Я взял через открытое окно поданную им газету, вымученно улыбнулся и спросил: – А откуда вы моё имя знаете?
Ответа не последовало. Машина сдала назад, развернулась и покатила своей дорогой.
…Проснулся я весь в поту, голова болела и хотелось пить. Оказалось, что заснул я на топчане в углу увитой виноградом веранды. Сейчас было жарко – солнце стояло в зените. Я посмотрел на висевшие на стене часы – час дня. На столике рядом стояла пустая бутылка из-под "Боржоми", лежала пачка "Явы", на спинке стула висел бинокль. Я встал и пошёл умываться. В саду, в тени дерева, сидела жена и перебирала абрикосы.
– Привет! – процедил я, умываясь уже тёплой водой. – А дети где?
– Купаться пошли с утра, уже вернуться должны с минуту на минуту. Хотели тебя разбудить, но я не разрешила. Ты во сколько вчера улёгся, под утро, поди? Вот и встал разбитый, весь день теперь насмарку. Говорила я тебе, не засиживайся с ним, он кого угодно заговорит, болтун чёртов. А вы как начали вчера с ним спорить про политику эту – прямо уши вянут! Вон утром, смотрю, банка – то из-под вина пустая стоит. Неужто, думаю, они три литра выпили? Точно выпили! Я этого твоего Валерку больше на порог не пущу!
– Ты о ком, Лена? – спросил я жену, вытираясь полотенцем. – Я же вчера рано лёг, почти сразу после ужина. Телевизор посмотрел и спать отправился. Душно было, вот я и лёг на веранде, а не в доме. А утром проснулся, ещё затемно, и купаться пошёл, на море. Только вот не помню, как вернулся. Наверное, сразу опять спать лёг.
– Вот, вот! – Жена начала заводиться, – Вот я и говорю, вино – то прошлогоднее вы вчера с Валеркой пили? Прошлогоднее! А что я делаю, чтобы вино в подвале за зиму не скисло? Правильно – спиртика, да сахарку туда добавляю. А вы, черти, трёхлитровую банку с вечера уговорили. Купаться он ходил, во сне, что ли?
– Подожди, подожди, я сейчас. Сейчас я тебе докажу! – я почти бегом влетел на веранду, схватил свои главные доказательства – бинокль, сигареты "Ява" и газету "Правда" – и вернулся.
– Вот, смотри! Я когда-нибудь такие сигареты курил?!
– Ты нет, а Валерка твой только такую дрянь и курит!
– Сейчас сама попробуешь, это только на вид "Ява", а на самом деле тут вирджинский табак высшего качества, бумага и фильтр импортные, сигареты эти из "Госрезерва". Знаешь, кто мне их подарил? – тараторил я без умолку, пытаясь прикурить. Зажигалки под рукой не было, а спички ломались одна за другой, да к тому же попадались и сырые. Наконец мне удалось закурить, я глубоко затянулся и …закашлялся! Облачко сине-серого, вонючего дыма повисло в воздухе.
– Вот – вот, именно такими твой Валерка вчера и благоухал, даже ни одного комара вокруг вас не летало, когда вы с ним за вино принялись. Знала бы, убрала подальше. Допились до чертей, вот сигаретами и поменялись.
– Подожди, – не унимался я. – А бинокль откуда? Знаешь, что я в этот бинокль сегодня утром видел? Я фрегат видел, он на рейде стоял, "Адмирал Макаров". Может, ещё и сейчас стоит, поехали, посмотрим.
– Бинокль, говоришь? Откуда взялся, спрашиваешь? Дурак ты, Виталик, и сынок наш в тебя пошёл – тоже дурак! Бинокль этот мы тебе на день рождения купили, или ты забыл, что у тебя завтра день рождения? Вроде и спрятали надёжно, на веранде, я же сама его в коробке на антресоли убирала, а Серёжа помогал мне. Это он тебе его показал? Или ты сам рылся?
Жена уже не просто завелась, она уже вся дрожала, лицо пошло пятнами, на глазах показались слёзы, дыхание сделалось прерывистым. Скандал разгорался, аргументы мои не только не подействовали, но наоборот – только ещё больше распалили её. Да и сам я уже начал сомневаться в том, что видел своими глазами не так давно. Был ли фрегат? Была ли "Волга"? была ли встреча с…ну, да, с президентом.
Хлопнула калитка – вернулись дети. Весёлые, счастливые, говорливые.
После обеда я опять пришел в свою беседку в поисках сигарет. На подоконнике обнаружил полупустую пачку "Мальборо", а когда полез в карман за зажигалкой, краем глаза заметил на полу газету. Я поднял её – это была "Правда" за 7 ноября 1987 года, пахнувшая свежей типографской краской…
Виталий замолчал. В глазах его стояла неподдельная боль.
– Ну, и что ты об этом думаешь? – спросил он меня через какое-то время.
Ответить мне было нечего.
Через неделю я решил повидать своего товарища. Рассказанная им история не выходила из головы. Несколько раз я набирал номер его мобильника, но телефон не отвечал. Вечером, когда спала жара, я отправился к его дому. На калитке висел замок. Поговорив с соседями я выяснил, что Виталий Селезнёв заболел. Внезапно стало плохо, и "Скорая" увезла в больницу. Семья в городе. На следующий день я собрался его навестить. Заехав на рынок, я купил свежие фрукты, цветы и бутылку коньяка. Больницу я нашёл без труда и, выяснив в регистратуре, что Селезнёв лежит в палате номер семнадцать на втором этаже, направился туда. Я приоткрыл дверь, палата была одноместная. На кровати лежал человек, очень отдалённо напоминающий Виталия. Глаза его были широко открыты, но смотрели они в пустоту. В них не было жизни. У постели сидела женщина, она держала больного за руку и что – то шептала, низко склонившись к его лицу. Я вошёл, кашлянул, женщина взглянула на меня.
– Что вам?
Лена не узнала меня, да и я не узнал бы её, встретив на улице. Глаза погасли, лицо пожелтело, губы мелко дрожали.
– Вот, узнал от соседей, что Виталий приболел. Фрукты принёс. Как он?
– Как он? Да он уже третий день в коме. Извините меня, я не могу сейчас с вами разговаривать.
Я смущённо прикрыл дверь, так и не отдав фрукты и цветы, и направился по коридору в поисках дежурного врача. Нашёл я его в ординаторской. От него я и узнал, что у Виталия онкология, последняя стадия, и что осталось ему жить дня три – четыре.
На выходе из больнице я обнаружил, что пакет с фруктами и цветы до сих пор держу в руках. Не долго думая, я подошёл к окошку регистратуры и протянул всё это богатство чистенькой, улыбчивой старушке.
– Это вам.
Вечерело, в больничном дворе пахло листвой, пылью, чем – то тревожащее сладким, как всегда пахнет вечером в южном городе на исходе лета. Гуляли больные, многие с родственниками. Смеялись, плакали, жевали, курили. Даже целовались на скамейках за деревьями. Жизнь продолжалась. А у Виталия Селезнёва жизнь заканчивалась.
На похоронах народу было не очень много. Соседи по дому и даче, какие-то дальние родственники, знакомые да несколько любопытных. Родных на этом свете почти не осталось, а сослуживцев и товарищей из Питера и Северодвинска, наверное, не успели позвать. Не до того было. Слишком сильно это горе ударило по маленькой Виталькиной семье.
Отпевали прямо на кладбище. Когда гроб уже опустили в землю, а женщины в голос отплакали своё, к могильному холмику понесли цветы. Я подошёл в числе последних с красными розами. Раскладывая аккуратно цветы я наткнулся взглядом на большой, какой-то нездешний венок из свежих хризантем. Среди белых и красных мохнатых головок я рассмотрел ленточку от матросской бескозырки. На ней было написано: "Адмирал Макаров".
Я огляделся по сторонам, но не заметил ничего необычного. Тогда я поспешил к воротам кладбища. За ними я заметил "Волгу". Её светло-бежевые бока ярко блестели на солнце. Мотор работал, тонированные стёкла были подняты. Я решил подойти поближе, пытаясь найти ответ на вопрос Виталия, заданный мне совсем недавно. Я уже почти приблизился, когда "Волга" мягко тронулась и исчезла среди деревьев, оставив после себя запах черёмухи, "Шипра", гуталина. Запах детства Виталия Селезнёва. И моего детства тоже.
Беспокойство
В пятницу Владимир Сергеевич Комаров решил уехать с работы пораньше. Наскоро завершил все дела, позвонил жене и, сославшись на деловую встречу, сказал, что освободится поздно и заночует на даче, а утром пришлёт за ней и дочкой машину. А поскольку к обеду они пригласили гостей, попросил её по дороге заехать на рынок и купить кое-что из продуктов. Деньги и список необходимого он передаст через водителя, который заедет за ними в восемь утра. Услышав в ответ: "Хорошо, милый, целую, до встречи", он удовлетворённо хмыкнул и положил трубку. Хотя всё у него складывалось вроде бы хорошо, по плану, какое-то внутреннее беспокойство не покидало его. Он попробовал посидеть в кресле расслабившись, положил ноги на стол и, откинув на спинку кресла голову, помассировал себе виски, прикрыл глаза, и постарался думать о чём-то хорошем. Попытался представить себе встречу с Алиной сегодня вечером, но ничего не помогало. Беспокойство нарастало. Посмотрел на часы – без пятнадцати четыре, пора собираться. Встал с кресла, походил по кабинету, постоял у окна, глядя на внутренний двор комбината: на снующие автомобили, электрокары, автопогрузчики, на занятых работой людей.
– Моё детище, моё родимое, никому не отдам, – негромко бормотал он, – ишь вы, вороны, раскаркались. Халявщики хреновы! Думаете, управы на вас нету? Есть управа, вот в понедельник к губернатору еду, там всё и порешаем. А завтра к обеду "деловые" подъедут, тоже, думаю, поддержка будет мне обеспечена. Да и коллектив на моей стороне, так что еще посмотрим, кто кого. Сдаваться не собираюсь! Губы не раскатывайте, векселя эти на свою задницу приклейте!
Владимир Сергеевич вернулся к столу, нажал кнопку селектора, вызывая секретаря: Юленька, вызови мою машину к проходной через пятнадцать минут, и сама сегодня можешь пораньше домой пойти. А сейчас пригласи Пал Палыча и сделай нам кофейку.
Через несколько минут в кабинет зашёл главный инженер комбината, Павел Павлович Румянцев, а следом за ним секретарша Юля внесла поднос с кофе, печеньем и конфетами.
– Спасибо, Юленька, – кивнул ей Владимир Сергеевич, когда она уже притворяла дверь, – Палыч, давай по рюмке, да поеду я, а ты побудь пока на хозяйстве, хорошо? А завтра приезжай с женой ко мне на дачу, на шашлыки, часикам к двум, буду ждать, – сказал он, разливая коньяк. – Маята какая-то началась с этими акционерами московскими, прямо кишки мне все вымотали. Дверь закроешь, – в окно лезут. Всё им мало, ведь сколько лет работали, вроде всё нормально было, всем хватало, а теперь вот – наизнанку выворачивают. Со мной не договорились, так теперь в верхах поддержки ищут, причём, проникают во все щели, уже и в УВД ходатаев нашли, и в администрации, и в прокуратуре. Завтра губернатор из отпуска прилетает, из Швейцарии, я ему звонил туда. Обещал меня в понедельник принять, поддержать.
Они выпили по рюмке коньяка и распрощались. Владимир Сергеевич вышел из кабинета в приёмную, ещё раз поблагодарил секретаря и помощника, спустился по лестнице и прошел через турникет проходной к ожидавшему его джипу "Гранд Чероки". Персональный водитель Костя сидел за рулём, а охранник Миша, его сосед по подъезду и бывший майор-спецназовец стоял у машины в своей привычной позе – немного ссутулившись, широко расставив ноги и скрестив кисти рук на уровне пряжки брючного ремня.
– Едем, Владимир Сергеевич? – спросил Миша, открывая ему заднюю правую дверь джипа.
– Да, Миша, едем. Сначала в банк – заберём Алину, а потом к Аслану в клуб. Хочу сегодня на лошадях покататься, размяться на свежем воздухе, нервы успокоить – тяжёлая была неделя, дёрганная. А с лошадьми хорошо, спокойно, ласковые они, душевные, преданные, не то что люди… По дороге цветочки надо купить.
Машина выехала из промзоны и, набирая скорость, помчалась по автостраде к центру города, к одной из его главных улиц, где были расположены деловой и культурный кварталы. Улицу прозвали в народе почему-то "Бродвеем", хотя она до сих пор носила имя Ленина. Здесь за последние два-три года появились многоэтажные современные здания из стекла и бетона, вытесняя, стирая с его многовекового лица не только серые и неказистые пятиэтажки-хрущёвки, но и старые дворянские и купеческие особняки. Делалось это методично, безжалостно, даже с каким то особым наслаждением, словно бы в отместку той, уже канувшей в небытие прошлой жизни некогда великой страны.
Джип остановился у магазина "Цветы". Миша вышел из машины и вернулся с огромным букетом роз. Как всегда, в букете двадцать одна роза. Все белые с розовым – "очко", любил повторять Комаров, вручая букет Алине. Когда машина остановилась у банка, Комаров потянулся, зевнул и посмотрел на часы – они показывали без пяти пять. Достал из кармана мобильный телефон и набрал её номер. Она ответила сразу, после первого же гудка.
– Ты скоро, Линочка? А то я уже соскучился! – промурлыкал он в трубку. – Что, что? Плохо тебя слышу, – не успел закончить фразу, как левая задняя дверь распахнулась, Алина впорхнула в машину и устроилась на сиденье.
– Привет, милый! А я вас в окошко увидела, когда вы подъехали. Александр Васильевич мне разрешил пораньше уйти. Ты что, ему звонил? Просил за меня?
– Вот ещё, звонить я ему буду, – проворчал Владимир Сергеевич, принимая из рук Миши и вручая ей букет роз, – невелик барин, этот твой начальник.
– Спасибочки, – Алина поцеловала его, – куда едем?
– Поедем в клуб, к Аслану, покатаемся на лошадках, развеемся немножко, потом поужинаем. Баню я заказал, кроме нас там никого не будет. Я сегодня на даче заночую, благо всё рядом, а завтра у меня снова тяжёлый день – Фому на обед позвал. Ситуацию по комбинату обсудить надо, не нравится мне она, хотя все успокаивают, убаюкивают, может, не понимают или не хотят понимать?
– Какого Фому, этого бандита? Ты что, Володя? Зачем ты с ним связываешься? – Алина повернулась к нему, нахмурилась, её васильковые глаза потемнели, казалось, что вот-вот из них брызнут слёзы. – Ты хоть знаешь, какая молва о нём идёт?
– Успокойся, Линочка, был бандит Фома, да сплыл. Он уже лет пять вполне успешный и легальный бизнесмен, рынки у него, магазины, автосервисы. Ты знаешь, что его ЧОП все комбинатовские автозаправки охраняет? Что это его ребята все наши маршруты перевозки топлива контролируют? И никаких проблем, ни одного случая нападения или воровства за последние три года не было, все гопники стороной обходят.
Тем временем машина выехала из города и, набирая скорость, помчалась по шоссе к лесному массиву на берегу Волги, где находился конноспортивный клуб "Золотая подкова". Машина остановилась у одноэтажного бревенчатого домика. Владимир Сергеевич достал из кармана пиджака мобильный телефон, собираясь позвонить, но дверь распахнулась, и на крыльцо вышел высокий худощавый мужчина, на вид лет пятидесяти, и подошёл к машине.
– Здравствуйте, Владимир Сергеевич, здравствуйте Алина, привет орлы, – нараспев, с едва заметным кавказским акцентом, поприветствовал он всех сидящих в машине, протягивая брелок с ключами. – Четвёртый коттедж, как всегда. Ваши сумки уже там, вещи почищены и выглажены. Лошадок готовить сразу или попозже?
– Привет, Аслан! Давай через полчаса, мы сегодня недолго, у Алины сын, Никита, с бабушкой остался, а она что-то прихворнула, так что в девять тридцать мы должны уехать. И скажи ребятам, пусть сеть поставят, гости у меня завтра, ушицу сварю, побалую.
– Обижаете, Владимир Сергеевич, – Аслан попытался изобразить обиду, хотя не мог спрятать улыбки, – всё уже готово, сеть час назад сняли, улов хороший – лещ, щука, судак, окунёк крупный, так что будет вам и на уху, и на жарево. Сейчас почистят, а к вашему отъезду охладим. Аслан своё дело знает! Вас проводить или сами справитесь?
– Спасибо, Аслан, мы сами, не в первый раз. Ты никуда не уезжаешь? – Тот отрицательно помотал головой. – Ну, тогда ещё увидимся сегодня, не прощаюсь.
Машина тронулась и по гравийной дорожке медленно поехала мимо спортивных площадок, теннисных кортов, крытого бассейна и манежа в сторону соснового бора, где располагались коттеджи. Остановилась около небольшого бревенчатого домика под номером четыре. Михаил выскочил первым, помог выйти Алине, затем открыл дверь со стороны Владимира Сергеевича, который слегка замешкался, рассовывая по карманам пиджака ключи, бумажник, мобильный телефон. Миша уже открывал дверь коттеджа.
– Спасибо, Миша, мы сейчас быстренько переоденемся – и на лошадей. А вы с Костей погуляйте, воздухом подышите. А хотите перекусить, здесь холодильник наверняка полный, или в кафе сходите, горячего чего-нибудь похлебайте. А потом наши вещи в баньку, в раздевалку, занесите, чтоб нам не возвращаться обратно, да заодно и проверь там всё… Хотя, что за Асланом проверять?! Но, всё-таки, проверь. Чтоб веники были правильно запарены, квасок мой любимый пусть в холодильник поставят, ну и так далее, сам всё знаешь. А мы через часок-другой вернёмся.
В спортивных костюмах, кроссовках, одинаковых белых бейсболках "Найк" Комаров и Алина вышли на крыльцо, куда Тенгиз, старший из трёх Аслановых сыновей уже подводил лошадей – крупного гнедого жеребца по имени Абрек, любимца Владимира Сергеевича и молодую, серую в яблоках, удивительно стройную кобылку с экзотическим именем Доротея. Лошади гостей узнали, приветственно фыркнули, замотали головами, потянулись своими тёплыми и нежными губами. Получив по кусочку сахара, призывно заржали, приглашая на прогулку. Комаров помог Алине взобраться в седло, передал ей поводья, подвёл Абрека к ступенькам крыльца и легко оказался в седле. Они тронулись неспешно, пока ещё шагом, давая лошадям немного размяться, разогреться после долгого пребывания в стойле. Сдерживая норовистых лошадей, миновали перелесок, спустились с пригорка к берегу Волги. На длинной песчаной косе перевели лошадей на рысь. Лошади разогрелись, бежали весело и охотно, поглядывая друг на друга, словно подначивая, мол – давай, кто быстрей, кто сильней… Впереди показался густо поросший лесом мыс с грядой из огромных валунов, и они взяли в сторону. Оврагом поднялись на крутой берег, впереди лежал луг. Там они пустили лошадей в галоп, забирая левее, к заброшенной деревне со старой, почти развалившейся церквушкой. Встречный ветер, пахнущий свежескошенной травой, смолой разогретых на солнце сосен и приближающейся грозой бодрил. Алина вырвалась вперёд и, словно слившись воедино с лошадью, повернулась к Комарову и прокричала:
– Догоняй!
Комаров, поддавшись этому азарту, принял вызов. Скачка продолжалась с полчаса, они дважды промчались по лугу, по заброшенной деревне, повернули в сторону Волги, и только почувствовав усталость, попридержали коней, перешли на шаг и направились обратно. Небо начали затягивать тучи, где-то вдалеке уже слышались раскаты грома, накрапывал дождь.
– А знаешь, Володя, надо чаще нам сюда приезжать. Нигде я такой кайф не получала – ни на море, ни в бассейне, ни в спортзале. Доротея – просто прелесть, сильная, нежная, ласковая, словно меня понимает, мысли мои читает… И жизнь совсем другою кажется: лес, речка, травка зелёная, лошадки. И усталость такая приятная! Вот я нервничала всю неделю, переживала за маму, за Петьку, за тебя, уже еле сдерживалась, чтоб не сорваться. А тут – такой кайф! И покатались мы с тобой всего полтора часа, а я уже как будто другой человек.
Алина расстегнула молнию на куртке, сняла с головы бейсболку, провела рукой по волосам, чуть отпустила поводья. Лицо её раскраснелось, на лбу и на верхней губе выступили капельки пота, глаза полузакрыты. Лошади сами чуть прибавили шаг, почуяв дом. Фыркали, заигрывали друг с другом, мотая головами и стряхивая на траву клочки пены с губ.