Тэдди, конечно, была права. Она никогда ни о чем не забывала. Мелкую рыбу легче поймать, она кишит в лагунах, да и к плоту приближается охотнее. Если я потерплю крушение и окажусь на необитаемом острове, то смогу жить на нем сколько угодно. Снаряжения и инструментов у меня куда больше, чем в 1954 году.
Далеко за полночь. Я сплю на резиновом матраце рядом с каютой. Во сне я вижу перед собой Тэдди. Я сразу просыпаюсь и смотрю в ночь, глубоко потрясенный тем, что она так живо предстала передо мной. Тут я понимаю, что она обратилась ко мне из Нью-Йорка через весь Тихий океан.
Несколько дней подряд я видел ее почти непрерывно. Потом она растворилась позади меня в море.
16 августа я заметил на небе милях в восьми от себя облачко, удивительно похожее на самолет. Светло-коричневое под лучами солнца, оно быстро двигалось с северо-востока на юго-запад, мимо почти неподвижных скоплений облаков. Несколько мгновений я думал, что это разыскивают меня, но облачко в конце концов потеряло свою форму и исчезло.
Примерно через полчаса, без четверти три дня по местному времени, я, стоя у компаса, увидел, что прямо на плот движется судно. Это был пароход; находился он милях в четырех от меня и, по-видимому, шел на полной скорости. Я поднял американский флаг, а на корабле, когда он находился примерно в миле от меня, взвился английский. На расстоянии четырехсот ярдов судно замедлило ход и начало описывать около меня круги, а я махал рукой стоявшим на мостике офицерам в белом и матросам на баке. В бинокль я рассмотрел название судна - "Вакатане". Скорость плота в это время составляла около двух с половиной узлов. "Вакатане" сделал два круга. Я хотел попросить, чтобы мне помогли отремонтировать рули, но отказался от этой мысли: при довольно бурном море высадиться из лодки на плот было бы нелегко. Кроме того, рули нуждались в сварке, а как ее произвести, если они погружены глубоко в воду? Для капитального ремонта надо было вытащить плот на сушу и снять рули совсем. К тому же, чтобы оказать мне помощь, судно должно было на много часов лечь в дрейф, а какой капитан согласится нанести своим хозяевам такой ущерб? Но я был рад, что меня заметили с судна: об этом, конечно, радируют на Гавайи, а оттуда известят Тэдди, что я жив и здоров (кстати, по какому-то недоразумению Тэдди получила это сообщение лишь два месяца спустя). Сделав два круга, "Вакатане" пошел своим курсом. Часы показывали три часа дня, и я, как всегда в это время, взял высоту солнца. Покончив с этим делом, я поискал глазами судно, но оно уже скрылось за горизонтом.
VIII
Ясная ночь. Сидя у компаса, я думаю о древних полинезийцах. В больших двойных каноэ они плавали по морям, по которым сейчас иду я. Напряженно вглядывались их штурманы в созвездия, стараясь как можно точнее определить расстояние от горизонта до больших звезд. Еще бы! Если они ошибутся, то, может быть, больше никогда не увидят землю! А сколько опасностей им непрестанно угрожало: может налететь шторм, подняться встречный ветер, отнести в сторону течением, а если небо затянут облака, они лишатся возможности определять свое местонахождение по солнцу и звездам. Сбившись с пути, они не смогут вернуться на свой курс - компаса у них нет. Даже когда кончались вода и пища и смерть начинала косить сначала слабых, а потом и более выносливых, те, кто еще оставался жив, продолжали грести. Бывало, что волны бросали каноэ на рифы и несколько выживших смельчаков выползали из разбитой лодки на берег, куда до них, быть может, не ступала нога человека. Мореходы строили на берегу дома, точно такие же, какие возводили на родине, и, если среди них были женщины, через несколько десятилетий еще один остров на просторах Тихого океана оказывался заселенным. Первые пришельцы к этому времени умирали, история их плавания становилась легендой о мужестве и страданиях, об упорстве вождя, которого будут прославлять будущие поколения. Каждый сказитель и певец наделит его новыми достоинствами, пока в их представлениях о прошлом своего народа он не станет своего рода божеством. Но пути назад, на родину, не было, в море не остается следов, а ориентироваться по звездам и горам уже было нельзя. В памяти людей воспоминания о древней родине смешаются с представлениями о вновь обретенной отчизне, и скоро сохранится лишь сознание того, что они принадлежат к народу путешественников, которых ураган, течения или другие проказы моря занесли за океан.
Откуда явились великие строители каноэ и смелые мореплаватели? Кто знает их историю? Кто, глядя на звезды, может сказать, что происходило под ними, когда Земля была юной? Может быть, звезды не раз видели каноэ, плоты или бревна, унесенные в море и напрасно старающиеся найти путь к родному берегу. Велик океан, ничего не скажешь, но и мал в то же время: человек, существо невероятно настойчивое, сумел переплыть его, совершая переходы из Азии, Северной и Южной Америки в Полинезию. Об этом свидетельствуют лица и тела полинезийцев, некоторые слова, принесенные ими с отдаленных берегов и искаженные временем. Я разговаривал с полинезийцами. Одни говорят, что их предки явились с северо-запада, другие утверждают, что они шли следом за солнцем, третьи убеждены, что их праотцы жили на вершинах гор затонувшего континента.
Сегодня качка килевая, корма и нос поочередно ударяются о воду, а мачты словно стараются отделиться от креплений. Вспоминаю, как я сидел в Нью-Йорке у мастера канатного дела, который поставил мне тросы для стоячего такелажа . Его яхта куда больше моего плота, мачта в три раза выше, и все же штаги у него гораздо легче, чем те, что хотел я. "Они выдержат хоть пятнадцать тонн, - сказал он с сомнением в голосе, - но, раз вы хотите, пусть будут такие". По опыту 1954 года я, конечно, великолепно знал, почему нужны тяжелые снасти, но даже мне трудно было предвидеть, что мой железный тримаран все время будет так сильно качать. В старое доброе время, когда по морям ходили суда с прямым парусным вооружением, самое страшное для них было попасть в шторм у подветренного берега или, наоборот, в штиль: мертвая зыбь заставляла парусник качаться, пока его ванты и штаги не сдавали и мачты не летели за борт. Многие суда гибли именно в безветренную погоду. Чтобы избежать этого, ставили дополнительные штаги, но при размахах качки до 40° никакие цепи, канаты и тросы не выдерживали, и высоченные мачты с многотонными парусами на реях рушились.
На следующую ночь после встречи с "Вакатане" я в полудремотном состоянии сидел около каюты. Вдруг до моего слуха дошел негромкий, но быстро нарастающий гул. Я вскочил. По правому борту плота, в опасной близости от него шло большое судно. Я схватил фонарик, чтобы осветить парус, но пароход уже проскочил. Стоило ему изменить курс на какую-то долю градуса или рулевому задремать хоть на секунду, и мое плавание здесь бы и закончилось. Тэдди и в 1954 году, и сейчас больше всего боялась именно того, что на меня наскочит судно. В начале путешествия я зажигал фонарь, но потом все мои фонари заржавели.
Запись в вахтенном журнале 19 августа 1963 года
2°32' южной широты
111°35' западной долготы
Мой семидесятый день рождения
Примусы начали барахлить. Причина тому - несомненно, воздействие морского воздуха. Я потратил массу спичек и драгоценного спирта и в конце концов решил отказаться от горячего ужина и довольствоваться банкой холодных бобов. Мне и раньше случалось месяцами обходиться без горячей пищи. На "Генриетте" волны однажды разбили железную дверь и затопили камбуз. Мы, матросы, много дней сидели на одних сухарях, которые к тому же кишели червями. Обычно мы клали сухари - вместе с червями, разумеется, - в парусиновый мешок, разбивали их шкворнем и только тогда ели, запивая водой. В кубрике всегда стояла полутьма, пойди разбери, не кладешь ли ты в рот червяка.
Помню, был такой день, когда, проработав под снежной крупой на реях с утра до вечера, мы уселись, даже не снимая плащей и зюйдвесток, на свои сундучки и с мрачными лицами принялись разбивать сухари. Вдруг самый здоровый парень в кубрике проревел: "Я не прочь есть сухари, но если в них червей больше, чем муки, то что, черт подери, я ем? Может, вы скажете? А если начнешь выбирать червей, сдохнешь с голоду, прежде чем кончишь. Этим проклятым сухарям не меньше пяти лет от роду. Я видел, когда их грузили на борт. Старик перекупил эти сухари у одного капитана-мошенника, который хранил их для своей команды. Проклятые разбойники!" И он стукнул кулаком по доскам, заменявшим нам стол. "В первом же порту ноги моей здесь не будет! К дьяволу! Бросаю море - сыт им по горло!" Голубые глаза, сверкавшие от ярости, в сочетании с русой бородой и загрубевшим лицом делали его похожим на воинственного викинга, который стоит на носу ладьи, готовясь спрыгнуть на берег. Его взгляд упал на меня. "Сынок! - Он опустил мне на плечо тяжелую, словно гиря, руку. - Первый раз я вышел в море двенадцатилетним мальцом. Нанялся коком на шхуну с Балтики. Ты знаешь, что это такое? Не думай, что нам здесь приходится туго, мыс Горн - это детские игрушки. Кок! На палубе, будь она трижды проклята, я находился куда чаще, чем в камбузе, а когда все валились на койки и задавали храпака, я шел варить еду. В пятнадцать лет я был совершенно взрослым мужчиной, такого же роста, как сейчас, а не недорослем вроде тебя". Он улыбнулся, и его железные пальцы стиснули мое плечо. "Послушай, сынок, что я тебе скажу: бросай море! Бросай море, пока не поздно!" И он запел:
С бурями и океаном
Навек я судьбу связал.
То, что море забрало,
Оно не отдаст назад.
Его могучий голос сотрясал кубрик и смешивался с ревом волн, которые бились о рубку.
Для тренировки памяти я когда-то заучивал наизусть стихи и прозу, а главное - запоминал числа. Еще на берегу я убедился в том, что это хорошая привычка.
Почти целую неделю небо хмурилось, но сегодня оно очистилось, ночью высыпали звезды и околдовали меня своей красотой. Собравшись кучками в созвездия, они повисли светлыми облачками над темным морем. Полярная Звезда находилась немного ниже, чем я предполагал, - верный признак того, что я взял чуть южнее, чем следовало. К западу от нее виднелся ковш Большой Медведицы. Млечный Путь отчетливо прочерчивал небосвод немного позади плота. Венера закатилась рано. Орион к полуночи достиг зенита и стоял там, большой и красивый, как крупная бабочка.
Иногда Кики подходила ночью к штурвалу и просила пить. По ее мяуканью я всегда знал, что ей что-то нужно. Полакав воды, она отправлялась с Авси на подветренную сторону плота - может, море выбросило летучих рыб. Мешкать кошкам нельзя было - перекатывавшиеся через борт волны смывали их добычу обратно в море.
То, что несколько дней я не имел свежей пищи, давало себя знать, и утром я взял три больших дольки чеснока, мелко-мелко порубил их и бросил в кастрюлю, где уже кипела вода с молоком. Через десять минут я снял кастрюлю с огня и выпил ее содержимое. До полудня я больше ничего не ел. Чеснока у меня было достаточно - Тэдди купила на рынке в Лиме целый фунт, к вящему удивлению торговки. Приняв Тэдди за американскую туристку, та спросила: "А что, в Штатах нет чеснока?"
Вчера вечером я все ждал, что ветер стихнет, и не спускал грот. Наконец ветер успокоился, и я уже начинал надеяться, что смогу отдохнуть, как вдруг из мрака налетел новый шквал, вмиг взбаламутивший море. Я сразу понял, что дело плохо и надо немедленно спустить грот. Несколько раз парус цеплялся за мачту, и мне пришлось карабкаться наверх и отцеплять его. Когда парус упал наконец вниз, его бесформенная масса закрыла всю палубу. Он мог зацепиться за что-нибудь, за шверты, например, и превратиться в клочья. Полчаса я трудился в поте лица своего, пока не собрал и не закрепил парус. Когда палуба очистилась и я снова стал на корму, я вспомнил, как Пэдди, наш запевала с четырехмачтового барка "Бермуда", говаривал, спустившись на палубу с рей, где он провел много часов: "Сейчас, видит бог, свистнуть бы старику нас на корму и дать бы каждому по стаканчику грога, но наш ублюдок и не подумает". Вот и мне сейчас надо было подкрепиться: внутри я ощущал пустоту, ноги дрожали. Я открыл банку с бобами и уничтожил их: ночь далеко не кончилась, а если распогодится, мне еще придется ставить грот.
Ел я по-прежнему с аппетитом. Думаю, дело здесь не только в том, что я много работал и мало спал. Моему организму не хватало калорийной пищи, к которой он привык. Правда, энергия моя от этого не уменьшалась, я, по сути дела, даже никогда не уставал по-настоящему, и разум мой сохранял свою ясность, но иногда я чувствовал, что слабею.
Уже несколько вечеров я замечал, что из глубины моря на поверхность подымаются какие-то фосфоресцирующие пятна, и решил, что это скопления крохотных живых существ, а именно креветок: отдельные особи я находил по утрам на палубе. Если верить карте, глубина океана достигала здесь примерно четырнадцати тысяч футов.
Утро выдалось прекрасное, дул ровный и сильный пассат. Он пригнал с горизонта тучи, они пытались удержаться на одном месте и воздвигнуть в воздухе замки, но ветер безжалостно заставлял их двигаться дальше. С начала моего плавания хороших дней было мало. В основном штормило.
Запись в вахтенном журнале 30 августа 1963 года
2°40' южной широты
125°05' западной долготы
Курс вест-тень-зюйд
Я между Маркизскими и Галапагосскими островами. Здесь на протяжении трех тысяч миль нет ни клочка суши. Если бы весь мой маршрут до Сиднея был свободен от рифов и островов! Особенно поблизости от Сиднея, если только, конечно, я туда попаду - с рулями или без них.
К юго-востоку от меня на небе собрались грозные тучи, но над головой сияли звезды. Я сидел у компаса и играл на губной гармонике. Пока что я научился более или менее сносно исполнять четыре или пять мелодий, и они помогали мне коротать время. Лучше всего мне удавался, а может, просто больше всего нравился мотив старинной английской песни "Домой, через океан". Слова к ней я сочинил сам.
Мне виделись сквозь туман и пургу
Далеких стран чудеса
И как я с марса громко кричу:
"Эгей, подымай паруса!"На запад, на запад, на запад, вперед,
Где солнце спускается в море,
На запад, на запад стремится мой плот,
С упрямыми волнами споря.Привет вам, стоящие на берегу!
Бродяга, щетиной обросший,
Я мыс Сиднея на днях обогну
И якорь в Австралии брошу.
Устав играть, я принялся петь. А вокруг меня падали летучие рыбы, с глухим стуком ударяясь о крышу каюты. Плот качался, трясся и грохотал. И так семь или восемь месяцев подряд, а то и больше! Говорят, что шум в больших городах действует на нервы, подрывает наше здоровье и даже иногда доводит до безумия... Так ли это, можно было бы проверить на моем плоту. Вслушиваясь в звуки, издаваемые им при различной погоде, я пришел к выводу, что они включают все оттенки негармоничных, невыносимых, сводящих с ума и даже смертоносных шумов. Иногда они наводили страх даже на Кики и Авси - кошки в ужасе начинали метаться по плоту.
Небо почти безоблачное, ярко светит солнце. Волна довольно высокая, со значительным накатом. С гребня вала плот соскальзывает во впадину между волнами, которая представляется мне долиной протяженностью не меньше мили. Я ясно различаю глубоко под водой тела акул, они кажутся мне коричневыми, а на самом деле серые. Обычно акулы держатся в двадцати - пятидесяти ярдах от плота и избегают приближаться. Даже не видя хищников, я ощущаю, что они поблизости, и в конце концов нахожу их глазами. Неторопливыми легкими движениями они рассекают волны, почти не меняя скорости, в нескольких футах от поверхности воды и изредка высовывают наружу спинной плавник.
Иногда они пулей выскакивают наверх, подобно спортсмену, взлетающему на доске на гребне волны. К плоту их привлекают больше всего семьи корифен, нашедшие себе под ним более или менее безопасный приют. Рыбы сопровождают меня уже несколько тысяч миль и стали моими добрыми знакомыми. Я даже знаю их привычки. Маленькие корифены, например, решаются выйти из-под плота, только когда море спокойное и вода совершенно чистая, и не удаляются от него больше чем на несколько ярдов. Мне удавалось выловить только тех корифен, которые приплывали издалека и не научились еще избегать крючка. Рыбу, которую я не успевал съедать, я вялил на солнце: авось пригодится!
Накануне я видел, как, стараясь уйти от преследования корифены, летучая рыба взлетела почти как птица, отставив от несколько наклоненного туловища все свои плавники. Большой грудной плавник помогает ей скользить, остальные - сохранять равновесие и изменять направление движения. Самые крупные из летучих рыб, которых я находил на палубе, достигали в длину четырнадцати дюймов. Это красивая рыба, напоминающая обтекаемой формой реактивный самолет, с подвижным туловищем голубоватого цвета, прозрачными крыльями и серебристо-белым брюшком. Ее большие, как и у корифены, глаза напоминают черные жемчужины. У акулы же, наоборот, маленькие, глубоко посаженные глазки желто-гнойного цвета, выглядывающие из узких прорезей на совкообразной голове.
Запись в вахтенном журнале 3 сентября 1963 года
Счислимое место
3°30' южной широты
130°00' западной долготы
Курс вест-тень-зюйд
Ветер ост-норд-ост
Прошел от Кальяо около четырех тысяч миль. Нахожусь на меридиане острова Питкерн, который лежит на тысячу триста семьдесят миль южнее.
Кики и Авси стали неразлучны. Авси быстро растет. Он, по-видимому, породистый котенок, на его плечах я явственно различаю узелки мускулов. Впрочем, у него и все тело на редкость крепкое, может быть, потому, что ему приходится все время напрягаться, чтобы удерживать равновесие.
Самое веселое время для моих кошек - лунные ночи; море тогда кажется покрытым серебристыми холмами, и корифены, подобно огненным стрелам, вылетают из-под плота и, обезумев от окружающей их красоты, стараются допрыгнуть до месяца. Авси повзрослел и что ни день дерется с Кики, смотреть на них - истинное удовольствие. Обе кошки - прирожденные борцы. Правда, каждое состязание, даже очень ожесточенное, кончается самым дружественным образом - Кики с головы до ног облизывает Авси.
Несколько дней назад я сделал временное рулевое устройство с блоками и талями, оно помогло мне пережить бурную ночь. К сожалению, даже самый крепкий канат от непрерывного движения по блоку взад и вперед перетирается за один день.
Запись в вахтенном журнале 6 сентября 1963 года
3°31' южной широты
134°15' западной долготы
Курс вест
Ветер зюйд-ост