи,
И увидевший нас – разглядит лишь золу.
Наши смехи и плачи заглохли во прахе,
Наши дни угнездились в паучьем углу…Если ты умерла, значит, гнилью ослизни,
Уступи этот мир соловью, муравью -
И поплачь оттого, что застольники жизни
Видят вздроги звезды – но не муку твою.
Уговоры
Что тебе, моя голуба, старой матушки запрет?
Ей смеется только хата, нам смеется – целый свет!Что ей в радость – нам проказа! Жги же ярости огонь -
Той, что до крови прокусит непожатую ладонь…В моем сердце свищет буря: тебя в вихорь затяну! -
Чтобы старая мамаша проклинала седину!Окна золоты и сини милостынькой от небес -
Полетим с тобою ныне чудесам наперерез!Безоглядно, безрассудно забежим с тобою в яр,
Где притоны – безграничья, где залежка – вечных чар!Не откладывай веселья! Покажи ладошкой знак -
Есть и упряжь, есть и воля – чтобы сталось точно так!Понесутся мои ласки – да с твоими вперегон,
И в объятьях, и в заклятьях сбудусь я – твой тайный сон!Самоблески ясных зорей я поймаю на лету,
Переплетшихся ладоней никогда не расплету!Ночь на солнце скоротаем, а за солнечную ночь -
Ты расплатишься покоем, от которого невмочь!Ты моей доверься силе, златоострому мечу.
Я иду в непоправимость, я иду, куда хочу!И неправда, будто ныне застаю тебя врасплох!
И что нет со мною чуда – все наветы! Видит Бог!Что же попусту гадаешь? Будет нашим целый свет!
Ты забудь, забудь навеки старой матушки запрет!
Сумерки
Мрака первым валом
Крыши залиты.
В окнах тьма – и алым
Блеском солнца палым
Светятся цветы.Нас поодиноку
Думы развели…
Коль слова без проку,
Мне ладонь под щеку
Молча подстели!Так потусторонним
Души замглены,
Что слезинки роним
К сновидений доньям,
Хоть не верим в сны!..
Во сне
Мне снишься вчуже. Только сверк
Бессмертия во мраке.
Летим туда, где свет померк.
Бог, тьма – и буераки.И ты нашептываешь мне,
Полетом разогрета:
"Я рядом, рядом – но во сне!
Так помни же про это…"Я помню… Я лечу вдогон.
Мои дороги круты.
О, как же труден этот сон!
О, где же наяву ты?
Сговоренной ночью
Сговоренной ночью, как совсем стемнело,
Шло ко мне украдкой лакомое тело.
В радостном бесскорбье – шагом потаенным -
И оно с тобою было соименным…Глянуло дорогой в дни, что отлетели,
И легло со мною в холоде постели -
И легло со мною для моей отрады,
Чтоб его измаял – и не дал пощады!Льнуло мне в объятья – пахло предалтарно -
Было неприкрыто – было благодарно.
В темноте – и в неге – на последней грани
Млело преизбытком недоумираний.Если были чары – только чары плоти,
И в самоотчете – привкус безотчетий,
Только эти дрожи – поробку и смелу -
Без которых тело – непонятно телу.
Романс
Я все же пою, хоть поется несладко!
Он был нищеброд, а она – христарадка.Они полюбили средь уличной пыли
И жалкую тайну от мира хранили.Веселая майская ночь оборола -
И сели вобним на ступенях костела.Она вперемежку, согбенно и снуло,
Несла к нему губы – и корку тянула.Вполсонках делились под мреющим небом
То хлебом, то лаской, то лаской – то хлебом.И так утолялись под сенью церковной
И нищенский голод, и голод любовный.Тебе – вразумленье, рифмач дальнозоркий!
Но нет у него ни подруги – ни корки.
Запоздалое признание
Я люблю твоей радостью поднятый гам
И твоими глазами увиденный взгорок;
Мне так дорог твой смех, что не ведаю сам,
Как же раньше он был не знаком и не дорог.Заскрипит в половицах, застонет в саду -
Мне шаги твои чудятся в скрипе и стоне,
И бросаюсь к тебе, и тебя не найду,
И мерещатся мне то уста, то ладони.Набухает слезами небесная высь -
И взывает к тебе, и дозваться не в силе…
Ты сюда не вернись, никогда не вернись -
Но молись обо всех, кто тебя не любили!
"Полюбить уж пора бы ту пустошь за домом…"
Полюбить уж пора бы ту пустошь за домом,
Небом хворую стаю, деревья с надломом
И забор, потерявший в беде столько досок,
Что упал на лужайку – стремянки набросок.Полюбить уж пора бы тот вечер за долом,
Сад умерших соседей с плетнем невеселым
И потемки, украдкой дарящие негу
Еще прежде, чем грезы упрячут к ночлегу.И пора бы, как нищий – оглодыши корок,
Подбирать прозолоты с напуганных шторок,
И, вдвоем забывая про смерти осклабы,
Нам сидеть и не плакать – не плакать пора бы!
Невозвратные сумерки
Розовеют в закате сухие листки…
Прокатила телега. И сон задушевный
Так же катится в темень, колесно-распевный.
У нахохленных туч – беготня взапуски!Что осталось от Бога – то в небе затлелом.
О, поверить в Остаток и в вере коснеть!
Со звездою помериться вещим уделом,
Серебриться о чем-то, что сбудется впредь…Иль, впивая всю грусть, сколько есть в бытии,
На снежистых горах добелевшую к муке,
Отыскать две руки, без грядущего руки,
И потом целовать их, не ведая – чьи…А когда целовал их в весенней морочи,
Разве знал я тебя? И была ты иль нет?
Но любил твои трепеты, душу и очи,
Целый свет – и уста – и опять целый свет!
Тот
Сад, лоснистый от соков, грустит своей тенью,
Ибо травы тягчатся лазорьем разъятым -
А еще мотылек, ополченный арватом,
Сгинул в битве с безмерьем, что пахнет сиренью.Помнишь юности чары, что мира смелее,
То бездонье весны в небосиней оправе?
И как нашего тела алкали аллеи?
Мне все видится ясно, как будто бы въяве!Разве не было там наших лодок раската?
И распахнутой нами в замирье калитки?
Это все пережито – и мы пережитки…
Но забыть не могу все, что было когда-то!Продолжаюсь я тот – не вместившийся в плаче -
И напрасно шагавший в безбытные светы!
И все тем же огнем мои ласки горячи…
И ища этот призрак, прильнула ко мне ты.Но и призрачен тот не совсем без остатка -
Он родится опять на кострищах и в дыме!
Если ты поцелуешь забвенно и сладко,
Тот во мраке проснется – шепча твое имя!
Лунные сумерки
В этом холоде луны,
Серебристом за сусалью,
Тропы к смерти спрямлены
И лукавы – к беспечалью.Там когда-то до зари
Светлый пир водили боги:
Было два – и было три
В ныне брошенном чертоге!Нам остался их разлет,
Сердца злая перемена,
Да молчанья прозолот -
Да серебряная пена…Сам туда бы я хотел -
И тебя позвал туда же!
Не хватает наших тел
Мне на тамошнем пейзаже!Нашей кровью дышит мгла,
Кровь бежит подземным стрежнем…
Спят усталые тела -
Спят, не ведая о прежнем…
Девица
Двенадцать братьев, веря в сны, своей мечтой стучались в стену,
А за стеной девичий плач о доле жалобился тлену.И полюбился этот звук, родился домысел о Деве,
И самые изгибы уст чертились в гибнущем напеве.Твердили: "Плачет – значит, есть!" – а про другое промолчали,
И обкрестили целый свет – его задумчивые дали…Они за молоты взялись, ударили по гулким плитам -
И каждый молот в темноте сливается со стенобитом."Скорее камень сокрушим, скорей поборемся с заклятьем!" -
Двенадцатый взывает брат к другим одиннадцати братьям.Без проку оказался труд, натуга мускулов – без проку.
Самих себя – своей мечте они отдали на мороку!Ломило грудь, крошило кость, за жилой надрывало жилу…
И все, погибнув заодно, в единую легли могилу!Но тени мертвых – Боже мой! – из рук не выпустили молот!
Он по-иному, но опять стучит в стены загробный холод…Он ломится, и вторит гром его размаху и паденью!
И каждый призрак в темноте сливается с бесплотной тенью!"Скорее камень сокрушим и Девий приговор отменим!" -
Рекла двенадцатая тень к другим одиннадцати теням.Но даже им не стало сил, а морок теням не подмога;
И тени умерли опять – ведь смерти никогда не много…Ее не много – и не той, какую просят, умирая!..
Исчезла суть – и след заглох – и приняла земля сырая!Но молоты – о Боже мой! – они, наперелом законам,
Теперь и сами по себе в застенье ломятся со звоном!Колотят в мрак, колотят в блеск, обмылясь потом человечьим,
И каждый молот в темноте слился с небесным бесконечьем!"Скорее камень сокрушим, девичью смерть переморочим!" -
Гремя, двенадцатый из них взывал к одиннадцати прочим.