Соседние улицы Сен-Дени и Сен-Мартен были запружены экипажами, а на самой улице Кенкампуа они стояли вокруг Банка не только целый день, но и всю ночь. Жильцы соседних начали жаловаться на постоянный шум. Пришлось по обеим сторонам улицы Кенкампуа строить баррикады, которые охранялись войсками с девяти вечера до девяти утра, пока Банк был закрыт. Об открытии и закрытии Банка теперь возвещал удар колокола.
У казначейства, в свою очередь, с утра и до ночи стояли длинные очереди владельцев долговых обязательств, которые, отталкивая друг друга, пытались обменять их на квитанции, чтобы потом как можно скорее бежать превращать их во все поднимающиеся в цене акции.
Перед Отель-де-Невер улица была заполнена экипажами знатных лиц, которые, используя свое высокое положение и личное знакомство с мистером Лоу, ехали прямо сюда, чтобы избежать неудобств, ожидающих их на улице Кенкампуа.
Так как мистер Лоу дальновидно настоял на внесении в указ регента о передаче государственного долга его компании статьи о недопущении никаких сословных различий, то дворянство, разоренное бесконечными пирами и войнами Людовика XIV, теперь вовсю осаждало особняк этого финансового волшебника. Все, что только было во Франции благородного, сидело теперь в коридоре перед дверьми его кабинета в ожидании приема у его августейшества.
Прямо у него герцог Бурбонский обменял свои казначейские квитанции на пачку акций компании, стоимость которых так возросла, что он тут же смог оплатить все свои долги и начать перестраивать свой великолепный замок в Шантильи. Его ловил вспыльчивый горбун принц де Конти, который злобно жаловался ему, что во время первого выпуска акций он опоздал с получением казначейских квитанций и в результате мог бы приобрести эти акции только по тройной цене. К счастью, он воздержался от этого шага. К счастью, потому что теперь мистер Лоу, надо полагать, выдаст ему акции второго выпуска по их номинальной стоимости.
Разумеется, случай принца был самый типичный, но мало кто имел столь высокое происхождение, чтобы иметь возможность решать подобные проблемы в самом сердце компании.
Мистер Лоу пошел ему навстречу, и де Конти отбыл из Отель-де-Невер, провозгласив себя навеки преданным слугой мистера Лоу, и унося кипу акций, которые он легко мог продать на улице Кенкампуа за восемь номиналов.
Сходным образом, хотя и с большей готовностью, мистер Лоу пошел навстречу своему другу герцогу Антену, который тоже не успел поменять свои квитанции на акции первого выпуска, а также многим другим самым благородным представителям дворянства Франции, таким как принц Роан, принц Гемене, герцог Ла Форс и герцог Ла Врийер, которые выходили от него со словами вечной благодарности за его услугу.
Пока благородные клиенты осаждали мистера Лоу в его прекрасном кабинете, их жены заполнили салон Катрин, неся ей подарки и приглашения.
Как демонстрацию своего высокого положения в обществе Катрин готовила бал в честь тринадцатилетия их дочери. Этот бал украсили своим присутствием наиболее яркие представители двора. Его с радостью посетила герцогиня Берри, члены иностранных посольств и даже папский нунций, который при всех обнял прекрасную маленькую виновницу торжества.
На руку этой девочки рассчитывали сыновья лучших семейств Франции. А ее младший брат, ровесник короля, поехал в Версаль, чтобы стать там товарищем по играм Его Величества.
Во время своих приемов, которые Катрин проводила с поистине королевским величием, ее всегда сопровождал теперь негритенок в тюрбане из Сенегала, которого ей подарил герцог Антен. Он нес за ней сумочку или веер. Головокружительность ее успехов в обществе вызвала в ней чувство благодарности к своему мужу, который создал все это великолепие. Она стала намного мягче с ним, особенно когда узнала, что визит графини Орн в Париж был очень недолгим.
Узнав это, Катрин пришла к выводу, что, возможно, часть ее обвинений, которые она в тот день так обидно высказала мужу, не имела под собой оснований. Ей было неудобно перед ним, и она надеялась своей податливостью искупить вину.
Это было нелегко. Иронично наблюдая за ее попытками, он, видимо, утомившись ими, дал ей как-то понять, что они его не обманывают и он все понимает. Он был почти груб, когда нетерпеливо заговорил с ней.
- Катрин, хотя бы ты не домогайся любви могущественного барона Ла, повелителя принцев, главного служителя денег, распорядителя империи, который завтра, быть может, станет генеральным контролером Его Величества. Не ослепляй себя, дорогая, великолепием, чей отсвет падает и на тебя. Для тебя я просто Джон Лоу из Лауристона, Джессами Джон, как меня звали.
Она посмотрела с упреком.
- Я так и отношусь. Почему ты так неласков со мною? Откуда у тебя такие низкие подозрения?
- А разве иметь низкие подозрения имеешь право только ты?
Это был точный удар. Она замолчала. Она даже пошла еще дальше, что было нелегко для такой гордой женщины, и попросила у него прощения за те свои слова.
Понимая, чего ей это стоило, и в общем-то сознавая, что его совесть по отношению к ней не совсем чиста, он утешил ее словами, которых ни за что бы не произнес в других обстоятельствах:
- Не мучай себя, - сказал он, - этими подозрениями. Что бы ни значила для меня Маргарет Огилви, все это осталось в прошлом, до того, как я женился на тебе. И еще раз позволь повторить тебе, что она никогда не была моей любовницей. Поверь, мне нет необходимости обманывать тебя. И чтобы закончить все это, могу добавить, что я, скорее всего, никогда больше не увижу Маргарет Огилви.
Ее щеки покраснели, взгляд увлажнился, и с печальной нежностью, от которой больно защемило его сердце, она сказала:
- В тебе, Джон, не было никакого величия, когда я приехала к тебе в Амстердам. Ты был конченый человек тогда, - мягко напомнила она. - И, пожалуйста, не забывай об этом и не упрекай меня больше так несправедливо.
Он признал, что это так. Но все же продолжал считать, что ее любезность с ним объясняется его общественным положением, льстившим ее честолюбию.
Он еще не достиг зенита своей карьеры, но стремительно к нему приближался.
Распродажа второго выпуска акций Индийской компании была столь стремительной и оставила столь многих неудовлетворенными, что он посчитал возможным, не откладывая, приступить к третьему и последнему выпуску. Он начал его распродажу в октябре, и раскупали его также охотно, как и предыдущие.
И вновь шумная толпа дворян осаждала его кабинет. И вновь среди них выделялся принц де Конти. К этому маленькому горбуну аппетит пришел во время еды. Не удовлетворенный уже полученным им по милости Лоу целым состоянием, он пришел требовать для себя участия в третьем выпуске акций на тех же условиях.
Очень вежливо мистер Лоу отказал ему.
- Я вынужден, монсеньер, подумать в первую очередь о тех, кто еще не смог обменять свои долговые обязательства на акции моей компании. Я не могу пренебрегать их справедливыми требованиями.
Но жадному принцу было на это наплевать. Никакие ссылки на справедливость не могли остановить его. Он говорил о своем высоком положении и о том, как важно не портить с ним отношения, тем самым намекая, что он, может быть очень опасным в противном случае.
Мистер Лоу остался неумолим. Возможно, на его решение повлияло его презрение к принцу, которое он едва скрывал.
- Я надеюсь, что ваше отношение ко мне все же не изменится. Поймите меня правильно, монсеньер.
Наконец, расстроенный принц мрачно покинул его кабинет, забыв назвать себя на этот раз слугой мистера Лоу.
С окончанием продажи третьего выпуска своих акций, которую первоначально мистер Лоу намеревался завершить через год и которая заняла чуть больше двух месяцев, государственный долг Франции к неописуемой радости регента был ликвидирован.
Покоренный гением мистера Лоу, Его Высочество предложил ему занять пост генерального контролера финансов, но так как государственную службу во Франции мог нести только католик, то мистеру Лоу пришлось изменить конфессию и пойти к мессе, что вызвало негодование как у Макуэртера, так и у Катрин. Так он стал de jure тем, кем был de facto, что еще больше оскорбило и разозлило д'Аржансона, который теперь вынужден был довольствоваться лишь печатью канцлера.
Лаэрд Лауристонский ясно понимал, чувствуя при этом некоторую неловкость, что столь быстрого успеха в погашении государственного долга он достиг благодаря своей первоначальной ошибке, которая позволила agioteurs сорвать куш перед носом у владельцев долговых обязательств и создать вокруг акций ажиотаж.
Тем временем лавина спекуляций на акциях компании неслась дальше. К Рождеству цена акции достигла пятнадцати тысяч ливров, то есть была в тридцать раз выше ее номинальной стоимости. Невиданное прежде неистовство азарта не ограничилось только акциями его компании. Из самых отдаленных уголков Франции и из-за границы съезжались в Париж ловцы удачи, число которых вскоре достигло четверти миллиона, и город был не в силах принять их. И это породило новые спекуляции. На этот раз на квартирах. Все доступные жилища были мгновенно раскуплены в ожидании роста цен на них. Аналогично раскупались и предметы, необходимые для жизни, спрос на которые тоже возрастал. Герцоги Ла Форс, д'Антен и д'Эстре, забыв о своих титулах, занялись оптовой скупкой тряпья, свечей, шоколада, кофе и сахара, из-за чего разразился скандал. Даже места в каретах, едущих в Париж, раскупались спекулянтами, и путешественники, не желавшие платить втридорога, порой ждали отъезда неделями.
На улице Кенкампуа аренда любого помещения, пригодного для совершения сделок, стоила бешеные деньги. Сапожник, владевший там своей будкой, разбогател, сдавая ее agioteurs. Горбун Бомбарио использовал для своей выгоды поверье, что прикасание к горбу приносит удачу. Он разрешал подписывать сделки на своем горбу и буквально за несколько дней сколотил на этом целое состояние - сто пятьдесят тысяч ливров.
Торговля процветала как никогда. Легкость в добывании денег влекла за собой и легкость в их проматывании. Продавцы золотых и серебряных украшений, бриллиантов, завозимых в больших количествах из Англии, а также тонких тканей установили на них цены, о которых прежде не смели и мечтать.
Мастера по изготовлению экипажей и коннозаводчики не успевали выполнять заказы, которые часто делали люди, вчера еще радовавшиеся, если у них было в чем выйти на улицу.
Владельцы земли продавали ее в три-четыре раза дороже, чем они могли бы сделать это шестью месяцами ранее. Рауты и балы, пиры и празднества, фейерверки и азартные игры поглощали время этих веселящихся новоиспеченных богачей, как дворян, так и простолюдинов.
Театры, танцевальные залы, рестораны и игральные дома привлекали к себе толпы людей, не знавших, куда девать деньги. Каждое представление в Опере собирало полный зал, сверкавший от ярких одежд, щедро украшенных драгоценностями. Сильно возросшее число экипажей на улицах делало жизнь пешеходов менее безопасной.
Необходимость в рабочей силе, чтобы обеспечивать всем необходимым парижан, число которых возросло на треть, и обслуживать все растущую армию богачей и ловцов удачи, повлекла рост ее стоимости.
Ремесленник, который прежде удовлетворялся пятнадцатью су в день, теперь получал шестьдесят и был, конечно же, ярым сторонником мистера Лоу, поскольку не мог быстро сообразить, что цена хлеба, как и других товаров, тоже выросла. Если прежде два фунта хлеба продавали за один су, то теперь уже один фунт его стоил четыре су. Таким образом, все его обогащение было не более чем иллюзией.
Создателя всего этого необыкновенного богатства, благодаря чьему гению и потоку бумажных денег Франция поднялась из болота нищеты и банкротства к невиданному расцвету, почти обожествляли. Когда он проезжал через Париж в своей дорогой карете, запряженной великолепными гнедыми в упряжи из серебра, и с парой лакеев на запятках, одетых в бордовые ливреи с серебряной вышивкой, люди, шедшие мимо, снимали шляпы и приветствовали его так, как будто он был королем. Если он появлялся на улице Кенкампуа, то его окружали телохранители, чтобы возбужденная радостная толпа не раздавила его.
Но, хотя внешне он оставался таким же невозмутимым и любезным, на душе у него было тяжело. Игрок, чья удача основывалась всегда на точности расчета, он недовольно смотрел на неопытных игроков, которые, ленясь просчитывать варианты, а то и вовсе не умея этого делать, слепо и опрометчиво бросались в спекуляции, начало которым дала его невнимательность.
Когда, наконец, трудящиеся поняли, что их возросшие доходы все равно не поспевают за ростом цен на самые необходимые товары, они стали протестовать, требуя повышения оплаты своего труда. А это, в свою очередь, повлекло за собой новое повышение цен.
Видя это, лаэрд Лауристонский понял ускользавший от него раньше экономический закон, который игнорировали те, кто для достижения популярности среди народа требовал все более и более высокой оплаты труда: стоимость общественного труда является величиной, которую никакая сила на земле не в состоянии изменить, и попытки такого изменения могут лишь вызвать самые ужасные последствия.
Платить за труд больше, чем он стоит, означает просто снижать покупательную способность денег, поскольку это неизбежно влечет за собой изменение масштаба цен.
Поняв это, мистер Лоу почувствовал, что он встретил какое-то новое и опасное явление, для которого тогда еще не было названия. Это явление было инфляцией. Он с чувством бессилия наблюдал, как она делает первые витки своей зловещей спирали, конца которой он не мог предвидеть.
К тому же и новости из Луизианы не радовали его. До сих пор лишь малая часть ее потенциальных богатств попала во Францию. Это приводило в отчаяние Уильяма Лоу.
- Скажи, Джон, когда и каким образом мы сможем получить дивиденды, под которые навыпускали наши акции? - говорил он раздраженно. - И что произойдет, когда акционеры начнут это понимать?
Мистер Лоу сохранял железное спокойствие.
- Ты пугаешься того, чего еще нет.
- Да, но может, очень даже может произойти.
- Люди, которые покупают акции по нынешним вздутым ценам, выражают таким образом свою веру в будущее. Они видят то, чего не хочешь замечать ты: что, хотя богатства Миссисипи и неистощимы, требуется время, чтобы колония могла до них добраться. Ведь проходит же время между посевом и жатвой. Давай запасемся терпением и не будем впадать в отчаяние.
- Ты хорошо сказал о сборе урожая. Ну, а что ты скажешь об отчете Дюшампа?
- Я скажу, что лучше его сжечь, пока его не прочли другие. Он не для публики. Нам не следует вызывать паники.
- Надеешься отложить ее на время?
- Надеюсь избежать ее. Все, что мне нужно, это время. Дай мне время, и все будет.
- Время! - вышел из себя Уильям. - Время! Это мольба каждого банкрота: дать ему время, и вдруг что-нибудь чудесное случится.
- Иди ты к черту с твоим пессимизмом, - сказал мистер Лоу. Потом он ободряюще улыбнулся брату, - Уилл, будь посмелее. Имей немножко веры!
Но Уильям веры от этих слов не приобрел.
- Я как будто слышу короля Филиппа II, восклицающего "Время и я - неразрывны". Но раз уж ты так надеешься на время, то все же придумай что-нибудь, чтобы в заморских колониях его проводили с большей для нас выгодой.
- Да, в этом кое-что есть, - согласился мистер Лоу. - Я подумаю.
Глава 24
Убийство
В начале следующего года отходчивый регент объявил амнистию участникам заговора Сельямаре. Может быть, его тронули, а может быть, просто позабавили письма герцогини Мен, уверявшей его в своей преданности и любви, что сильно контрастировало с ее поведением, но он вернул ей свободу. Более того, он даже позволил ей помириться с ним. Это ей удалось сделать с большей легкостью, чем помириться со своим мужем, который продолжал обвинять ее в том, что ее интриги навлекли на него столько несчастий.
Бастилия открыла свои тяжелые ворота для конспираторов из Со, а заодно и для графа Орна, которому по-прежнему запрещалось жить менее, чем в пятидесяти лье от королевского дворца.
Он вышел на свободу практически без средств, поскольку, живя в тюрьме на свои деньги и не отказывая себе в удовольствиях, истратил деньги, полученные им перед арестом от графини.
Он нашел, что его дом на улице Аржантей закрыт, и узнал, что госпожа графиня проживает в Дордони. Это обстоятельство, из-за которого он был лишен возможности получить самое необходимое, еще больше усилило его ненависть к мистеру Лоу, которого он считал виновником всех своих бед.
Чуть позднее, тем же холодным мартовским утром, полковник де Миль, уплетавший свой скромный завтрак, состоявший из хлеба, оливок, артишоков и стакана petit vin, с удивлением увидел перед собой довольно потрепанного графа Орна. Не только сам юный дворянин имел бледный и одутловатый вид, но и когда-то элегантный кремовый костюм его сейчас был до крайности помят и перепачкан, чулки его были грязными, а парик весь развился.
Придя в себя, полковник обнял его, порадовался его освобождению, усадил и предложил разделить остатки своего завтрака.
- Видите, - сказал он, - поневоле соблюдаю пост, как хороший христианин.
Граф посмотрел на оливки и артишоки, понюхал вино и сказал, что у него нет аппетита.
- Мне нужны деньги, - объявил он. - Я поеду в Дордонь, чтобы рассчитаться с графиней, как только рассчитаюсь здесь с ее негодяем-любовником. Никаких соглашений с ними не будет. Готов душу заложить, что они дорого заплатят за свои удовольствия.
- Это похвально, - сказал полковник, - при условии, что ты не ждешь от меня оплаты твоих планов. Дела у меня хуже некуда. Возможно, я смогу набрать десять луидоров, и я дам тебе половину. Но не уверен, что ты за эти деньги доедешь до Дордони.
- Да ты смеешься, что ли? - проворчал Орн.
- Дитя мое, да я плачу, глядя на тебя. И на себя заодно. Я сейчас на мели. Но я тебе дам один совет вместо денег. Начни лучше с Ла. Но поступи умно. Приставь к его горлу нож и скажи, что требуешь назад свой миллион. Не беспокойся, он свою жизнь ценит дороже. Что для такого ростовщика миллион? Он их сейчас всем раздает.
- Иди к черту с твоими шуточками.
- Это шутка, но в ней есть доля правды, - полковник отхлебнул вина, поморщился и вытер губы. - Если бы дело шло о моей чести, то я поступил бы именно так. А как ты еще поступишь с этим вором, который сейчас имеет такую власть? Он ведь теперь генеральный контролер Его Величества. Видишь, куда он забрался, пока ты в тюрьме сидел. Легко сказать: "я с ним рассчитаюсь". А как ты его собираешься вызвать на дуэль? Единственный путь для тебя, клянусь Господом, это тот, что я тебе предлагаю. И дела мои сейчас так плохи, что, если ты решишься и возьмешь меня в долю, я помогу тебе его ограбить.
- Ты с ума сошел, чтобы такое предлагать серьезно?
- Я здоров пока. Конечно, я согласен, что это ближе к простому воровству, каким я иногда в плохие дни баловался. Может быть, кое-что в моем плане придется изменить. Я же только идею подал. Давай продумаем детали.