- Есть.
Он снова осенил себя крестным знамением. Потом он добавил:
- Решено. Даю вам всего одну минуту, ваша светлость.
И он взвел курок.
- Почему ты так меня величаешь?
- Потому что вы сеньор. Это сразу видать.
- А у тебя-то самого есть сеньор?
- Есть. Да еще какой важный. Как же без сеньора жить!
- А где он сейчас?
- Не знаю. Уехал куда-то из наших краев. Звали его маркиз де Лантенак, виконт де Фонтенэ, принц Бретани; он всем Семилесьем владел. Хоть я его никогда в глаза не видал, а все-таки он мой хозяин.
- Ну, а если бы ты его увидел, повиновался бы ты ему или нет?
- Разумеется. Я ведь не нехристь какой-нибудь, как же не повиноваться. Первым делом мы должны повиноваться господу богу, потом королю, потому что король вроде бога на земле, потом сеньору, потому что сеньор для нас почти что король. Да все это к делу не относится, вы убили моего брата, значит, я должен убить вас.
Старик ответил:
- Я убил твоего брата и тем сделал доброе дело.
Матрос судорожно сжал рукоятку пистолета.
- Готовьтесь! - сказал он.
- Я готов, - ответил старик.
И спокойно добавил:
- А где же священник?
Матрос удивленно поднял на него глаза:
- Священник?
- Да, священник. Я ведь позвал к твоему брату священника. Стало быть, и ты должен позвать.
- Где же я его возьму? - ответил матрос. И добавил: - Да разве в открытом море найдешь священника?
Издали доносились отрывистые отзвуки боя, становившиеся все тише.
- У тех, кто умирает там, есть священник, - произнес старик.
- Что верно, то верно, - пробормотал матрос. - У них есть господин кюре.
Старик спокойно продолжал:
- Вот ты хочешь погубить мою душу, а ведь это грех.
Матрос в раздумье потупил голову.
- И губя мою душу, - добавил старик, - ты тем самым губишь и свою душу. Слушай. Мне жаль тебя. Ты волен поступать так, как тебе заблагорассудится. А я выполнил свой долг - я сначала спас жизнь твоему брату, потом отнял у него жизнь, и сейчас я выполняю свой долг, стараясь спасти твою душу. Подумай хорошенько. Ведь дело идет о тебе самом. Слышишь выстрелы? Там на корвете в эту минуту гибнут люди, там они стонут в предсмертных муках, там мужья, которые никогда больше не увидят своих жен, там отцы, которые никогда больше не увидят своих детей, братья, которые, подобно тебе, не увидят своего брата. А по чьей вине? По вине твоего собственного брата. Ты ведь веруешь в бога? Так знай же, что бог страдает сейчас, бог страдает в лице своего сына, христианнейшего короля Франции, который еще дитя, подобно дитяти Иисусу, и который ныне заточен в тюрьме Тампль; бог страдает в лице своей святой бретонской церкви; бог страдает в поруганных своих храмах, в уничтоженных священных книгах, в оскверненных домах молитвы; бог страдает в лице убиенных пастырей церкви. А мы, что мы делали на том судне, которое сейчас гибнет? Мы старались помочь нашему господу. Если бы брат твой был добрый слуга, если бы он верно нес свою службу, как положено человеку разумному и нужному для нашего общего дела, не произошло бы несчастья с каронадой, корвет не был бы искалечен, не сбился бы с пути, миновал бы эту гибельную эскадру и мы бы сейчас - а ведь нас немало, - мы, доблестные воины на суше и на море, счастливо высадились бы на французский берег и с мечом в руке, с гордо развевающимся белым стягом радостно помогали бы отважным вандейским крестьянам спасти Францию, спасти короля, спасти бога. Вот что бы мы делали, вот что мы могли бы сделать. И вот то, что я, единственный оставшийся в живых, буду делать. Но ты противишься этому. В борьбе нечестивцев против священников, в борьбе цареубийц против короля, в борьбе сатаны против бога ты держишь руку сатаны. Брат твой был первым пособником дьявола, а ты второй его пособник. Он начал дурное дело, а ты довершишь начатое. Ты вместе с цареубийцами против престола, ты вместе с нечестивцами против церкви. Ты хочешь лишить господа бога последнего его оплота. Ибо, если я, я, представляющий ныне короля, не попаду на французскую землю, по-прежнему будут полыхать в огне хижины, стенать осиротевшие семьи, проливать свою кровь священнослужители, страдать Бретань, король пребудет в темнице, а Иисус Христос в скорби. И кто тому будет виной? Ты. Что ж, действуй, если желаешь. Я надеялся на тебя. Видно, я ошибся. Ах да, верно, ты прав, я убил твоего брата. Твой брат оказался храбрецом, и я наградил его; он оказался виноватым, и я его покарал. Он изменил своему долгу, но я не изменил своему. И, приведись еще раз, я поступил бы точно так же. Клянусь святой Анной Орейской, что смотрит на нас с небес: так же, как я приказал расстрелять твоего брата, я приказал бы расстрелять и своего собственного сына. А теперь ты волен поступать как знаешь. Да, мне жаль тебя. Ты солгал своему командиру. У тебя, христианина, нет веры, у тебя, бретонца, нет чести; я доверился твоей честности, а встретила меня твоя измена; ты преподнесешь мою смерть тем, кому обещал сохранить мою жизнь. А знаешь ли ты, кого ты губишь? Самого себя. Ты отнимаешь мою жизнь у короля и вручаешь свою бессмертную душу сатане. Что же, твори свое черное дело, твори. Недорого же ты ценишь свое место в раю. По твоей милости победит дьявол, по твоей милости падут храмы, по твоей милости безбожники будут по-прежнему переливать колокола на пушки, и то, что должно служить спасению души человека, обратится в смертоносное орудие против него. И вот сейчас, в ту самую минуту, когда я с тобой говорю, медь колокола, который благовестил на твоих крестинах, может быть, убила твою родную мать. Что ж, торопись, помогай дьяволу, не медли. Да, я покарал твоего брата, но знай: я лишь орудие в руке божьей. Ого, да ты, как видно, берешься судить пути господни, ты, чего доброго, будешь осуждать и гром, который разит с небес! Он падет на твою голову, несчастный. Берегись! А уверен ли ты, что я нахожусь в состоянии благодати? Не знаешь? Ну что ж, действуй. Делай то, что задумал. Ты волен ввергнуть меня, да и самого себя в ад. В твоей власти погубить в геенне огненной наши бессмертные души. Но отвечать перед господом будешь ты один. Здесь нет никого, кроме нас с тобой да морской пучины. Что ж, начинай, действуй, рази. Я стар, а ты молод, я без оружия, а ты вооружен, так убей же меня.
Старик говорил, стоя во весь рост, и голос его покрывал рокот моря; в лад с ударами волны о днище гички высокая фигура попадала то в полосу света, то в полосу тени; матрос побледнел как мертвец, крупные капли пота струились по его лбу, он дрожал как осиновый лист и время от времени благоговейно подносил к губам свои четки; когда старик замолк, он отбросил в сторону пистолет и упал на колени.
- Смилуйтесь, ваша светлость! Простите меня! - вскричал он. - Сам господь бог глаголет вашими устами. Я виновен. И брат мой был виновен. Я все сделаю, лишь бы искупить его вину. Располагайте мною. Приказывайте. Я ваш слуга.
- Прощаю тебя, - произнес старец.
II
МУЖИЦКАЯ ПАМЯТЬ СТОИТ ЗНАНИЙ ПОЛКОВОДЦА
Провизия, сброшенная с корабля на дно гички, весьма пригодилась.
После вынужденного блуждания по морю беглецам удалось добраться до берега лишь на вторые сутки. Ночь они провели в море; правда, ночь выдалась на славу, пожалуй, даже слишком лунная, особенно если требуется проскользнуть незамеченным.
Сначала гичке пришлось отойти от французского берега и держаться открытого моря в направлении острова Джерси.
Беглецы слышали последний залп разбитого врагами корвета, разнесшийся вокруг, подобно предсмертному рычанию льва, которого настигла в лесной чаще пуля охотника. Затем на море спустилась тишина.
Корвет "Клеймор" принял ту же смерть, что и "Мститель", но слава обошла его. Нельзя быть героем, сражаясь против отчизны.
Гальмало оказался на редкость искусным моряком. Он совершал чудеса ловкости и сообразительности; он, как по вдохновению, мастерски провел гичку сквозь рифы и валы, под самым носом у неприятеля. Ветер утих, и плавание теперь не представляло больших опасностей.
Гальмало благополучно миновал скалы Менкье, обогнул Бычий Вал и укрылся в мелкой бухточке с северной его стороны, чтобы немного передохнуть, потом снова взял курс на юг, пробрался между Гранвилем и островами Шосси, благополучно обойдя дозорные посты у Шосси и у Гранвиля. Так он достиг бухты Сен-Мишель, что уже само по себе было весьма дерзким маневром, ввиду близости Канкаля, где стояла на якоре французская эскадра.
К вечеру второго дня, приблизительно за час до захода солнца, гичка обогнула гору Сен-Мишель и пристала к берегу, куда не ступает нога человека, ибо смельчака подстерегает здесь опасность увязнуть в зыбучих песках.
К счастью, в это время начался прилив.
Гальмало подгреб как можно ближе к берегу, ощупал веслом песок и, убедившись, что он способен выдержать тяжесть человека, врезался носом гички в берег и выскочил первым.
Вслед за ним вышел старик и внимательно огляделся вокруг.
- Ваша светлость, - сказал Гальмало, - мы с вами находимся в устье реки Куэнон. Вон там, по левому борту, - Бовуар, а по правому - Гюинь. А вон там, прямо, видите колокольню? Так это Ардевон.
Старик нагнулся, взял одну галету, сунул ее в карман и приказал Гальмало:
- Остальное возьми себе.
Гальмало положил в мешок остаток мяса и остаток галет и взвалил мешок себе на плечо. Затем он сказал:
- Ваша светлость, мне вести вас или идти за вами?
- Ни то, ни другое.
Гальмало удивленно уставился на старика.
А тот продолжал:
- Сейчас, Гальмало, нам придется расстаться. Два человека - это ничто. Тут нужно идти или с тысячным отрядом, или одному…
Не докончив фразы, старик вытащил из кармана зеленый шелковый бант, напоминавший кокарду, с вышитой посредине золотой лилией.
- Ты читать умеешь? - спросил он.
- Нет.
- Тем лучше. Грамота - лишняя обуза. А память у тебя хорошая?
- Да.
- Отлично. Слушай меня, Гальмало. Ты пойдешь вправо, а я влево; я направлюсь в сторону Фужера, а ты в сторону Базужа. Не бросай мешок, так легче сойдешь за крестьянина. Оружие спрячь. Вырежь себе в кустах палку. Пробирайся через рожь, она нынче высока. Крадись вдоль изгородей. Минуя околицы, иди напрямик полями. Прохожих сторонись. Избегай проезжих дорог и мостов. Не вздумай заходить в Понторсон. Ах да, путь тебе преграждает река Куэнон. Как ты через нее переберешься?
- Вплавь.
- Отлично. Впрочем, ее можно порейти и вброд. Знаешь, где брод?
- Между Ансе и Вьевилем.
- Отлично. Теперь я вижу, что ты действительно местный уроженец.
- Но ведь ночь на дворе. Где же вы будете ночевать, ваша светлость?
- Обо мне не беспокойся. А вот ты где думаешь переночевать?
- Где-нибудь во мхах. Ведь до матросской службы я был крестьянином.
- Да, кстати, выбрось матросскую шапку, а то тебя по ней опознают. А крестьянский головной убор ты достанешь без труда.
- Ну, за этим дело не станет. Любой рыбак с охотой продаст мне свою шапку.
- Отлично. А теперь слушай. Ты здешние места знаешь?
- Все до единого.
- По всей округе?
- От Нуармутье до самого Лаваля.
- А как они называются, тоже знаешь?
- И леса знаю, и, как они называются, знаю, все знаю.
- И все запомнишь, что я тебе скажу?
- Запомню.
- Отлично. А теперь слушай внимательно. Сколько лье ты можешь пройти за день?
- Десять, пятнадцать, восемнадцать, а если понадобится - и все двадцать.
- Может понадобиться. Запомни каждое мое слово. Пойдешь отсюда прямо в Сент-Обэнский лес.
- Тот, что рядом с Ламбалем?
- Да. На краю оврага, который идет между Сен-Риэлем и Пледелиаком, растет высокий каштан. Там ты и остановишься. И никого не увидишь.
- А все равно там кто-нибудь да есть. Знаю, знаю.
- Ты подашь сигнал. Умеешь подавать сигналы?
Гальмало надул щеки, повернулся лицом к морю и несколько раз ухнул по-совиному.
Казалось, что звук идет из самой ночной мглы. Неотличимо похожее и зловещее уханье.
- Отлично, - произнес старик. - Молодец.
И он протянул Гальмало зеленый шелковый бант.
- Вот моя кокарда. Возьми ее. Не важно, что имени моего здесь никто еще не знает. Вполне достаточно этой кокарды. Смотри, вот эту лилию вышивала в тюрьме Тампль сама королева.
Гальмало преклонил колена. С священным трепетом он принял из рук старца вышитую кокарду и приблизил ее было к губам, но тут же отдернул руку, убоявшись такого святотатства.
- Смею ли я? - спросил он.
- Конечно, ведь целуешь же ты распятие!
Гальмало коснулся губами золотой лилии.
- Встань, - сказал старик.
Гальмало встал с колен и спрятал бант на груди.
А старик продолжал:
- Слушай меня хорошенько. Запомни пароль: "Подымайтесь. Будьте беспощадны". Итак, добравшись до каштана, что на краю оврага, подашь сигнал. Трижды подашь. На третий раз из-под земли выйдет человек.
- Из ямы, что под корнями. Знаю.
- Человек этот некто Планшено, его прозвали также Королевское Сердце. Покажешь ему кокарду. Он все поймет. Затем пойдешь в Астиллейский лес по любой дороге, которая тебе приглянется; там ты встретишь колченогого человека, который зовется Мускетон, от этого не жди пощады. Скажи ему, что я его помню и люблю и что пора ему подымать все окрестные приходы. Оттуда иди в Куэсбонский лес, он всего в одном лье от Плэрмеля. Там прокричишь по-совиному, из берлоги выйдет человек, - это господин Тюо, сенешаль Плэрмеля, бывший член так называемого Учредительного собрания, но придерживался он наших убеждений. Скажешь ему, что пора подготовить к штурму замок Куэсбон, который принадлежит маркизу Гюэ, ныне эмигрировавшему. Местность там пересеченная, овраги, перелески - словом, самая для нас подходящая. Господин Тюо - человек решительный и умный. Оттуда пойдешь в Сент-Уэн-ле-Туа и поговоришь с Жаном Шуаном, который, по моему мнению, подлинный вождь. Оттуда пойдешь в Виль-Англозский лес, увидишь там Гитте, его зовут также Святитель Мартен, и скажешь ему, чтобы он зорко следил за неким Курменилем, зятем старика Гупиль де Префельна , который возглавляет в Аржантане якобинскую секцию. Запомни все хорошенько. Я ничего не записываю, потому что писать ничего нельзя, Ларуари написал несколько строк, и это его погубило. Оттуда ты пойдешь в Ружфейский лес, где встретишь Миэлета, он умеет прыгать через овраги, опираясь на длинный шест.
- У нас такой шест зовется жердиной.
- Ты умеешь ею пользоваться?
- Еще бы, неужто я не бретонец, неужто я не крестьянин? Да у нас жердь первый друг; с нею и руки крепче, и ноги длиннее.
- Другими словами, с нею враг слабее и расстояние короче. Хорошая штука.
- Как-то раз я со своей жердиной отбился от трех жандармов, а у них были сабли.
- Когда же это?
- Лет десять тому назад.
- При короле?
- Ну да.
- Значит, ты сражался еще при короле?
- Ну да.
- Против кого сражался?
- Хоть убей, не знаю. Я соль тайком привозил.
- Отлично.
- У нас это называлось бороться против соляных налогов. Да разве соляные налоги и король одно и то же?
- Да. Нет. Впрочем, тебе это знать не обязательно.
- Прошу прощения, ваша светлость, что осмелился задать вашей светлости вопрос!
- Хорошо, слушай дальше. Ты знаешь Ла-Тург?
- Это я-то? Да я сам оттуда.
- Как так?
- Да так, я ведь родом из Паринье.
- Правильно. Тург рядом с Паринье.
- Знаю ли я Тург - да это же родовой замок моих господ, большой такой, с круглой башней. Старое здание отделено от нового крепкой железной дверью, ее и пушкой не прошибешь. В новом замке хранится книга про святого Варфоломея, многие нарочно приезжали в Тург поглядеть эту книжку. А лягушек там вокруг - пропасть. Сколько я их мальчишкой переловил. И подземный ход там тоже есть. Может, кроме меня, никто этого хода и не знает.
- Какой подземный ход? О чем это ты? Ничего не понимаю.
- Старинный ход, его еще в те времена прорыли, когда враг осадил Тург. Те, что сидели в замке, спаслись только потому, что прошли подземным ходом, а ход выводит прямо в лес.
- Такой подземный ход в замке Жюпельер, это верно, есть ход в замке Юнодэй и в Кампеонской башне тоже, но в Турге никакого хода нет.
- Да есть, ваша светлость, есть. Вот о тех ходах, что вы, ваша светлость, сейчас говорили, никогда не слыхивал. Знаю только один ход - в Турге, потому что я сам из тех краев. Кроме меня, об этом ходе ни одна живая душа не знает. Да никто о нем никогда и не заикался. Запрещено было, потому что этим ходом пользовались во время войн, которые вел господин Роган. Мой отец знал про этот ход и мне показал. И я знаю, как войти и как выйти. Из лесу я могу попасть прямо в башню, а из башни прямо в лес. И никто меня не увидит. Враг ворвется, а там пусто. Вот он какой, наш Тург. Я-то его хорошо знаю.
Старик стоял в раздумье.
- Да нет, ты, должно быть, ошибаешься, будь в Турге тайный ход, мне было бы это известно.
- Уж поверьте совести, ваша светлость. Там еще камень такой есть, который поворачивается.
- Так бы и сказал! Ведь вы, мужики, во что только не верите; у вас камни вращаются, камни поют, камни ночью на водопой к ручью ходят. Словом, басни и басни.
- Да я сам видел, как этот камень поворачивается.
- А другие сами слышали, как камни поют. Слушай, приятель, Тург - хорошая, надежная крепость, и защищать ее легко; но тот, кто станет рассчитывать на ваши подземные ходы, тот жестоко просчитается.
- Да как же, ваша светлость…
Старик нетерпеливо пожал плечами:
- Не будем терять зря времени. Поговорим о делах.
Слова эти были произнесены столь решительным тоном, что Гальмало перестал настаивать на существовании подземного хода.
Старик продолжал:
- Итак, слушай дальше. Из Ружфе пойдешь в лес Моншеврие, где верховодит Бенедиктус, командир Двенадцати. Он тоже славный малый. Читает "Benedicite", пока по его приказу расстреливают людей. На войне не до сантиментов. Из Моншеврие пойдешь…
Он не докончил фразы.
- Да, я забыл о деньгах.
Старик вынул из кармана кошелек и бумажник и протянул их Гальмало.