Мы оттого теперь у Гомеля,
Что на поляне в полнолунье
Своей души не экономили
В пластунском деле накануне.Жить и сгорать у всех в обычае,
Но жизнь тогда лишь обессмертишь,
Когда ей к свету и величию
Своею жертвой путь прочертишь.
Ненависть к врагу - во имя любви к Родине. Именно в этом состояла в годы войны высшая человечность.
Именем жизни клянемся -
мстить, истребляя жестоко,
И ненавидеть клянемся
именем нашей любви, -
писал в декабре сорок первого Алексей Сурков ("В смертном ознобе под ветром трепещет осина…").
Я стреляю - и нет справедливости
Справедливее пули моей!
(М. Светлов. "Итальянец")
Но важно и то, о чем еще в первые, самые трудные и ожесточенные месяцы войны писал Михаил Гершензон в стихотворении "Рыжик", обращенном к сыну погибшего на войне фашистского солдата:
Твой отец был убийцей. И что же?
Он к тебе не вернется вовек,
Вырастай на него непохожим,
Рыжий маленький человек.
Не это ли чувство продиктовало и Борису Богаткову написанные буквально перед последним боем (из которого он не вернулся), проникнутые высоким гуманизмом и интернационализмом строки:
Звучит "Сурок". Летит орбитой вальса
Бетховена невянущая медь.
Стреляй наверняка. Но постарайся
Бетховенскую песню не задеть.
Закон подлинно высокой, социалистической человечности выражен и в "Балладе о черством куске" Владимира Лифшица, и в стихотворении Леонида Вышеславского "Вступаем в немецкое село":
Пускай борьба до бесконечности
мне злом испытывает душу -
нигде закона человечности
в борьбе за правду не нарушу.Детей не брошу ради мщения
в дыру колодезя сырую…
Не потому ль в конце сражения
я здесь победу торжествую?!
Противоречивость жизни на стыках мира и войны обусловливала поразительную, порой парадоксальную несочетаемость частей художественной структуры, их, казалось бы, невозможное - и все же в условиях войны вполне реальное - единство. В "Пулковском меридиане" В. Инбер "роскошь зимы, ее великолепья и щедрóты", которым так радовался бы человек в условиях нормальной, мирной жизни, становятся бедствием для жителей осажденного врагом Ленинграда. А коли так - меняется и их эстетическая оценка и функция. "Кристальные просторы, хрусталь садов и серебро воды", - к чему все это "в городе, в котором больных и мертвых множатся ряды"?! Здесь, в этих условиях подобные красóты воспринимаются как кощунство, - "закрыть бы их! Закрыть, как зеркалá в дому, куда недавно смерть вошла". Даже красота заката веет в поэме Инбер "лютой нежностью". Эпитет "лютый" мы издавна привыкли воспринимать в совсем ином контексте, рождающем совсем иные ассоциации: "лютый враг", "лютая злоба", "лютая ненависть"… И вдруг - "лютая нежность"! Поразительное словосочетание; сколько подспудной горечи, не рассказанных жизненных драм вмещает оно…
В поэтической структуре фронтовых стихов вообще тесно сплетены высокое - и бытовое, повседневное. С одной стороны - "завалящая пила", что "так-то ладно, так-то складно" пошла в руках у Теркина (А. Твардовский); с другой -
О, древнее орудие земное,
Лопата, верная сестра земли…
(О. Берггольц)
С одной -
Война… совсем не фейерверк,
А просто - трудная работа,
Когда - черна от пота - вверх
Скользит по пахоте пехота…
(М. Кульчицкий);
с другой -
В те дни исчез, отхлынул быт. И смело
В свои права вступило Бытие.
(О. Берггольц)
Высокое и "низкое": испытания, требующие наивысшего напряжения человеческого духа, заставляющие вспомнить те, что запечатлены в древних мифах ("про девушек, библейскими гвоздями распятых на райкомовских дверях", напишет в те дни С. Наровчатов), - и повседневность этих испытаний, дни и ночи войны ("А война была четыре года. Долгая была война". - Б. Слуцкий), суровый реализм и высокая романтика - все это живет в военной поэзии, все связано, как было связано в самой жизни тех лет.
Вглядимся в самые, казалось бы, "прозаичные", обыденные из стихов войны - не о подвиге в его высшем, мгновенном озарении, а именно о суровом, каждодневном труде войны, ее буднях. Полемика с ложной романтикой, с иллюзорностью довоенных представлений в них налицо, - но означало ли это отход от всякой романтики, подавление бытия - бытом? Нет, перегрызенная военнопленным гайка (из уже упоминавшегося стихотворения Г. Люшнина) - не только бытовая реалия: она вырастает до символа нашей духовной стойкости, бессмертия нашего дела. И то "болото" (из одноименного стихотворения С. Аракчеева), в котором "от застоя дохла мошкара" и даже мины "не хотели рваться" - настолько оно отвратительно, - тоже зарисовано не только для зримости пейзажа: пребывание в нем становится мерой стойкости: "…если б не было за ним Берлина, мы б ни за что туда не забрели".
Нужно, однако, помнить: переход от предвоенных - книжно-романтических - представлений о войне к ее суровой реальности оказался нелегким. Для поэтов это был разрыв не только со старыми представлениями о войне, но и со старым арсеналом образных средств, облюбованных и не раз опробованных при привычном, "априорном" решении темы.
Война перечеркнула довоенные романтические представления о ней, оказалась совсем не такой, какой казалась. Но, вспоминая сегодня те дни, С. Наровчатов скажет с высоты времени,
Что ни главнее, ни важнее
Уже не будет в сотню лет,
Чем эта мокрая траншея,
Чем этот серенький рассвет.
Мокрая траншея… Серенький рассвет… Как далеко это от проносящихся со свистом всадников и вертящихся пропеллерами сабель из довоенных представлений о войне, воплощенных в начале последнего дошедшего до нас стихотворения М. Кульчицкого - "Мечтатель, фантазер, лентяй-завистник!..". И как близко к той реальной войне, которая - повторим еще раз слова Кульчицкого, продолжающие то же стихотворение, - "совсем не фейерверк, а просто трудная работа"; а главное - близко к подлинной жизни, к высокой, не книжной бытийности…
Я шел к тебе сквозь крошево атак,
Сквозь хлябь болот, путей разбитых
месиво,
Сквозь свет ночей,
….. сквозь дни в сплошном бреду.
И если мне порой бывает весело,
То только оттого,
Что я - иду.
(Николай Панченко. "Из дневника солдата")
Крошево, хлябь, месиво - что говорить, "невеселые" слова! Но здесь, в этом контексте, они оттеняют радость наступления, счастье освобождения родной земли…
Переход от мира к войне был не только переходом от книжных представлений о ней к суровой реальности. Это было - в полном смысле слова - смешение мира, вздыбленного войной, "перетряска" всех прошлых представлений не только о войне, но и о жизни в целом. Легко ли привыкнуть к тому, что во время боя даже "солнце в огне пожара чадило, как головня" (П. Железнов. "На подступах к Москве"). Меняются местами, вступают в неожиданные сочетания внутри художественной структуры война - и мир, земля - и небо, солнце над головой - и головешки от костра, труд оратая - и ратника.
Но труд и на войне оставался трудом, пусть другим по характеру, по цели, и все же - прежде всего - трудом, работой. Трудом пехотинца, роющего окоп, и артиллериста, тянущего по грязи пушку; трудом сапера, военного строителя, шофера… Это трудовое начало показано в военной поэзии ярко и многообразно: то - в момент наивысшего подвига водителя, везущего снаряды и попадающего под обстрел вражеского самолета (П. Шубин. "Шофер"); то - в своей бытовой повседневности, как в стихотворении А. Гитовича о солдате, дни и ночи корчующем пни на болоте, чтобы "одно к одному по болоту легли настила тяжелые бревна" и "на запад бойцов повела его фронтовая дорога", или как в стихотворении Николая Новоселова "На пути к победе":
Лицо застилает пóтом.
Дорога домой длинна:
Вгрызается в грунт пехота,
Ворочает глину рота
Четвертую ночь без сна.
Такая у нас работа -
Война…
Это стихотворение датировано 1942 годом, оно принадлежит ленинградцу. А в 1945-м дальневосточник Петр Комаров написал о бойцах, пришедших с Запада на Восток, чтоб разгромить империалистическую Японию:
Бездонные топи. Озера, болота -
Зеленая, желтая, рыжая мгла.
Здесь даже лететь никому неохота.
А как же пехота все это прошла?..
Что это: быт или бытие? Кажется, какое там "бытие", - сплошная проза… Но вспомним еще раз С. Аракчеева ("Болото"): "И если б не было за ним Берлина, мы б ни за что туда не забрели…" Подчеркнуто приземленные детали озаряются высокой целью, и это переводит их в иной, высший план.
Едва ли не ярче всего оба стилистических "потока" - "высокий" и "низкий", бытийный и бытовой - скрещиваются в замечательном стихотворении Смелякова "Судья" (1942). "Высокая" стилистика ("он все узнáет оком зорким") сливается в стихотворении с земными, живыми подробностями - "теплой сырой землей", которую зажимает в костенеющей руке сраженный пулей "суровый мальчик из Москвы". Именно взаимопроникновение этих двух начал и сообщает стихотворению такую душевность, теплоту. "Горсть тяжелая земли" перерастает в "горсть отвоеванной России", которую умирающий, "уходя в страну иную, …захотел на память взять", и эта горсть в день Страшного суда "будет самой высшей мерой, какою мерить нас могли".
Стихотворение "закольцовано" не только композиционно, но и стилистически. Мы вернулись - по видимости - все к той же конкретной детали: горстке земли с пашни, зажатой умирающим в руке. Но насколько тяжелее стала эта горсть, сколько вместила в себя!.. И с какой силой легла на наши, читательские сердца, если мы ощутили гибель юного фронтовика как свое личное горе…
О Великой Отечественной войне существует громадная литература - от популярных изданий до фундаментальных исследований: цифры, факты, документы, свидетельства очевидцев. И все же цифры остаются цифрами. А чтобы ощутить самому - заново или впервые - накал этих героических лет, - для этого существует только один путь - путь сопереживания, лишь одно средство - искусство. Лишь оно в силах перенести читателя из сегодня - во вчера, сделать чужой душевный опыт - твоим, личным…
Сохраняя память сердца о поре наивысших испытаний и трудностей, поре наивысшего духовного взлета, литература о войне, и прежде всего - литература самих военных лет, передает эту память все новым и новым поколениям читателей, закаляя их сердца, подымая на нелегкую борьбу за торжество высоких идеалов. Этой цели служит и настоящий сборник.
* * *
Несколько слов о принципах отбора материала для данной книги.
1. В книгу вошла не вся русская советская поэзия, связанная с темой войны, а лишь лирика, причем - лирика именно военных лет, по преимуществу - непосредственно фронтовая. Исключения сделаны в отношении:
а) главы из произведения, без которого немыслима никакая антология фронтовой поэзии, - "Василия Теркина" А. Твардовского;
б) нескольких поэтов, для которых пребывание в воинском строю было невозможно по возрасту или состоянию здоровья, но чьи стихи были хорошо известны и на фронте и в тылу и с полным правом могут быть отнесены к фронтовой лирике, то есть лирике, широко читавшейся и любимой на фронте, ставшей поэтическим оружием (П. Антокольский, Д. Бедный, М. Исаковский, С. Маршак, Б. Пастернак и др.). А некоторые из этих стихов и рождались в результате поездок на фронт.
2. Из многонациональной советской поэзии для книги - в соответствии с профилем издания - отобраны стихи поэтов, пишущих на русском языке. Таким образом, это не фронтовая лирика в целом, а один очень важный ее пласт - фронтовые стихи русских советских поэтов.
3. Учитывая характер издания, стихи большей частью печатаются в редакции военных лет.
4. В силу небольшого объема сборника составитель и редакция решили отказаться от стремления представить всех - понемногу, а отобрали стихи, по их мнению наиболее характерные для поэзии войны в целом, а из них - те, что сохраняют свое звучание и поныне.
Несомненно, такой отбор был в какой-то мере субъективен: другие составитель и редактор отобрали бы для другой книжки иные стихи и, возможно, с неменьшим основанием. Существуют - и с полным правом - сборники, построенные по принципу тематическому; есть целая серия изданий, специально посвященных поэтам, павшим на фронтах войны ("Имена на поверке", "Стихи остаются в строю", "Пять обелисков", "Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне" и т. д.); есть сборники, где стихи войны соседствуют с пронзительными человеческими документами той поры ("Строки, добытые в боях")…
Наш отбор диктовался стремлением сочетать, насколько это возможно, два подхода, два угла зрения: исторический - и сегодняшний, современный; из многих высокопатриотических стихов войны представить прежде всего те, которые сохраняют и сегодня не только благородное гражданское, но и поэтическое звучание. Сохраняют - не благодаря техническим изыскам, поэтической "вольтижировке", небывалости рифм, ритмики, аллитераций, а благодаря прямому и, если так можно сказать, адекватному выражению души народа на войне, богатства его чувств и мыслей. В этом смысле поэзия войны и сегодня сохраняет для нас значение нормы и образца.
Передать это ощущение сегодняшнему молодому читателю, донести до него в поэтическом слове высокий нравственный мир народа, сражавшегося за свою землю и за свободу всего человечества, донести так, чтобы время словно бы сдвинулось, чтобы человек, читающий эти стихи сегодня, ощутил себя там, на полях сражений, в том времени, в дыму и пламени тех дней, и чтобы память о тех днях послужила нам и сегодня, - такова цель настоящего сборника.
Священная война
Василий Лебедев-Кумач
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой!Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна, -
Идет война народная,
Священная война!Дадим отпор душителям
Всех пламенных идей,
Насильникам, грабителям,
Мучителям людей!Не смеют крылья черные
Над родиной летать.
Поля ее просторные
Не смеет враг топтать!Гнилой фашистской нечисти
Загоним пулю в лоб,
Отребью человечества
Сколотим крепкий гроб!Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна, -
Идет война народная,
Священная война!
1941
1941
Пусть приняла борьба опасный оборот,
Пусть немцы тешатся фашистскою химерой,
Мы отразим врагов. Я верю в свой народ
Несокрушимою тысячелетней верой.Демьян Бедный
Илья Авраменко
"Ночной туман окутывает рощи…"
Ночной туман окутывает рощи,
на блиндажи ложится лунный свет.
А там,
вдали,
опять зловещий росчерк
взлетающих и гаснущих ракет.Весь полог неба выстрелами вспорот,
стремительными трассами прошит…
Опять налет!
Опять любимый город,
огромный и встревоженный, не спит!И все острее боль от этих пыток.
За тридцать верст в холодной вышине
гремит огонь, но выстрелы зениток
оттуда не доносятся ко мне.Передний край умолк перед атакой…
О, как невыносимо тяжело
смотреть на пламя, вставшее из мрака,
что заревом над городом легло!Но трижды тяжелее от сознанья,
что перед нами, в нескольких шагах,
за рощей, растворившейся в тумане,
злорадствует и тешит душу враг.Он захватил крутых высоток склоны,
он оседлал дороги полотно….
Но до него, сквозь все его заслоны,
мы доберемся нынче -
все равно!
1941
Ленфронт
Владимир Аврущенко
Присяга
Владимир Аврущенко (род. в 1908 г.) погиб на Юго-Западном фронте в 1941 г.
Советского Союза гражданин -
Я клятву нерушимую даю:
От волн каспийских до полярных льдин
Беречь большую родину мою…На верность присягну СССР,
И голос сердца для врага - грозой.
Передо мной Чапаева пример
И подвиг героический Лазо.Не сдав ни пяди дорогой земли,
Они дыханье отдали стране,
Их образы сияют нам вдали,
Их клятва раздается в тишине.Германцев гонит легендарный Щорс,
Комбриг Котовский принимает бой,
И к Феликсу чекисты на допрос
Ведут шпионов полночью глухой…Клянусь твоею памятью, Ильич,
Твоей, отчизна, клятвой боевой -
Я пронесу родных Советов клич
В стальном строю, в цепи передовой!
23 июля 1941 г.
Маргарита Алигер
"С пулей в сердце…"
С пулей в сердце
я живу на свете.
Мне еще не скоро умереть.
Снег идет.
Светло.
Играют дети.
Можно плакать,
можно песни петь.Только петь и плакать я не буду.
В городе живем мы, не в лесу.
Ничего, как есть, не позабуду.
Все, что знаю, в сердце пронесу.
Спрашивает снежная, сквозная,
светлая казанская зима:
- Как ты будешь жить? -
Сама не знаю.
- Выживешь? -
Не знаю и сама.- Как же ты не умерла от пули?
От конца уже невдалеке
я осталась жить, не потому ли,
что в далеком камском городке,
там, где полночи светлы от снега,
где лихой мороз берет свое,
начинает говорить и бегать
счастье и бессмертие мое.- Как же ты не умерла от пули,
выдержала огненный свинец?