Собрание сочинений. Том 1. Поэзия - Илья Кормильцев 4 стр.

У зерцала вод

ночные экзорцисты беспардонно
изгнали дух тумана из пучины
студеной лужи
ее эпилептический эллипс
дымился раскаленной сковородкой,
и плавали по ней зрачки

для Вас глазунья, госпожа Безумье!
из лучших глаз - все на показ!

тонуло в озере за отраженьем отраженье,
и в озеро бросались прототипы,
ныряя до изнеможенья

уж бездыханных полон берег

одетые, нелепо собираются опять
они, пожалуй, только в это верят -
лишь в то, что повторяется опять

небрежно голова сидит на шляпе,
подходят плохо руки к пиджаку,
ботинок жмет нога

они не пожелали скрыть тоску -
свое очередное развлеченье

вот у зерцала вод собрался весь народ
и просит воротить вчерашний день,
когда еще не умирала тень,
когда еще само несло теченье

теперь руками надо им без промедленья
грести самим, чтоб не почить в воде
тень, первым ты была предупрежденьем!

кто вычел легкость из струенья вод?
виновных обнаружили, и вот
детей своих бесстыдных и нагих
они в огонь бросают, как в цунами,
поднятое вещающими снами,
что снились им, когда они в траве
играли с сестрами в волнующие игры

здесь, у зерцала вод, идет расправа,
но пенная вода и правых и неправых
зеленою ладонью накрывает

та нежная вода, что ты пила,
та темная вода, которой стала,
та пенная вода, откуда родилась

Пловец

Тени сгущались в чернила,
ими писались кляузы
на улиц ярких лентах
темными подворотнями.
Плакали глупые ивы
в зеленые воды страха,
падали спелые слезы -
универсальное рвотное.
В зеленые воды страха
гляделось такси одноглазое,
скользило по ним, ведомое,
как лодка на перевозе.
В зеленую воду с грохотом
сыпался щебень смелости -
былые колонны храбрости,
разрушенные морозом.
Скручивались и спутывались
прозрачные волосы вечности,
как водоросли подводные,
хватающие за руки…
…пловец был последним камушком,
на откуп случаю брошенным,
последним героем Магии,
последнею жертвой Науки.
Пловец был всплеском и выкриком
в зеленом зеркале стонущем,
нелепым пеплом ярости,
плевком разъяренного гнева
И те, кто на берег выплыли,
уже почти растворившиеся,
кидали ему с их облака
небес спасательный круг.

В зеленые воды страха
входили глупые женщины,
взвизгивая от удовольствия,
пробуя воду ногой.
В этой визжащей массе
нелепо пловец барахтался,
укутан водой, как Истина,
в воде, словно Ложь, нагой.
Ах, быль, разновидность небыли!
Пловец, разновидность тонущего!
Нашей борьбы с океаном
нелепая подноготная…
Плакали глупые ивы
в зеленые воды страха,
падали спелые слезы -
универсальное рвотное

Ложе

А тени скрадывают тени
И лунных дисков на воде бобы -
Плоды чудовищных растений,
Корм пастырям, ушедшим во гробы.
Акриды с диким медом и мокрицы -
В сиянье глаз пред балдахином дань
Хитином ослепляюще искрится
И освещает синюю елань.

Фиалковые лица ослепленных
Животворят сияющий покой.
Живую дань Царь Насекомых
Берет дряхлеющей рукой.
И мы пришли, два локона сиреньих,
Уступленных прибрежным валунам;
Два листика, дрожащих в опасенье
Прервать счет гипнотическим слонам.

Слонов считали, потому что сонно
Все плавало вокруг, а спать мы не могли,
Взволнованные плеском патефона
Пруда округлова с лучом вместо иглы.
И чуялось, что Царь придет внезапно,
Узнав, что ложе узурпировано вдруг,
И горизонты вмиг захлопнуты капканом,
Мы сбавим ожиданье хищных рук.

И мы спешили, заплетая ноги
В косу Лилит, успеть познать ночлег,
Пока нам не швырнули громы боги,
Как будто на спину холодный снег.

А ведь сейчас, в плачевное мгновенье,
Когда поднялись груди-жемчуга,
Арена боя в чудном мановенье,
Наставит миру карликов рога.

И предводитель карликов, Царь Муший,
Сам Бель-Зибаб, швырнет нас от грудей,
К комедии, известной под названьем
Истории Трагической Людей.

30.07.1978, с. Ловозеро

"О эльфы! Лица, стиснутые рамками…"

О эльфы! Лица, стиснутые рамками
Моих мир искажающих очков;
Изгнанье беса радости из радуги
Мишени концентрической зрачков.

Они тебя вели сквозь мятый папоротник
И берегли от змей в малине, только где,
Как к ягоде, к ноге влекущей маленькой,
Браслет из раковин на золотой ноге?

И прозябали мы в своем неведенье,
А эльфы волокли речной браслет,
Туда, где мы бывали не последними;
В овес, в крушину, в ежевику, в бересклет.

В траву бросали смятую, где помнили
Травинки тяжесть двух гранитных тел,
Где все увидели глаза росы, где пролили
Молочный сок, и очиток, и чистотел.

И в раковинах, что травою тронуты,
Уста песка детей произвели:
С глазами желтыми, увенчанных коронами,
Вооруженных памятью золы,

Золы сожженных дней, бескрайних гарей, пустошей,
Сердец разбитых и твоей любви:
Твой пот стал кровью величавых юношей,
Зубами стали ссадины твои

Те ссадины, что никакие грешные
Не сделали б, ни шиповатый лес,
А выскребло в лодыжках путешествие
По битому стеклу твоих небес.

Чудовищно огромные, прекрасные,
Они под утро вышли из лесов
И мерно шли дорогами опасными
Все дальше, прочь от наших слов и снов.

Чтоб нас сберечь, в траве лежащих сутками,
Они причину уничтожить шли
Тех бед, что предвещали бедным путникам
Горгоны волосы из-за холмов вдали.

И мы, родители, не слышали о каре,
Постигшей чорта на холмах вдали,
И белое, лишенное загара
Цвело кольцо на стебельке ночи.

И мы в ночном дыханье не слыхали
Звучанье битвы: утренний наш слух
Лишь звон жары и луга наполняли,
Жужжанье то ли эльфов, то ли мух.

23.07.1978, с. Ловозеро

Дом палача

что больше выжимает слез из век тряпичных?

руки тех рек, к которым вновь нельзя вернуться

и мы потеряны в кустарнике когтистом
дрожим и падаем, бежим на огонек
как страшно, если лист в лицо ударит -
зеленая пощечина из тьмы!

деревья вынут корни из земли,
обуют их и двинутся в дорогу,
чтоб скинуть иго человека
недолговечное: его поглотит лес

все потому, что провели мы детство
в библиотеке пыльной,
во дворе хромого Дома Палача,
к которому не приближались
благопристойные

и эта щель в стене, и дачный флирт,
и лень в тоскливый полдень, и девчонка,
ведущая, как тропка, в луговину -
все обернется против нас

ты помнишь: она купалась голая в реке,
и этот знойный луг ты проглотил,
как горькую пилюлю самосознанья
и фатальности кончины
под шпагой леса, сдвинутого вдруг
и недоноска с воинством зеленым?

а ей уже за двадцать было,
порочность обещала целый мир…
но как ты равнодушен был!
и только тихо удивлялся,
что речка вылилась из берегов -
так много было в этой женщине
напева пеночек и плеска

О Дома Палача тоскующие дети!

"Просыпаясь между двух тел…"

просыпаясь между двух тел -
теперь уже вне гравитации
плавая и растекаясь
над расколотым мрамором
собственного изваяния

просыпаясь между двух тел -
не в силах пить гнилую воду
в стеклянной поллитровой банке
и даже не нуждаясь в ней
и ни в чем - кроме пламени и полета

просыпаясь между двух тел -
ты еще не понимаешь
что создал Новый Запрет
из невинности девичьего бунта
и что он готов вырасти в Ветхий Завет

"Здравствуй, то, что за закрытой дверью…"

Здравствуй, то, что за закрытой дверью,
то, что встретит в сумерках прихожей,
спрятавшись в пальто не первой молодости,
уцепившись за рукава бесформенные.

Сладкая тревога в гардеробе.
Платья смущены его присутствием.
То один карман, то другой оттопырится,
колыхнутся деревянные плечики.

Здравствуй, то, что под диваном выцветшим.
То, что под разбитой пепельницей.
То, что испугавшись выключателя,
скроется и больше мне не встретится.

Не бойся. Не визжи. На стол не прыгай.
Это просто карликовый тигр
воспоминаний, жвала навостривший,
паутину в туалете свивший.

Бесполезно плакать в коридоре -
встань к окну, и ты увидишь море,
огненное и бесформенное.

Первый день Содома,
первый день Гоморры.

"Это еще не ненависть: так, лишь вспыхнула спичка…"

это еще не ненависть: так, лишь вспыхнула спичка,
выхватив из темной комнаты два безликих лица
плачущие, звериные, не знающие, какого черта ради
они глядят и дышат одно в другое

это еще не ненависть: легкий зуд на шкуре огромного
черного животного,
лижущего лоно той, которой мы страшно боимся,
будучи ее сторожами и кормилицами

это еще не ненависть: случайная пощечина
в ресторане,
после которой, как это ни странно, все остается
по-старому,
и те же босые желания, спрятавшиеся
под диванами -
босиком по грязному полу

это еще не ненависть: только легкое брюзжание
перед иконой, смысл которой еще не осознан
это скитания в темных лесах подсознания,
нечто неосязаемое

это еще не ненависть: только лишь вид бурления
некой вязкой жидкости,
вечное промедление
это - словно где-то на помойке
среди банок консервных зачинают дитя

и на этой помойке пробуждается жерло вулкана

Поминки по упоению

босоногое упоение отыскивает осколки стекла

кровяные прожилки стопу в лепесток превращают
расцветает нога и испугано вьется поломанным
стеблем

(черный траурный бархат на листьях
молчащей в тени неизвестной травы)

мы его пригласили на праздник вчерашний,
но прогнали, как только дождались зари

серая завязь утра расступились, дорогу ему уступая,
и пошли мы печальной дорогой, где лезвия стеблей
скрежещущих безустально точит тростник

мы не знаем причины, но, верно, оно забежало
случайною гостьей
и потребность в себе не прочло в наших
бесплодных глазах

…и рыдай, и стенай, и страдай!
но не смей страстно клясть.
Что в проклятьях на голову синюю Неба,
если мы не сумели (и вряд ли сумеем)
любить?

если мы в грязь втоптали путеводную нить
только лишь потому, что она не была золотая?

Ад воров

Сухая пыль поддерживает свод.
Палящий зной заносит молот
на воду хрупкую в оправе тростников.

Пути воров приводят в этот ад:
здесь нечего украсть и не к кому взывать.

Звенит в отчаянье качнувшееся лето
на скользкой кромке исполинских вод,
и отражаются в воде кометы,
пророчащие предпоследний год.

Возьми за воды свой народ!

Но было время водам расступаться,
когда тяжелый караван мог проскользнуть.
Теперь преследователь совместился с жертвой.
И некуда бежать. И от кого бежать? Забудь…

У края вод собрались воры.

Чужую боль, любовь чужую
опустошая как карман,
надеждам пели аллилуйю…

Но ремесло сломило волю.

И все осело в легких памяти, как пыль:
и тонкие и хрупкие богини,
дожди, прижавшие своим расстрелом к стенке,
спокойный сон на пламенной росе.

Вся пыль на полке памяти осела.

Весь прах отдать?! Карманы вывернуть и этим
искупленье и облегченье приобрести?!
И легкими как луч преодолеть
бескрайнее пространство?!
Но черви с неотступным постоянством
желают неотступно руки грызть.

Не утешайся тем, что это - месть.
Месть - преходяща. Ад пребудет вечно
С тобой - когда в тебе уже он есть.

Когда в себе его взрастил беспечно.

"Бессонны очи пустоты…"

Бессонны очи пустоты;
Ей, не наполненной смятеньем,
Век простоты быть воплощеньем,
Не зная прелесть простоты.

Ей - вечно к призракам на грудь
Склоняться головой пустою,
Век вслед за смутною толпою
Фантомов выбирая путь.

И, пролетая сквозь года,
Сама себе лишь интересна,
Всепожирающая бездна
Любви не встретит никогда.

"По водам призрак снова вынудит ступать…"

по водам призрак снова вынудит ступать
туда, где каждый шаг за чудо
почтут немые обитатели глубин
и сердцу снова нужен господин,
чтобы продать его, как продавал Иуда,
и отрицать его и, низведя в ничто,
остановиться перед выбором великим,
вновь обратившись просветленным ликом
туда, где чувства новые и новые молитвы
заставят снова буйствовать его.

Потоп

набросил небосвод на лица жертв свой плащ,
и снизошла вода на крыльях грома
в хрустальных змеях струй
прозрачными ногтями
вцепилась в листопад
- и порвала листву
и заметалась с плеском под ногами

язык ее слизнул все краски с улиц
и растворил в гортани пенной слюнкой

чудовище воды подмыло стены
- и погналось за собственным хвостом

спокойствие!
поближе к сердцу жарко
копченых языков огня не жалко
шипят желанья на сырой траве

и так прозрачна, лжива и доступна
сухая страсть в объятиях воды

Второй потоп

наполнен, уходящий тяжестью в песок,
ты попрощался с поздними цветами,
с камнями, где вскипает очиток

стекают слезы с глаз, ресничными зонтами
прикрывшими весь череп, и встает
надбровие рыдающим цунами

и пережить возможно ли потоп,
когда ковчег былым столь перегружен
и флаг разорванного неба хлещет топ?

о той, об этой вспоминая, этим
себя отдать пытаясь - кто мог знать,
что содержание, расплесканное летом,
оборотит поток воспоминаний вспять,
и вряд ли удается рассказать
о мелодичности однообразных дней
тоскливых,
коктейле неба с желтою оливой,
о том, что составляет в целом
неповторимость человека,
о прищуре
глазного уголка
пленительного ящера горы
все рассказать, особенно когда
ступня предгрозовая тишины
зависла над заброшенным селом, и струйки
песка, стекающего с пальцев, шепчут
еще одно смешное имя бытия

"Эту старую кожу, местами порванную…"

Эту старую кожу, местами порванную,
набросив на плечи души,
выходишь в мертвый утренний дождь ощущений.

Затерявшуюся в складке, сломанную сигарету
дыхания
Зажигаешь быстрой спичкой открытого глаза.

Кепку черепа с густым козырьком
накинув на сновидения, как на насекомых, которых
усердно
ловил в детстве.

Выходя
на
чужую
улицу,
враждебную
улицу.

Когда станешь домоседом?

Когда больше никогда не придется
надевать эту вышедшую из моды одежду,
пропахшую пробуждением?

Просыпающийся облачается в себя
спросонья на левую сторону.

Всегда на левую сторону.

"Я возвращался домой по улице темной…"

я возвращался домой по улице темной,
словно танцор - по минному полю
каждый шаг был выверен - но и рискован,
каждый удар сердца - грозил детонацией
я увидел огненную черту - поперек улицы,
и за ней - уходящих вдаль юных героев,
пишущих кровью имена женщин
на стеклянных стенах
узкого и мрачного коридора
отягощали карманы невыполненные планы,
но головы, как аэростаты - тянулись
к высокому небу,
искривляли лица злокачественные пороки -
так долго сердце жило на воде и хлебе
оглянувшись назад - я вдали увидел
робко ступающих - по моему следу
я понял - я должен лечь поперек
и загородить проход усталым телом
девушки, строящие на песке воздушные замки
великой жертвы,
юноши, выкрикивающие пункты обвинения
- о, я должен быть последним и первым!
и я упал на черте - не дойдя до дома,
и увидел - стекленеющими глазами:
они шли по следу - ничего не заметив.
переступая через тело ногами.

Предел

Достигнув предела пути,
Я оглянулся, чтобы описать путешествие
Лицам, пославшим меня сюда.
Хоть в дороге мне снились иные сны,
Чем вам, оставшимся дома,
Хоть увидел я столько лиц,
Что я лица родных не вспомню -
Вид стены, преградившей мне путь
Вдохновляет меня на поэму.

Стена, как и положено старой стене
В романтических образах,
Может быть описана так:
Темная зелень плюща,
Взирающая на путешественника,
Трещины, давшие обиталище
Скорпионам, тарантулам, сороконожкам,
Яркая зелень берез,
Налипшая на глаза,
Золоченая маковка церкви,
Разрезающее солнце в движении к меридиану.

Но если воспользоваться иными словами,
Сочлененными в иной последовательности,
То как вы назовете эту преграду
На пути к истоку всех времен?
Сюда уперлись все призрачные тропинки,
Прорубленные лунным светом
Для лунатиков, бредущих с высоко поднятыми
руками,
Для несчастных, опустивших руки.
Здесь прохладно и приятно,
И есть родник, необходимый для жизни,
Но нет движения вперед,
Хотя по смеху детей мне понятно,
Что и по ту сторону стены есть жизнь.

Познав измену раньше, чем женщину,
И женщину раньше, чем любовь,
Я теперь познаю окончание жизни
Раньше, чем смерть.
Потому что, как ни приятно будет
Существование возле стены,
Оно не продвинет меня ни на йоту дальше.
Радует лишь сознание того,
Что ни один,
Ни один из попутчиков
Не перейдет на другую сторону Старой Стены.

В одни времена стена - лишь препятствие,
По преодолении которого
Новое солнце восходит -
Барьер революции образа жизни и мыслей.
Но время от времени в ходе веков
Стена становится неодолимой.
Это время, когда эмаль листвы
На воде прудов
Знаменует конец старой жизни,
Но новой еще не видно
За выпавшим снегом.

Для пальцев слабых остекленела поверхность
Стены.
И мысли погрузятся в оцепенение беременности
У Старой Стены.

И дети, играя, полезут за стену,
Как в сад
Соседский.

Поэтому жду терпеливо детей я.

"Дети Больше и дети Лучше! дети, вспомните…"

дети Больше и дети Лучше! дети, вспомните,
вы - дети Случая,
вероятностного взаимодействия
лицедействуя и злодействуя
на подмостках, что мнятся бытием,
единичное вы событие,
недостойное званья открытия
создавая свои концепции,
вы и сами - всего лишь концепция,
что нуждается в доказательстве.

Кривь и кось

корявые ветви деревьев - фотографии кумитэ
приготовимся, дети, к тяжелой борьбе:
мы должны уничтожить себя в себе

я - за все извращенное разом:
в нормативном нет хитрости разума,
нормативное - память о пастбище

кривь его превращает в ристалище
кось его превращает в сражение

кривь и кось не дают повторениям
подменять собой отражения