Комаров испытывал чувство лёгкой усталости, умиротворения и покоя, как будто и не было этой тяжёлой недели, нервотрёпки, безысходности. Они ехали рядом. За поворотом уже виднелись клубные постройки. Он тоже отпустил поводья и любовался Алиной, её молодостью, красотой, гибкостью молодого тела.
– Лина, – Комаров потянулся к ней, взял за руку, – надо бы нам с тобой всё-таки заказать костюмы для верховой езды, ведь и удобно, и практично и стильно. А то выглядим, как туристы, даже Аслан нам уже замечания делал. Почти год катаемся, а всё как лохи. Давай сегодня закажем у него, за неделю сделает, а в следующий раз уже как люди будем, а?
– Давай закажем, – Алина улыбнулась, – я давно об этом мечтаю, а ещё знаешь, что мне хочется? Фото сессию сделать, профессиональную… Только ведь не покажешь никому, кроме мамы и Петьки, так, Володя? Не могу же я эти фотографии, с тобой вместе, подругам в банке показать, в "Одноклассниках" или в "Фэйсбуке" разместить… Только, если одной фотографироваться, а одной мне не хочется. Мне с тобой хочется, любимый! А с тобой нельзя – ты у нас человек женатый, семейный, при должности. Вдруг увидит кто, да истолкует неправильно… Так, дорогой?
Комаров чертыхнулся, сплюнул на землю зло, отчаянно, отбросил Алинину руку, его скуластое лицо напряглось, покраснело, резко обозначились носогубные складки, на шее и на лбу выступили бурые пятна.
– Ты опять за своё? Мы же договорились не трогать эту тему до следующего лета, когда Юльке восемнадцать исполнится. Пусть школу закончит, в институт поступит, а к осени я со своим семейством разберусь. Так мы договорились? Да и материально всё подготовить надо, обеспечить всех. Вика, по-моему, уже давно в курсе, насторожилась, как будто ждёт чего то плохого. Вы же, бабы, чувствуете предательство?! Чувствуете! Ещё как чувствуете! Так что ж ты начинаешь, потерпеть не можешь? Или ты не знала, что я женат, когда нас с тобой знакомили? Или я что-то утаил от тебя, обманул? – Комаров завёлся. Алина знала это его состояние, вот ещё мгновение и он не сможет себя контролировать, пойдёт вразнос, сорвётся, может даже ударить, правда с ней он такого никогда себе не позволял, но она знала, вернее, чувствовала, что может. Она спрыгнула на землю, бросила поводья и, ухватив ногу Комарова двумя руками, обняла её, прижалась щекой, потёрлась, подняла голову, скорчив смешную и виноватую гримасу, и заглянула ему в глаза:
– Ну, что ты, Володя, рассердился? Прости меня, не сдержалась. Сама не знаю, как эти гадкие слова произнесла! Затмение, что ли? Прости бабу-дуру, Бога ради!
На глазах её выступили слёзы, волосы растрепались, сейчас она походила на нашкодившего ребёнка. Комаров резко выдохнул несколько раз, словно сбрасывая с себя злость, обиду, повернулся к ней, и погладил по голове, успокаивая. Потом спрыгнул с коня, обнял, прижал к себе, и поцеловал долгим и нежным поцелуем. Лошади чуть прибавили шаг, почуяв запах конюшни, весело заржали, словно предупреждая о своём возвращении, услышали в ответ знакомый свист конюха, и галопом влетели в ворота. Комаров с Алиной пошли следом, обнявшись, подставив лица накрапывающему дождю. Спокойствие вернулось.
Через час они, уже вдоволь напарившись в настоящей русской баньке, наплававшись в бассейне, раскрасневшиеся и умиротворённые, сидели у трёхведерного самовара и пили чай с травами. Комаров бросил взгляд на висевшие на стене ходики – девятый час.
– Давай, Лина, собираться потихонечку, поужинаем, и я тебя отвезу домой, а потом на дачу поеду. Как хорошо, что всё рядом. Это тебе не Москва, там бы мы с тобой всё ещё в пробках стояли на выезде из города. Молодец, что я уехал оттуда, нашёл в себе силы, знать – судьба. А жил бы в Москве, тебя бы не встретил. В общем, подфартило мне тогда, семь лет назад. Тут и работа интересная, должность хорошая, зарплата приличная. Квартира опять же, дача, дочка учится в элитной школе, Вика в Университете преподаёт. А там кем я был? Ну, главный инженер завода, который план никогда не выполнял, а, стало быть, премий никаких – голый оклад. Ну, квартира двухкомнатная в "хрущёбе" аж тридцать два метра квадратных, да и комнаты смежные. Ну, дача, вернее – садовый участок в шесть соток на болоте в ста километрах от Москвы.
Комаров разговорился, болтал без умолку, пока они одевались. К нему снова вернулось состояние возбуждения, только приятного, не несущего в себе беспокойства и раздражения последнего времени.
Они вышли на улицу – шёл проливной дождь, настоящий августовский ливень. Водостоки не справлялись, и потоки воды, переливаясь через край, падали с крыш на землю сплошной стеной. Алина развеселилась. Когда, схватив с подставки зонты, побежали по гравийной дорожке в ресторан, задорно смеялась, радостно повизгивала, нарочно наступая в лужи и пытаясь подтолкнуть туда Комарова. Дитя, да и только!
Аслан уже ждал их, стол был накрыт с истинным кавказским гостеприимством, они неторопливо поужинали на открытой террасе. Дождь кончился, небо просветлело, пахло свежестью и лугом. Уезжать не хотелось. За ужином они выпили почти две бутылки "Мукузани", приятная сытость и лёгкое опьянение расслабило, Комаров уже слегка позёвывал, когда подали десерт и кофе. К их столику подошёл Аслан, Комаров предложил ему присесть поболтать, они вместе выкурили по сигаре, и выпили по несколько рюмок крепкой фирменной аслановской виноградной водки. Комаров пьянел всё сильнее, разговорился, всё никак не мог угомониться, тянулся к графину добавить ещё и ещё, пока Алина с Асланом не выманили его из-за стола под предлогом осмотреть новый, ещё строящийся павильон. Они все вместе вышли на улицу. Мотор машины работал, Миша стоял у открытой двери в своей обычной позе. Перед тем, как сесть в машину, они долго прощались, Владимир Сергеевич всё благодарил Аслана, уезжать не хотел, всё порывался целоваться, предлагал выпить ещё, звал к себе в гости. Наконец он сел на своё место, успокоился. Алина рядом, прильнула к нему, обняла, он положил голову ей на плечо, и задремал. Открыл глаза только около её дома, они вышли вместе, чуть не забыли цветы, но Миша уже подавал Алине букет. Комаров вырвал его, понёс сам, порывался проводить до дверей квартиры, но внял её просьбе, что пусть проводит Миша. Он ещё постоял у машины, попросил у водителя сигарету и закурил, дождался, когда выйдет из подъезда охранник, когда Алина помашет ему с балкона, крикнул на весь двор: "Я тебя люблю!" и, довольный, сел в машину и закрыл глаза.
Джип развернулся и, набирая скорость, помчался к выезду из города в сторону Озёрского шоссе, пулей пролетел по нему пятнадцать километров, и повернул на указатель "Тимаково" к старому, существовавшему ещё с довоенных времён, дачному обкомовскому посёлку, притормозил перед КПП, просигналил приветственно, въехал в ворота и свернул на узкую тенистую улицу.
Комаров выбрался из машины, потянулся, разминая затёкшие во время сидения руки и ноги, покрутил головой, присел пару раз, и, пройдя через калитку, направился к крыльцу.
– Кузьмич, ты где, старый партизан? – прокричал он куда-то в глубину сада. – Спать, что ли, уже улёгся? Рыбу забери из машины, завтра уху будем варить!
Но Кузьмич уже спешил к нему, чуть прихрамывая, подволакивая свою правую больную ногу, широко улыбаясь щербатым ртом, на ходу пытаясь застегнуть на все пуговицы свою, застиранную, когда то зелёную фирменную куртку с почти стёртой от времени эмблемой комбината на нагрудном кармане.
– С прибытием, Владимир Сергеевич, милости прошу, у нас тут полный порядочек, заждались вас. Ужинать будете? Аннушка всё приготовила.
– Нет, Кузьмич, не буду – поужинал уже, а чайку с удовольствием выпью, пусть Анна в беседке накроет, да и варенье своё фирменное пусть поставит и ягодки свежие, если есть. А ребят покорми, голодные они.
Комаров зашёл в дом, переоделся, захватил на кухне початую бутылку своего любимого виски – двенадцатилетнего "Джеймесон", и прошёл в беседку, где уже хлопотала Анна, угощая Мишу и Костю ароматным пловом. Кузьмич пристроился в уголке, покуривая и поглядывая на стол в ожидании приглашения. Ждать пришлось недолго.
– Ты чего, Кузьмич, расселся, как в гостях? Или традиций моих не знаешь? Давай, присаживайся за стол.
Комаров уже сидел на своём месте, во главе стола, на своём любимом кресле, старинном, с высокой спинкой и вычурными подлокотниками, обитыми зелёным, местами уже истёртым бархатом. Откинувшись на спинку и вытянув ноги, по-хозяйски командовал:
– Давай, разливай, и Мише плесни, он сегодня здесь ночует, со мной. Аня, давай быстренько список составь, что из продуктов завтра привезти. Костя с утра на рынок заедет.
Они ещё долго сидели в беседке, пили чай из старинного медного самовара, который Кузьмич приволок неизвестно откуда ещё прошлым летом, починил, почистил снаружи и отмыл от накипи и застарелой грязи, приладил трубу, набил топку сосновыми шишками, разжёг и продемонстрировал Комарову. Тому самовар очень понравился, он прямо влюбился в него, гордился им, демонстрировал гостям, хвастался, словно ребёнок новой игрушкой, и просто обожал пить из него чай. Особенно, когда чай заваривала Анна – с мятой, листьями чёрной смородины и малины, вероятно с чем-то ещё, потому что вкус этого чая был бесподобен.
Снова начал накрапывать дождь, но духота не уходила. После нескольких стаканов чая с вареньем и виски его разморило, глаза слипались, навалилась усталость. Кузьмича тихонько увела спать его верная жена Аннушка. Костя, взяв список продуктов на завтра и деньги, уехал в город. Миша покуривал в ожидании шефа в дальнем углу беседки.
– Всё, Михаил, пойдём спать. Пора, – Комаров поднялся, потянулся, разминая затёкшую спину, и пошёл в дом. – Разбуди меня, пожалуйста, часиков в восемь, будильник я включать не буду, всё-таки выходной. Завтра гости у нас соберутся, я к обеду всех пригласил. Надеюсь, подготовиться успеем, а Кузьмич баньку истопит.
Он говорил медленно, поднимаясь на второй этаж к себе в спальню, на ходу раздеваясь и бросая одежду на лестничные перила. Знал, что Михаил где-то сзади, рядом, словно тень, следует за ним и слышит каждое его слово. Открывая дверь, обернулся, кивнул охраннику и, услышав: "Спокойной ночи, Владимир Сергеевич, отдыхайте", ввалился в спальню, рухнул на кровать и мгновенно уснул.
Проснулся он среди ночи внезапно, словно от толчка. Сердце бешено колотилось, голова была мокрой, пот заливал глаза, во рту пересохло. Комаров зажёг ночник и посмотрел на часы – они показывали три часа ночи. Вчерашнее беспокойство опять вернулось. Снова начало сверлить где-то внутри, словно злой жучок грыз под сердцем, наслаждался своей безнаказанностью, пожирал его нутро и насытиться никак не мог. Комаров поднялся с постели и прошёл в ванную, достал аптечку, накапал себе сорок капель валокордина, выпил и встал под горячий душ. Так он стоял несколько минут, а затем выключил воду и, не вытираясь, накинул на себя махровый халат и вышел из ванной. Спустился вниз и прошёл в кухню. Миша не спал – наверное шум душа или стекающей по канализационной трубе воды разбудили его. Он стоял в коридоре в одних трусах и выжидающе смотрел на шефа.
– Привет, – улыбнулся ему Комаров, – не спится что-то, сигареткой угостишь?
Миша кивнул на лежащую на кухонном столе пачку сигарет и зажигалку, дождался, пока прикурит Комаров, и закурил тоже.
– Что происходит, Владимир Сергеевич? Вы всю неделю не в себе, я же вижу. А что не вижу, чувствую, вернее чую! И понимаю, что с комбинатом это связано, а не с личной жизнью. С ней-то всё понятно, это вас из колеи не выбьет, да и выбор свой вы уже сделали в пользу Алины, я правильно понимаю? Правильно! Ведь мы же соседи, уже почти четыре года дверь в дверь живём. Да и жёны наши вроде бы дружат, и дети. Работа у меня такая – обеспечивать вашу безопасность, а как я её обеспечу, если не буду знать, откуда грозит опасность? Логично, Владимир Сергеевич? Так что давайте, рассказывайте, если мне доверяете. А если нет, то уходить мне надо с этой работы, бесполезен я.
Комаров слушал этот монолог молча, нахмурившись и не перебивая, только желваки ходили на его скуластом лице, да нога отбивала по половице только ему слышную мелодию. Он сидел, упёршись локтями в стол, вцепившись в свои жёсткие, курчавые волосы. Затем его словно прорвало, и он начал говорить. Рассказывал Мише, как тяжело уезжал из Москвы, как прощался со своим родным заводом, на котором он дослужился до главного инженера, как его там подставили и подвели под выговор с занесением, чтобы освободить место бывшему первому секретарю райкома, как ему правдами и неправдами помогал заместитель министра, старый друг его покойного отца. Рассказывал, как "слетел с катушек" и ушёл в длительный запой, как его вытаскивали друзья и тот же замминистра, как самоустранилась жена под влиянием тёщи и дело чуть не дошло до развода, как друзья мухлевали с его трудовой книжкой, чтобы не было перерыва в стаже, пока он "кувыркался" в больнице. Рассказывал Мише, как всё тот же замминистра, которого он называет батей, вышел на Первого секретаря здешнего обкома партии и буквально выдавил из него согласие забрать Комарова из Москвы к себе в область, причём переводом, и назначить и.о. директора комбината. Как трудно он здесь приживался, ведь это совсем другая отрасль, и люди другие, и порядки. Рассказывал про свой первый, самый тяжёлый, год на комбинате, куда он пришёл один, без команды и как учился и постигал это новое и нелюбимое тогда для него дело, как обретал новых друзей и формировал коллектив единомышленников, как боролся с пьянкой и воровством, как радовался вместе со всеми, когда, наконец, комбинат выполнил план и коллектив получил премию, которую люди на комбинате не получали уже несколько лет. Он рассказывал про те времена, когда комбинат стал лучшим в области и в отрасли, как стали привычными знамёна и почётные грамоты, как посыпались, словно из рога изобилия, правительственные награды, всеобщий почёт и уважение, а зачастую и зависть. Он рассказывал про конец перестройки и начало девяностых годов, когда приходилось и работать и торговать, менять шило на мыло, чтобы обеспечить рабочих самым необходимым: продуктами, ширпотребом, сигаретами, водкой. Как начались повальные неплатежи и на комбинате, да и в области и в стране нехватало денежной массы, реальных "живых" денег и как приходилось вводить в обращение свою, комбинатовскую, валюту – обычные четвертушки стандартного бумажного листа с его, директорской, подписью и печатью и часть зарплаты выдавать этими "фантиками" (так их называли рабочие), но это сработало – их отоваривали прямо на комбинате – ширпотребом, стройматериалами, продуктами и даже мебелью – в экономику того времени прочно вошло слово "бартер".
Комаров говорил и говорил, Миша слушал его, не перебивая, лишь несколько раз вставал из-за стола, чтобы долить им горячего чая, да опорожнить полную окурков пепельницу. За окном уже светало, но день обещал быть хмурым – небо было затянуто тучами, через которые солнце никак не могло пробиться.
В этом ночном разговоре вспомнилось и было выплеснуто наружу всё, что происходило в те годы на комбинате и вокруг него, что Комаров долго держал в себе, и что знали только его самые близкие соратники. Как с подачи вице-губернатора появились у него в приёмной добренькие московские ребята из банка "Экотеп" и привезли в чемоданах кучу денег, взяв с него только простой вексель, а потом ещё и ещё. Как через несколько месяцев эти векселя, как-то вдруг, обросли процентами и превратились в неподъёмный долг, который потом пришлось реструктуризировать, отчего задолженность только выросла. Как эти ребята, в качестве компенсации, практически вынудили его продавать через комбинатовские АЗС их "левые" нефтепродукты, и какие огромные деньги, в основном так называемые "неучтённые", потекли рекой. Как вдруг начались грабежи его АЗС и частных инкассаторских автомобилей, перевозивших в Москву эти космические суммы; как эти же добренькие московские ребята устроили ему встречу с Фомой – местным авторитетом, контролировавшим весь теневой бизнес в области, и тот взял комбинат под своё покровительство, конечно не бесплатно, но грабежи мгновенно прекратились. Как один из тех ребят, буквально через месяц, после совместного ужина, положил ему в карман пиджака конверт, в котором он наутро с удивлением обнаружил золотую кредитную карточку "Американ-Экспресс" и вложенный листок бумаги с напечатанными цифрами, из которых он сначала ничего не понял, а когда понял – потерял дар речи, так как, судя по этим цифрам, через какое-то время он становился миллионером, причём долларовым. Как братки Фомы каждые две недели стали приносить ему в кабинет кейс с деньгами, так сказать на карманные расходы, а на его попытку отказаться настойчиво посоветовали этого не делать, мол, Фому обижать нельзя – чревато. Как началась в стране приватизация и настала очередь комбината, а он не хотел – привык быть "государевым", но деваться было некуда, и он их план принял, и всё сделал, и вроде никого не обидел – ни коллектив, ни себя, и интересы партнёров учёл. С доверенными людьми, из комбинатовских, договорился, спрятал акции, оформил все доверенности, залоги и прочее – не хотели "варяги" светиться на первых порах, просили подождать годик-другой, там, мол, посмотрим, ведь ты же у нас есть, ты нас представляешь, ты наш гарант!
Комаров рассказывал, как хорошо и спокойно работал и расширялся последние два года комбинат, подминая под себя наиболее лакомые куски из разваливающихся промышленных и транспортных предприятий области, постепенно превращаясь в крупный холдинг, хорошо сбалансированный и управляемый, с мощной производственной базой и исправно уплачивающий налоги и в федеральный, и в местный бюджет. Комбинат стал заметен на фоне еле дышащей экономики не только области, но и страны – зачастили журналисты, появились блестящие репортажи о нём, как бывшем директоре, а теперь уже Президенте крупной российской компании, его фотографии в серьёзных газетах и журналах, его интервью на телевидении стало привычным делом. Он стал узнаваем.
А недавно, где-то с апреля, всё изменилось. Началось всё с того, что незадолго до проведения ежегодного собрания акционеров, банк "Экотеп", превратившийся к тому времени в крупную финансово-промышленную группу под тем же названием и владеющий вместе с ним, Комаровым, в совокупности контрольным пакетом акций комбината, потребовал, причём в достаточно категоричной форме, перераспределения пакета в их пользу. Комарову припомнили все его старые обязательства, всплыли и документы трёхлетней давности: векселя, договоры займа, расписки, и даже аудио-видео записи тех времён, о которых он и не подозревал. Комаров, конечно же не соглашался, стал на дыбы (по его же собственному выражению), долго упирался, приводил свои аргументы, но, под давлением обстоятельств вынужден был пойти на уступки, и прямо там, у себя в кабинете, в присутствии нотариуса, который был приглашён его оппонентами заранее, подписал все документы, в мгновение ока потеряв двадцать процентов акций. Его, конечно же успокаивали, говорили, что у него и так осталось немало – одиннадцать процентов, что этого вполне хватит ему, обещали сохранить за ним место Президента компании, даже предложили прямо сейчас подписать трёхлетний контракт, с достаточно высокой зарплатой и годовым бонусом. Отказываться он не стал.