Божиею поспешествующею милостию, Мы, НИКОЛАЙ ВТОРЫЙ, Император и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский; Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Польский, Царь Сибирский, Царь Херсонеса Таврического, Царь Грузинский, Государь Псковский и Великий Князь Смоленский, Литовский, Волынский, Подольский и Финляндский; Князь Эстляндский, Лифляндский, Курляндский и Семигалъский, Самогитский, Белостокский, Карельский, Тверской, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных; Государь и Великий Князь Новагорода Низовские земли, Черниговский, Рязанский, Пслотский, Ростовский, Ярославский, Белозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский, Витебский, Мстиславский и всея Северной страны Повелитель; и Государь Иверские, Карталинские и Кабардинские земли и области Арменские, Черкасских и Горских Князей и иных наследный Государь и Обладатель; Государь Туркестанский; Наследник Норвежский, Герцог Шлезвиг-Голстинский, Стормарнский, Дитмарсенский и Ольденбургский и прочая, и прочая, и прочая.
Объявляем всем Нашим верным подданным:
в заботах о сохранении дорогого сердцу Нашему мира, Нами были приложены все усилия для упрочения спокойствия на Дальнем Востоке. В сих миролюбивых целях Мы изъявили согласие на предложенный Японским Правительством пересмотр существовавших между обеими Империями соглашений по Корейским делам. Возбужденные по сему предмету переговоры не были однако приведены к окончанию, и Япония, не выждав даже получения последних ответных предложений Правительства Нашего, известила о прекращении переговоров и разрыве дипломатических сношений с Россиею.
Не предупредив о том, что перерыв таковых сношений знаменует собою открытие военных действий, Японское Правительство отдало приказ своим миноносцам внезапно атаковать Нашу эскадру, стоявшую на внешнем рейде крепости Порт-Артура.
По получении о сем донесения наместника Нашего на Дальнем Востоке, Мы тотчас же повелели вооруженною силою ответить на вызов Японии.
Объявляя о таковом решении Нашем, Мы с непоколебимою верою в помощь Всевышнего и в твердом уповании на единодушную готовность всех верноподданных Наших подданных встать вместе с Нами на защиту Отечества, призываем благословение Божие на доблестные Наши войска армии и флота.
Дан в Санкт-Петербурге в двадцать седьмой день января, в лето от Рождества Христова тысяча девятьсот четвертое, Царствования же Нашего в десятое.
На подлинном Собственною Его Императорского Величества ргукою написано: "НИКОЛАЙ".
Но, как это обычно бывает, когда наступившая беда воспринимается избавлением от тягостного, нестерпимее самой беды, ее ожидания, объявление войны принесло всем сильнейший душевный подъем. Был четверг. Но почти никто в этот день не приступил к своим повседневным занятиям. Всем захотелось вдруг сплотиться в единую силу. И люди, не сговариваясь, не по оклику начальной власти, а истинно по зову сердца, вышли на улицу.
В Москве, на Тверской, перед домом генерал-губернатора собралась многотысячная толпа верноподданных подданных.В руках у многих были иконы, портреты Их Императорских Величеств – государя императора и государыни императрицы, над головами развевались национальные флаги. Это было редкостное смешение различных сословий и состояний: здесь рядом с мастеровыми стояли шикарно одетые франты, бобровые шапки и собольи воротники соседствовали с собачьими треухами и овчинными тулупами, дамские шляпки – со студенческими фуражками. Площадь гудела. Все возмущались давешнею атакой японских миноносок, гневно осуждали вероломных "макак" и с удовольствием живописали, как Россия ужо разделается с ними. То тут, то там слышалось одно и то же выражение: "На начинающего – Бог!" Какой-то человек в запотевшем пенсне и в сбившейся набок шапке размахивал газетой и кричал: "Господа! Государь повелел ответить неприятелю вооруженною силою! Вы читали, господа? – вооруженною силою!" Где-то ближе к губернаторскому дому в очередной раз запели народный гимн, и тотчас вся площадь подхватила: "…Царствуй на страх врагам! царь православный! Боже! царя-а-а, царя-а-а хра-а-ани-и-и!" Едва кончили петь, из окна "Дрездена" кто-то закричал "Ура!", и вся площадь тоже единым духом выдохнула: "Ура-а-а!" И тут на балкон вышел сам генерал-губернатор – великий князь Сергей Александрович с женой великой княгиней Елизаветой Федоровной. Губернатор был в шинели, с георгиевскою ленточкой, приколотой к пуговице, и в александровской низкой мерлушковой папахе. Елизавета Федоровна – вся в белом. Толпа взревела. Полетели шапки в воздух. Сергей Александрович подождал некоторое время, потом слегка приподнял руку, призывая народ успокоиться, и, когда площадь примолкла, громко сказал: "Спасибо, братцы! О ваших чувствах я доложу государю императору!" Тут уже все просто с ума посходили от счастья, от любви к государю императору, к великому князю, от чаяния неминуемой скорой победы: иные неистово вопили "ура!", иные обнимались, иные плакали. И весь день по всей Москве – в трактирах, в театрах, в консерватории, – где бы только ни собирались люди, они всюду давали волю патриотическим чувствам – говорили пламенные, полные верой в успех, речи, пели гимн, кричали "ура!", обнимались и плакали от умиления.
Никто не придавал значения тому, что еще до выхода царского манифеста, в первые часы войны, русский флот на Дальнем Востоке, и без того уступающий японскому и числом кораблей, и особенно в их вооружении, после первой минной атаки на него и последующего тут же – на внешнем рейде Порт-Артура – сражения понес такие потери, что решительно не мог больше противодействовать флоту неприятельскому, предоставив последнему совершенную свободу деятельности во всех дальневосточных водах. Собственно, об этом вполне недвусмысленно и своевременно сообщалось в газетах. Но, видимо, люди, упоенные воинственными призывами своей верховной власти, патриотической патетикой этих призывов, предпочитали думать лишь о том, как сейчас Россия вооруженною силою отобьет дерзостного соседа, заставит его присмиреть. Русский характер, по самой сущности своей всегда предпочитающий мистическое рациональному и в этот раз бессознательно возуповал на некую высшую справедливость – "На начинающего – Бог!". А значит, победа нам уготована самими Небесами.
К решительному столкновению Россия и Япония шли многие годы, если не века. Шли, не подозревая даже об этом, ничего даже еще не зная друг о друге. России было тесно на Восточно-Европейской равнине – исконно русских землях, – и она устремилась в Азию – на Урал, в Сибирь, к Великому океану. Но и Японии к концу минувшего столетия точно так же сделалось тесно на ее островах – и она точно так же стала искать новых пространств для реализации энергии своего народа.
В 1894 году японская армия вторглась в Китай. Война эта, напоминающая экспедиции североамериканских регулярных войск против индейцев, была недолгой и окончилась совершенною победой японцев – они наголову разгромили неприятеля и потребовали от дряхлой средневековой империи богдыхана уступок столь щедрых, что в конфликт немедленно вмешались третьи страны, обеспокоенные таким стремительным усилением и ростом доселе почти безвестного, затерянного в океане государства. Японцы претендовали на все острова в Восточно-Китайском море, до Формозы включительно, на Ляодунский полуостров, расположенный в северной части Желтого моря, и, кроме того, на значительное денежное вознаграждение.
Если бы Япония вознамерилась подчинить себе хотя бы и весь Китай южнее Великой стены, в России, пожалуй, отнеслись бы к этому довольно безучастно. Может быть, интересы других держав это каким-то образом задевало бы. Но российские менее всего. А вот утверждение Японии на Ляодунском полуострове могло нанести ущерб именно интересам России. Ее планам собственного продвижения в Азии. Расположенный исключительно выгодно, этот полуостров способен служить всякому, кто им владеет, удобною исходною твердыней при осуществлении своего влияния в Корее, в Маньчжурии и во всем Срединном Китае. Особенно болезненно в Петербурге воспринималось всякое возможное покушение на Маньчжурию, которую в русских правительственных кругах не только почитали территорией исключительного российского присутствия, но и даже серьезно обсуждали возможность присоединения этой страны, или, по крайней мере, северных ее областей, к империи. Поэтому в самых высоких российских политических кругах появилось беспокойство по поводу занятия Ляодуна Японией. Влиятельнейший министр финансов Сергей Юльевич Витте прямо заявил, что русскому правительству ни в коем случае нельзя допускать Японию на Ляодунский полуостров, так как она, очевидно, не ограничится владением одним лишь Ляодуном, а будет пытаться со временем утвердить свое присутствие и далее в Маньчжурии. Исходя из этого соображения и принимая во внимание вместе с тем, что России не только важно сохранить добрые соседские отношения с Китаем, но и желательно, насколько возможно, поднять русский престиж в этой стране, Витте полагал, что правительству следует действовать в японо-китайском деле смело и решительно в пользу Китая, а именно предъявить Японии ультиматум, требующий отказа с ее стороны от притязаний на Ляодунский полуостров, а в случае несогласия не постоять и за объявлением ей войны! Россию поддержали тогда Франция с Германией, имевшие собственные интересы в Китае. И японцы, оказавшись перед угрозой конфликта со всею Европой, умерили свои репарационные претензии к Китаю, ограничившись Формозой с рядом мелких островов и денежным возмещением. Но, разумеется, при этом исполнились лютой ненависти к России, лишившей их части военной добычи. Если Россия в результате и подняла свой престиж в Китае, как говорил Витте, то уже в лице Японии она теперь обрела затаившегося смертельного врага, который отныне только и жил чувством мести к северному соседу. К тому же события скоро обернулись таким образом, что и в Китае русский престиж оказался окончательно подорванным.
Спустя два года после несчастной для Китая войны с Японией в провинции Шаньдунь были убиты двое германских католических миссионеров. Знать бы китайским властям, какие беды в результате этого убийства выпадут на долю их страны, они охраняли бы злополучных миссионеров, как императорских наследников. Но где ж знать-то?.. Этим инцидентом воспользовалась Германия, у которой уже не будущее, а самое что ни на есть настоящее было на воде, и высадила в Шаньдуне большой отряд войск. Под предлогом удовлетворения своих оскорбленных убийством соотечественников национальных чувств Германия заявила притязание на китайскую территорию. И, отхватив в Шаньдуне кусок по своему усмотрению, немцы объявили его заморским владением рейха.
Китайцы немедленно обратились за помощью к русским – самым добрым и верным своим друзьям. Они просили каким-то образом повлиять на Германию, а если не выйдет иначе, то и оружием помочь Поднебесной избыть напасть. В Петербурге тщательно обдумали все возможные последствия такого развития событий – и решили, что из-за этого, в сущности, пустяка может начаться очень большая война. И отнюдь не в Китае, а в Европе. В самом деле, что же, Германия от русских защищаться будет в Желтом море? – когда в Европе обе державы имеют общую тысячеверстную границу! Но в случае их прямого столкновения, на стороне России, верная своим "сердечным" обязательствам, должна выступить всем оружием Франция, а на стороне Германии ее союзники – Австрия и Италия. Так стоит ли затевать такое невиданное кровопролитие из-за куска китайского берега? И, после консультаций с парижским кабинетом, русское правительство приняло решение – Германии теперь не перечить, китайцам не помогать. Более того, в Петербурге рассудили, что случай этот позволяет России, без ущерба в глазах всего мира для собственного renommee, сделать в Китае приобретения, аналогичные германским.
В ноябре 1897 года по инициативе министра иностранных дел графа Михаила Николаевича Муравьева состоялось совещание правительства в самом узком кругу. На этом совещании, кроме самого графа Муравьева, присутствовали военный министр генерал от инфантерии Ванновский, управляющий морским министерством адмирал Тыртов и министр финансов Витте. Министр иностранных дел напомнил собравшимся, что Россия уже давно нуждается в незамерзающем порте для своей дальневосточной эскадры. Сам он некомпетентен судить о том, в каком именно месте на побережье такой порт нужен, но, как министр иностранных дел, считает необходимым представить, что ныне, с занятием немцами Цзяо-чжоу, Россия, в качестве ответной меры, может занять, например, крайнюю оконечность Ляодуна – Квантунский полуостров с Порт-Артуром и заливом Даляньванем, вполне пригодным для устройства там нового порта. При сложившихся теперь обстоятельствах, сказал граф Муравьев, от занятия русскими Порт-Артура не ожидается никаких внешних политических осложнений. Почему, по его мнению, России не следовало упускать столь благоприятного случая, которого впредь может и не повториться. Витте возразил министру иностранных дел, заметив, что Россия связана договором с Китаем, вменяющим ей не только не претендовать в какой бы то ни было форме на территорию этого государства, но и защищать его в случаях, подобных нынешнему. На такое замечание граф Муравьев ответил, что договор с Китаем обязывает Россию защищать его только от Японии, но Россия отнюдь не принимала на себя обязательств отстаивать китайские интересы еще перед какими-то державами. К тому же, сказал министр, он опасается, что если мы промедлим с решением, то как бы, следуя примеру Германии, Порт-Артур не заняла Англия. Доводы министра иностранных дел были очень убедительными. Но вряд ли вообще тогда надо было кого-то в русском правительстве убеждать занимать Порт-Артур. Даже осмотрительного министра финансов. Который возражал скорее для того, чтобы под напором аргументов собеседника окончательно увероваться в правильности его мнения. Как тут можно раздумывать – брать или не брать? считаться с пережитком старины глубокой полумертвою Китайскою империей или не считаться? сохранять видимость собственного благородства, пока другие будут растаскивать Китай, или не сохранять? Ответ очевиден: ни в коем случае нельзя упустить то, к чему Россия стремилась веками, к чему через ледяную Сибирь пробивались многие поколения русских людей, – теплый, незамерзающий порт на океане.
Спустя короткое время, после совещания четырех министров, русские войска заняли-таки Квантунский полуостров, а на рейде Порт-Артура встал русский флот. По договору с китайским правительством территория эта уступалась России в арендное пользование на двадцать пять лет. В бухте Далянь-вань русские тотчас начали строить новый порт. Теперь уже министр финансов Витте, прежде скептически относившийся к занятию Квантуна, принял самое деятельное участие в колонизации нового края. И даже предложил назвать порт в бухте Даляньвань – Дальним. По мнению министра, это название, созвучное китайскому Даляню, и соответствовало географическому положению нового порта – на дальней азиатской окраине, и вместе с тем было вполне в духе русской народной и солдатской манеры переиначивать иностранные слова на свой лад.
Но ведь именно эту землю, эти самые бухты – Даляньвань и Порт-Артур, каких-то два с небольшим года назад, Россия, под вполне благовидным предлогом заступничества за немощный Китай, не позволила занять японцам. И если тогда Япония затаила злобу на Россию за ее мнимое благородство, то что же теперь должны были испытывать японцы к русским, когда те, отбросив уже всякое приличие, поднимают свой флаг ровно там, откуда по их настоянию были выдворены флаги японские?! Разумеется, на островах о русских окончательно сложилось представление как о народе коварном, лукавом, укравшем у японцев их победу, причем не сделав ни единого выстрела, не потеряв ни самого негодного солдата.
Но окончательный непоправимый урон своего престижа Россия понесла в Китае. Когда в Петербурге иные политики размышляли, как бы занятие русскими китайской территории не навредило renommee России в глазах остального мира, то сам Китай, по всей видимости, даже и не рассматривался как часть этого "остального мира" – он воспринимался, наверное, некою пустынною Антарктидой, которую можно делить как угодно, все равно пингвины останутся безответными, потому что и не поймут происходящего. Китайский канцлер Ли-Хун-Чжан прямо назвал политику России и других европейских государств в его стране разделом Китая. Дорого же обошлись китайцам германские миссионеры!
Вслед за Россией в Китай хлынула вся Европа. Англия и Франция потребовали от китайского правительства отдать им в аренду порты, подобно тому, как России был отдан Порт-Артур. Китайцы выполнили все требования сильных. Италия, страна едва способная заявлять свое присутствие где-либо вне Средиземного моря, и та пожелала иметь порт в Китае. Несколько раз итальянское правительство посылало соответствующие ноты китайскому правительству, но, не получив ни на одну из них ответа, отступилось. Как ликовали китайцы, ободренные маленьким своим успехом!