За каким чертом (виноват перед чувствительным читателем, прошу прощения, а заодно и дам совет: про черта говорить не надо, но читать, по-моему, можно), так вот, за каким чер… тьфу, словом, зачем это десять народов из глубины Азии, Африки и Европы сошелся между собой перед маленьким венгерским монастырем, да ещё на берегу малоизвестной речушки, имея единственную, и, главное, ненужную цель - позабавиться всеобщим убийством? Но не находя ответа, Коклико прежде всего как практик благоразумно решил больше об этой проблеме не думать, а помчался вдогонку за своим господином, устремившимся навстречу славе, то есть - выполнять приказ Монтекюкюлли.
Турки тем временем вошли в Гроссдорф, как железный клин в дерево. Но тут в действие был введен план Монтекюкюлли. Фланги союзников двинулись к центру. В ряды янычар и албанцев, проникших в деревню, врезалась конница. Это были французские дворяне, молодые, щегольски одетые и напудренные. При виде их Кьюперли, стоявший на горке за рекой и наблюдавший за боем в подзорную трубу, вскрикнул от удивления.
- Что это за хорошенькие барышни? - Его голос звучал с издевкой.
Но уже вскоре его лицо посерьезнело. "Хорошенькие барышни" яростно врубились в толпы янычар. Завязалась отчаянная борьба, сопровождавшаяся криками "давай, давай!" и "Аллах, Аллах!". Возглавлял "барышень" герцог Лафойяд. Янычары перед ним стали пятиться назад. Но наперерез им ринулась тяжелая императорская кавалерия под командой генерала Шпорка, одного из самых храбрых воинов Германии. Стиснутые между немецкими рейтарами и французскими волонтерами, атакованные мушкетерами герцога Лафойяда и кавалерией Гассиона, наткнувшись на швабов и шведов, короче, сдавленные со всех сторон, янычары стали искать возможности ускользнуть от врага.
Гуссейн-паша, руководивший этим авангардом, сразу почувствовал, что дело может окончиться плохо. Он приказал отвести отряды назад к реке, где были ещё утром вырыты окопы. Сам же он собрал несколько отрядов албанцев и решительно бросился навстречу противнику, пытаясь задержать его наступление и тем дать время своим войскам отступить.
В разгар боя Монтестрюк сумел пробиться к Гуссейн-паше. Тот узнал его, прицелился из пистолета и прокричал:
- Теперь уж между нами нет женщины. Берегись!
Юге успел отклониться, и пуля пролетела мимо него. Шпага Югэ уже было коснулась шеи турка. Но тут Юге произнес:
- Не хочу убивать моего спасителя!
Он повернул лошадь и исчез в толпе.
Храбрыми атаками Гуссейн-паша сумел-таки замедлить продвижение союзников и отвести остатки албанцев в окопы, где собралось не более половины турецкого авангарда. В это время к окопам приближались мушкетеры Лафойяда.
Турки, видимо, любят воду, - произнес герцог, - так дадим же им напиться.
Он слез с коня, взял в руки пику и пошел прямо на турок. Волонтеры-дворяне и мушкетеры бросились следом за ним. Юге быстро оценил обстановку.
- Иди сюда, - крикнул он маркизу. - У меня есть хорошая идея.
И, прихватив с собой Коклико, они направились к болоту, отделявшему турецкие рвы от берега. Турки считали его непроходимым и не стали укреплять.
- Поищем в нем проход, - предложил Юге, и каждый отправился в свой собственный путь на поиск.
Следом за ними прибежал Угренок и тоже пошел в болотный тростник, заканчивавшийся небольшим лесом - тем самым, пользуясь которым, турки утром перебрались на берег противника. Он быстро прошел камыши и вышел из них на сухое место. Вдали он заметил тур к, суетившихся на своих позициях. Лафойяд явно не давал им передыху и тем более времени на то, чтобы взглянуть в сторону болота. Вскоре Угренок заметил приближавшихся к нему Юге и Коклико. Он помахал им рукой.
- Они там заняты. Можно прямо пройти к ним, - проговорил он.
- Что ж, мы так вчетвером и захватим турецкий лагерь? - спросил подъехавший маркиз.
- Сейчас увидишь, - ответил Юге.
Он помчался обратно через болото наперехват эскадрона французов, гнавшегося за удиравшими турками.
- Капитан, подсадите к каждому коннику ещё одного или двух пехотинцев, и за мной! - предложил он командиру эскадрона. - Через четверть часа мы разгромим турок.
За первым эскадроном последовал ещё один, также усиленный пехотой. Монтестрюк спешил. С помощью Коклико и Угренка ему удалось зажечь сухую траву. Ветер, дувший в направлении турецких войск, погнал пожар прямо на противника.
- А теперь вперед и "бей, коли!" - прокричал Юге. Он бросился на турок. За ним помчались кавалеристы, сопровождаемые бегущей следом пехотой. Внезапная атака, последовавшая из гущи дыма, поколебала ряды турок.
Тем временем, привлеченные криками внутри лагеря противника и его неожиданным отступлением отряды Лафойяда и других наступавших войск ринулись на турок с фронта. Янычары, бросая оружие, кинулись к реке и столпились в отчаянии на её берегу. Напор союзников все крепчал. И хотя турецкие военачальники пытались остановить свое войско и повернуть его навстречу христианам, никто их уже не слушал. Конница, пехота, янычары, африканские волонтеры, албанцы, валахи, египтяне - все смешались в одну беспорядочную толпу и ринулись в воду, стараясь добраться до противоположного берега. Живые цеплялись за мертвых и тонули вместе с ними. Река превратилась в плавучее кладбище, над которым стоял крик ужаса.
Кьюперли понял, что его ждет, если весть о поражении дойдет до Константинополя. Схватив саблю, он кинулся навстречу своему бегущему войску, рубя направо и налево. Но ничто уже не могло остановить бегства турок, и вскоре на том пригорке, где стояла палатка Кьюперли, взвилось знамя с императорским гербом. Командиры союзников собрались под ним и с пригорка наблюдали за продолжавшимся разгромом турок. Монтекюкюлли в восторге подошел к Колиньи и обнял его.
- Граф, - сказал он ему при этом, - мой государь император сам поблагодарит французского короля за помощь. Я же считаю за честь для себя сказать вам, что лучшая часть победы принадлежит вашим храбрецам!
И его глаза остановились на Монтестрюке, вытиравшем лицо от пота.
- Ваши дела заслуживают высокой награды, - сказал он ему. - И ты её получишь, - добавил Колиньи. Югэ молчаливым кивком головы поблагодарил его и помчался в поле.
Здесь он увидел Коклико с Угренком, занятым вполне невинным занятием - переворачиванием тел погибших с как бы непредумышленным выворачиванием их карманов.
- Что это вы тут делаете? - изумился он.
- Я освобождаю этих басурман от улик их преступного поведения - ворованных денег. А заодно будет довольна моя будущая жена: ведь у неё будет свой домик.
Он вздохнул при мысли о жене, которая была ему пока неведома, и продолжил свое дело.
Пока Юге раздумывал над ответом (попробуйте-ка ответить на такой вопрос сразу и убедительно!), подъехал Сент-Эллис. Он вертел в руках блестевшую на солнце цепь из драгоценных камней, снятую с тюрбана заколотого им паши!
- Эти бриллианты ничего тебе не напоминают? - спросил маркиз у Юге. - Мне же напоминают глаза одной принцессы и наводят отчаянную меланхолию.
Слова Сент-Эллиса отвлекли Юге от Коклико. Друзья занялись обсуждением предстоящих дел. Между тем подкрался вечер. Коршуны начали садиться на темневшую долину, полную трупов. Тени деревьев удлинились настолько, что в одной из них укрылся человек, беспрестанно всматривавшийся вдаль. Невдалеке слышалось ржание привязанной к стене лошади.
- Тебе тоже надоело ждать, - произнес Карпилло (конечно, это был он, кто же еще?). - Но подожди, он же обещал прийти. И если его не убили, он придет.
Вскоре на вершине бугра показались смутные очертания всадника. Карпилло встал и крикнул по-особенному - долго и пронзительно. Всадник быстро подскакал к нему.
- Какие вести, капитан? - встретил его Карпилло.
- Скверные. Турки разбиты. Гуссейн убит, Кьюперли бежал.
- Черт с ними! вскричал Карпилло.
- Где Монтестрюк?
Брикетайль поднял кулак к небу.
- Гром и молния! Он беспрерывно ускользает от меня. А когда я подбирался к нему, на него налетали эти дураки-турки и заслоняли его. Он-то их, правда, убивал, но мне от этого не легче! Я никак не мог до него добраться. Пришлось даже рубиться с христианами, встревавшими между нами. Смотри, все мои руки в крови.
Карпилло пренебрежительно усмехнулся.
- Но без единой капли его крови. Какой же толк во всем этом? И что ты собираешься делать?
- А как ты думаешь?
- Надо ехать в Париж. Ты же знаешь, что Шиврю повез туда графиню Монлюсон. Стало быть, Монтестрюк ненадолго задержится в Венгрии, сам понимаешь.
- Да притом мне здесь и не везло, - подхватил Брикетайль. - Он был у меня в лапах, как грешник в когтях у дьявола, а я не сумел его удержать. Видно, не здесь ему умереть…
- Раз так - в путь. В Париже без дела скучать не будем. Там к нам присоединятся Шиврю и Суассон.
- Едем!
Через пару минут фигуры обоих всадников уже темнели на дороге.
16. Милость короля
На другой день, когда солдаты обеих армий занялись обычным в той ситуации делом - мародерством на бывшем поле брани - Колиньи созвал совещание своих военачальников.
- Господа, - сказал он, - мы обязаны представить королю видимый знак торжества нашего оружия - отнятые у турок знамена. Такое поручение обычно дают генералу. Я же предлагаю дать его капитану.
И Колиньи сообщил о героическом поведении Монтестрюка в прошедшем сражении.
- Считаете ли вы его достойным такого важного поручения? - спросил он под конец своего сообщения.
Отовсюду послышались возгласы одобрения.
- Прекрасно, господа, - подытожил Колиньи, - капитан Монтестрюк поедет доложить королю об успехах его венгерской армии.
Колиньи сообщил Монтестрюку о своем решении, не забыв упомянуть и имя мадемуазель Монлюсон. Югэ, естественно, не отпирался, что встреча с ней пересиливает в нем другие желания.
- Сейчас у меня ничего не осталось, кроме честолюбия, - заметил на это Колиньи, - но я бы охотно променял его на страсти в своей молодости. Но каждому возрасту - свое!
Тем временем Орфиза, Леонора и Шиврю приближались к Парижу. Шиврю пустил в ход всю свою ловкость и галантность в обхождении с дамами, что сильно смутило Монлюсон.
- Это его поведение меня очень смущает, - сказала она Леоноре.
- Уж не коснулась ли его благодать? - спросила принцесса.
Орфиза с сомнением покачала головой. Чтобы проверить графа, она принялась расхваливать при нем Монтестрюка. Сезар отвечал ей тем же. Она говорила: "Он храбрый", на что тот отвечал:
- Храбрый? Да все храбры, пока у них шпага в руке. Нет, он герой!
Если она хвалила его веселый нрав и ум, он тут же отвечал:
- Да если бы граф де Шарполь не был дворянином, он бы стал поэтом. И в ход шли исторические имена, включая такие, как например Алкивиад, герой Афин.
- Я просто боюсь его теперь, - жаловалась Орфиза Леоноре.
- Но он же мужчина, влюбленный в вас, - отвечала принцесса. - Знаете, я сама наблюдала, как влюбленный заика переставал заикаться, рассыпаясь в комплиментах перед предметом своей страсти.
Орфиза слабо улыбнулась.
- В данном случае я предпочла бы обратное действие. Мне трудно поверить в искренность графа.
Однако упорство графа в своей предупредительности и корректности, наконец, сделало свое дело. Еще до приезда в Париж Орфиза призналась как-то подруге:
- Это второй Югэ. Воин стал пастушонком. Я чувствую себя почти виноватой в прежней резкости по отношению к нему.
- Немало мужчин делались благороднее от любви, - заметила на это принцесса, - впрочем, это видно не только у людей. Замечали ли вы, сколько благородства выражает поза петуха, когда он сзывает своих кур к найденному зернышку?
- У вас что-то уж очень прозаическое сравнение. - На сей раз улыбка Орфизы была видна явственнее, нежели в предыдущей беседе с принцессой.
- Знаете, мы, итальянцы, - любители крайностей, - ответила Мамьяни. - Мы создали оперу и неаполитанское пение - более божественного звучания вы нигде в мире не встретите, - но мы никогда не отказывались от природы.
Теперь уже Орфиза улыбнулась радостно и со смехом.
В этом настроении она и въехала в свой дом на Розовой улице, куда Шиврю получил право свободного доступа.
Как только он освободился от своих обязанностей по сопровождению Монлюсон и Мамьяни, он бросился в дом к графине Суассон. Они немедленно уединились в отдельной комнате.
- Нам не удалось достичь наших целей открытой силой, - произнесла Суассон, - поэтому будем действовать хитростью. Я подготовила почву. Король примет вас благосклонно. Намекните про вашу жертву - оставление армии накануне сражения, чтобы выполнить его волю. Я же ставлю от себя вам одно условие за свою помощь.
- Какое же?
- Служить мне.
- Каким образом я выполню эту приятную обязанность?
- Вы должны помогать мне во всем, что я буду делать, чтобы прогнать фаворитку короля.
- Герцогиню де Лавальер?
- Да. И если её прогонят со двора, те, кто мне помогал, не будут забыты. Вы будете первым среди них.
- Буду, графиня.
- И вы не отступите перед той, кто стал у меня на пути?
- Попробуйте, и вы сами увидите.
- Хорошо. Но как я ненавижу эту Лавальер! И этого Монтестрюка! Она оскорбила мою гордость, а он - мое честолюбие. Оба они забыли, что я женщина, да ещё и итальянка. И не успокоюсь, пока не увижу её в келье, а его - в гробу, быть может.
- Отлично, - произнес Сезар, любуясь гневом Олимпии, - вот это ненависть - беспощадная и непримиримая!
- Мы из страны, которая южнее Франции, граф, - ответила Олимпия. - К тому же я женщина…
- Позвольте вам заметить, сударыня, я это хорошо вижу.
- Я рада за вас, - улыбнулась она.
- Но, знаете, раз уж мы коснулись и этой темы, позвольте мне задать вам один вопрос.
- Сколько угодно.
Он подошел поближе к графине и спросил, понизив голос:
- Вы уже виделись с иностранкой, присланной вам министром императора Леопольда - очень уважаемым министром, смею заверить?
- С баронессой фон Штейнфельд?
- Именно.
- Что же, виделась, конечно. Красота богини, ничего не скажешь. Честолюбива, любит деньги. Это неплохо. Я её расхвалила королю, и он пожелал с ней встретиться. Когда эта Луиза Лавальер уедет куда-нибудь на богомолье, мы представим баронессу королю.
Графиня вернула себе прежний полководческий вид.
- Мы беседовали с баронессой пока только намеками. Похоже, на неё можно надеяться. Я советовала ей не часто со мной видеться: так легче избежать подозрений в слишком коротких со мной отношениях. Но я готовила уже почву. Она будет действовать только по нашим советам… Вы понимаете?
Сезар радостно поцеловал руку графини, не сдержав чувств:
- Как же легко дышится придворным воздухом! Я здесь просто ожил. Там - грубость, борьба, выстрелы, обезображенные трупы… фу! Здесь - ловкие ходы, тихое противостояние, упоительное предательство, честолюбие, ведущее подкопы среди празднеств, постоянный переход от очаровательных надежд к уничтожающему страху, поцелуи и лживые глазки, увлекательная лотерея падений и побед, стимулирующих ум и сердце! …
- Уж будто и сердце? - насмешливо спросила Олимпия.
- Оно просто попалось мне на язык. Замените это слово любым, я не возражаю.
- Хватит об этом. Я рада видеть вас в таком настроении. Не упустите первого же большого выхода короля и попросите у него аудиенции.
Шиврю не надо было учить всем этим штучкам.
Король выслушал его сообщение о венгерской экспедиции, во время которого Шиврю попросил о частной аудиенции. Людовик XIY согласился принять его на другой же день.
Олимпия, узнав обо всем, пообещала поговорить с королем сегодня же вечером.
- И будьте смелее. Король это любит, - прибавила она.
"Быть смелым с королем, может, и легче, чем в сражении", подумал Шиврю. "Но дело это весьма деликатное: некоторые "смельчаки" уже поплатились за свою прыть, которую они продемонстрировали перед Людовиком XIY. Но графиня права; нужно лишь показать, что ты смелый, и сделать это надо очень хитро".
Впрочем, читатель, надеюсь, понимает: Шиврю не читал сам себе назиданий, да ещё в такой форме. Его натура подобные мысли воспринимала как настроения - мигом и до конца.
На другой день Шиврю уже был у короля. Сделав отчет о положении в Вене, он перешел к интересующей его теме.
- Вашему величеству угодно было дать мне поручение. Я приложил усердие к его исполнению и, смею надеяться, не потерял права на вашу благосклонность.
- Охотно признаю это.
- Между тем, однако же, дозволит ли мне ваше величество сделать одно признание? Вы никогда не узнаете, государь, чего стоило мне исполнить вашу волю. При все моем глубочайшем уважении к вашей особе я все же не решался в этом признаться… почти не решался.
- Как же это? Я не понимаю, откуда такая нерешительность у такого дворянина, как вы.
- Если вашему величеству угодно будет меня выслушать, вы поймете и даже больше - извините меня.
- Говорите, граф.
- Я был в вашей армии, которой противостояла враждебная армия. Я ношу шпагу и происхожу из рода, который привык проливать кровь за того, кто на престоле Франции. Уехать с поля сражения в тот момент, когда тысячи дворян собирались принять в нем участи под сенью цветов вашей лилии! Мое сердце сжалось. И я призадумался, в чем же состоит мой долг перед престолом.
- Ага, так-так, слушаю.
- Но эта нерешительность продолжалась недолго. Как ни пламенно было мое желание разделить опасности сражения…
(Тут автор просит прощения у читателя. Ему - автору - вообще не нравится витиеватость речи, что, он надеется, читатель уже заметил. А этот Шиврю! Да он кого хочешь уморит своим славословием! Надо было быть Людовиком XIY, чтобы все это вытерпеть. И король не только вытерпел, но и стал ещё более благосклонным к Шиврю. А я - нет, увольте, не могу, и потому перехожу сразу к описанию концовки аудиенции).
Шиврю, по его признанию, вынужден был постоянно быть при Монлюсон и приложить старания, чтобы её уберечь, как приказывал король.
- Быть может, граф, - заметил король с благосклонной улыбкой, - эта рыцарская преданность поддерживалась в вас ещё и другим чувством… Э?