Море никогда сразу не выдает человеку своих намерений. Эта бездна способна на все - даже на крючкотворство. Можно подумать, что оно способно сутяжничать: оно наступает и отступает, оно щедро на посулы и легко отрекается от них, оно подготовляет шквал и отменяет его, оно заманивает в бездну и не разверзает бездны, оно грозит с севера, а наносит удар с юга. Всю ночь "Клеймор" шел в тумане под угрозой урагана; море отказалось от своего первоначального замысла, но отказалось весьма жестоко: посулив бурю, оно преподнесло вместо нее скалы. То есть заменило один вид катастрофы другим.
И к угрозе гибели на скалах присоединялась другая: быть уничтоженным в бою. Один враг споспешествовал другому.
Ла Вьевиль вдруг беспечно рассмеялся:
- Здесь кораблекрушение - там бой. С обеих сторон шах и мат.
VIII
9 = 380
"Клеймор" являл собой лишь жалкое подобие былого корвета.
В мертвенном рассеянном свете, в черной гряде туч, в зыбкой дымке на горизонте, в загадочно морщившихся морских валах - во всем тут чувствовалась торжественность гробницы, кладбища. Лишь ветер, злобно завывая, нарушал тишину. Катастрофа вставала из бездны во всем своем величии. Она подымалась в личине призрака, а не с открытым забралом бойца. Ничто не мелькнуло среди рифов, ничто не шелохнулось на кораблях. Всеобъемлющая, всеподавляющая тишина. Неужели все это действительность, а не просто мираж, проносящийся над водами? Только в легендах бывают такие видения; и корвет очутился между демоном-рифом и флотилией-призраком.
Граф дю Буабертло вполголоса отдал необходимые распоряжения Ла Вьевилю, который спустился на батарею, а сам капитан взял подзорную трубу и встал рядом с лоцманом.
Все усилия Гакуаля были направлены на то, чтобы идти против волны, ибо, если бы ветер и волны обрушились на судно сбоку, оно неминуемо бы опрокинулось.
- Лоцман, - спросил капитан, - где мы находимся?
- У Менкье.
- А с какой стороны?
- С самой опасной.
- Каково здесь дно?
- Сплошь камень.
- Можно стать на шпринг?
- Умереть всегда можно.
Капитан направил подзорную трубу на запад и оглядел скалы Менкье, потом повернулся к востоку и стал рассматривать видневшиеся на горизонте паруса.
А лоцман продолжал вполголоса, словно говоря сам с собой:
- Вот они, Менкье. Здесь отдыхает и белая чайка, летящая из Голландии, и большой поморник.
Тем временем капитан молча считал паруса.
Восемь кораблей, построенных в боевом порядке, действительно виднелись на востоке, силуэты их грозно рисовались над водой. В центре можно было различить высокий корпус трехпалубного судна.
- Можете узнать отсюда эти корабли? - спросил капитан лоцмана.
- Еще бы не узнать, - ответил Гакуаль.
- Что это там такое?
- Эскадра.
- Французская?
- Чертова!
Воцарилось минутное молчание. Капитан заговорил первым:
- Что же, вся их эскадра здесь?
- Нет, не вся.
И впрямь, 2 апреля Валазе доложил Конвенту, что в водах Ла-Манша крейсируют десять фрегатов и шесть линейных кораблей. Но капитан только сейчас вспомнил об этом.
- Ваша правда, - сказал он. - Ведь в их эскадре - шестнадцать судов. А здесь только восемь.
- Остальные, - заявил Гакуаль, - кружат возле берега и шпионят.
Не отрывая глаз от подзорной трубы, капитан пробормотал:
- Трехпалубный корабль, два фрегата первого ранга, пять второго ранга.
- Но я тоже, - пробормотал сквозь зубы Гакуаль, - за ними шпионил.
- Недурные суда, - похвалил капитан. - Я сам командовал такими.
- А я, - заметил Гакуаль, - видел их все, как вас вижу. Как-нибудь одно от другого отличу. С закрытыми глазами узнаю.
Капитан передал подзорную трубу лоцману.
- Лоцман, а вы узнаете это судно, вон то, с высокими бортами?
- Как же, капитан. Это "Кот д’Ор".
- Переименовали, значит, - сказал капитан. - Раньше оно называлось "Бургундские штаты". Совсем новенькое судно. Сто двадцать восемь орудий.
Он достал из кармана записную книжку и карандаш и вывел на страничке цифру "128".
- Лоцман, - произнес он затем, - а как называется судно по левую сторону от "Кот д’Ор"?
- Это "Опытный".
- Фрегат первого ранга. Пятьдесят два орудия. Два месяца тому назад его вооружили в Бресте.
И капитан записал в своей книжечке цифру "52".
- Лоцман, - продолжал он, - а второе судно слева?
- "Дриада".
- Фрегат первого ранга. Сорок восемнадцатифунтовых орудий. Ходил раньше в Индию. Славное у него боевое прошлое.
Под цифрой "52" он написал цифру "40", потом поднял голову и спросил:
- Ну, а направо?
- Там, капитан, фрегаты второго ранга. Всего пять.
- Какое судно идет первым?
- "Решительный".
- Тридцать два восемнадцатифунтовых орудия. А второй?
- "Ришмон".
- То же вооружение. Дальше?
- "Атеист" .
- Странное название! С таким опасно пускаться в плавание. Дальше?
- "Калипсо".
- Дальше?
- "Ловец".
- Итого пять фрегатов по тридцать два орудия каждый.
Под прежними цифрами капитан подписал цифру "160".
- Лоцман, - сказал он, - вы действительно узнаете их с первого взгляда.
- А вы, капитан, - возразил Гакуаль, - знаете их назубок. Узнать - полдела, вот знать - это поважнее.
Капитан пристально глядел на листок записной книжки и, бормоча что-то про себя, подсчитывал:
- Сто двадцать восемь, пятьдесят два, сорок, сто шестьдесят.
В эту минуту на палубу поднялся Ла Вьевиль.
- Шевалье, - крикнул ему капитан, - против нас триста восемьдесят орудий.
- Превосходно, - ответил Ла Вьевиль.
- Вы осмотрели батарею, - сколько у нас орудий, годных к бою?
- Девять.
- Превосходно! - в тон ему ответил дю Буабертло.
Он взял из рук лоцмана подзорную трубу и стал всматриваться в горизонт.
Восемь черных безмолвных кораблей, казалось, не двигаются, и все же они неотвратимо увеличивались в размерах.
Они незаметно приближались.
Ла Вьевиль отдал честь.
- Капитан, - заговорил он, - разрешите доложить. С первой же минуты я не доверял нашему "Клеймору". И нет, по-моему, ничего хуже, как внезапно очутиться на судне, к которому ты не привык или которое тебя не любит. Судно английское - значит, для нас, французов, предательское. Тому доказательство хотя бы эта чертова каронада. Я все осмотрел. Якоря крепкие. Металл хороший, без раковин. Якорные кольца надежные. Канаты превосходные, отдавать их легко, длина обычная - сто двадцать сажен. Ядер и прочего достаточно. Шесть канониров убито. На каждую пушку приходится сто семьдесят один выстрел.
- Только потому, что у нас всего девять орудий, - пробормотал капитан.
Он навел подзорную трубу на горизонт. Эскадра по-прежнему медленно приближалась.
У каронады есть свои преимущества - она требует всего трех человек прислуги; но у нее есть и недостатки - стреляет она на меньшее расстояние и поражает цель не так метко, как обычная пушка. Следовательно, надо было подпустить вражескую эскадру на расстояние выстрела из каронады.
Капитан вполголоса отдавал приказания. На корвете воцарилась тишина. Боевой тревоги не пробили, но все готовились к бою. Корвет был в такой же мере не пригоден к битве с людьми, как и со стихиями. Однако все, что можно сделать, было сделано, дабы придать боеспособность этой тени военного корабля. Команда собрала у ростр на шкафуте все запасные перлини и кабельтовы, чтобы в случае необходимости укрепить рангоут. Привели в порядок лазарет. По тогдашним морским обычаям на судне устанавливались защитные заслоны, что предохранило от пуль, но отнюдь не от ядер. Принесли даже прибор для проверки калибра ядер, хотя сейчас уже вряд ли стоило проверять калибровку; но никто не мог предвидеть подобного поворота событий. Каждый матрос получил подсумок и засунул за пояс пару пистолетов и кинжал. Койки были скатаны, пушки наведены, заряжены мушкетоны, разложены по местам топоры и кошки; крюйт-камера и бомбовый погреб открыты. Люди заняли свои места. Все делалось бесшумно, словно у одра умирающего. Делалось быстро и мрачно.
Корвет поставили на якоря. На "Клейморе", как и на фрегатах, имелось шесть якорей. Отдали все шесть: становой якорь бросили с носа, стоп-анкер - с кормы, один из больших верпов - со стороны открытого моря, другой - со стороны бурунов, второй становой якорь - с штирборта, запасной якорь - с бакборта.
Девять уцелевших каронад построили в боевом порядке, все девять на одном борту, в сторону врага.
Эскадра так же бесшумно закончила свой маневр. Восемь судов выстроились полукругом, хорду которого составляли скалы Менкье. "Клеймор", запертый в этом полукольце и к тому же связанный собственными якорями, был почти прижат к скалам, другими словами - прижат к стене.
Так свора гончих наседает на кабана, не подавая голоса, но уже ощерив зубы.
Казалось, противники выжидали, кто начнет первым.
Канониры "Клеймора" припали к орудиям.
Буабертло повернулся к Ла Вьевилю.
- Я хотел бы открыть огонь первым, - произнес он.
- Прихоть кокетки, - ответил Ла Вьевиль.
IX
НЕКТО СПАСАЕТСЯ
Старик пассажир не покидал палубы, невозмутимо наблюдая за всем происходящим.
Буабертло подошел к нему.
- Сударь, все приготовления к бою закончены. Мы прикованы к нашей могиле, и пусть попробуют оторвать нас от нее. Мы - пленники вражеской эскадры или рифов. Сдаться врагу или погибнуть в бурунах - другого выбора нет. У нас единственный выход - смерть. Лучше вступить в бой, нежели просто пойти ко дну. Я предпочитаю картечь пучине; умирать - так в огне, а не в воде. Впрочем, смерть - это наше дело, но отнюдь не ваше. На вас пал выбор королевских особ, на вас возложена высокая миссия - возглавить вандейскую войну. Не будет вас, возможно, не станет и монархии; следовательно, вы должны жить. Наша честь повелевает нам остаться на судне, а ваша - покинуть судно. Посему, генерал, вам придется немедленно расстаться с корветом. Я дам вам провожатого и шлюпку. Попытайтесь добраться до берега окольным путем. Еще не рассвело. Волна сейчас высокая, на море темно, вам удастся проскользнуть незамеченным. В иных случаях бегство с поля боя равносильно победе.
Старик утвердительно склонил свое суровое чело.
Граф дю Буабертло возвысил голос.
- Солдаты и матросы! - громко крикнул он.
Все вдруг разом замерло на корабле от палубы до трюма, все лица повернулись к капитану.
А он продолжал:
- Человек, который находится на борту корвета, - представитель короля. Его жизнь доверили нам, и наш долг спасти его. Он нужен престолу Франции; ввиду отсутствия принца он будет, по крайней мере, мы надеемся, что будет, главой Вандеи. Это старый, опытный военачальник. Он должен был высадиться на французский берег вместе с нами, теперь он высадится без нас. Спасти голову - значит все спасти.
- Верно! - троекратно прокричали солдаты и матросы.
Капитан продолжал:
- И его тоже подстерегают впереди немалые опасности. Достичь берега не так-то легко. Для того чтобы пуститься сейчас, во время прилива, в открытое море, нужна большая лодка, но ускользнуть от вражеской эскадры можно лишь на маленькой шлюпке. Необходимо достичь берега в каком-нибудь безопасном месте и желательно ближе к Фужеру, чем к Кутансу. Для этой цели требуется искусный моряк, добрый гребец и добрый пловец, уроженец здешних мест, знающий каждый проливчик. Еще не рассвело, и шлюпка может отвалить от корвета незамеченной. Да и порохового дыму будет достаточно. Благодаря своим малым размерам шлюпка не боится мелководья. Там, где не проберется пантера, пролезет хорек. Для нас с вами нет выхода, для него выход есть. Шлюпка на веслах может уйти далеко, ее с неприятельских кораблей не заметят, да и мы тем временем постараемся отвлечь внимание врага. Ну как, верно?
- Верно! - снова троекратно прокричали присутствующие.
- Дорога каждая минута, - продолжал капитан. - Есть добровольцы?
Какой-то матрос, неразличимый в полумраке, шагнул вперед из рядов и произнес:
- Есть!
X
СПАСЕТСЯ ЛИ?
Через несколько минут маленькая шлюпка, называемая в матросском обиходе "гичка" и находящаяся в личном распоряжении капитана, отвалила от корабля. В гичке сидели два человека, старик пассажир - на руле, а матрос-доброволец на веслах. Ночной мрак еще не рассеялся. Следуя приказу капитана, матрос яростно греб по направлению к скалам Менкье. Иного пути не было.
На дно гички сбросили с борта корвета немного провианта: мешок с галетами, копченое мясо и бочонок с пресной водой.
В ту самую минуту, когда гичка отошла от корвета, не унывавший даже перед лицом смерти Ла Вьевиль перегнулся через ахтерштевень и напутствовал отъезжающих такой шуткой:
- На такой гичке спастись, конечно, легко, а утонуть и того легче.
- Сударь, - прервал его лоцман, - сейчас не до смеха.
Через минуту гичка была уже далеко от корвета. Ветер и волна помогали гребцу, и гичка быстро неслась в темноте, временами исчезая между высоких валов.
Над необъятными морскими просторами нависло зловещее ожидание.
Вдруг безгласный ропот океана прорезал чей-то голос, которому почти нечеловеческую силу придавал металлический рупор, - казалось, что сквозь медную маску вещает античный лицедей.
Это говорил капитан дю Буабертло.
- Королевские матросы, - возгласил он, - подымите на грот-мачте белый стяг. Сейчас перед нами в последний раз встанет солнце.
И с корвета грянул оглушительный пушечный выстрел.
- Да здравствует король! - закричали матросы.
Тогда с горизонта раздался чей-то другой крик, нескончаемый, отдаленный, неясный и все же четко донесший слова:
- Да здравствует Республика!
И грохот, подобный одновременному удару трехсот громов, отдался в глубинах океана.
Борьба начиналась.
Дым и огонь заволокли море.
Там, где в воду падало ядро, по всему гребню волны вскипали крошечные фонтанчики пены.
"Клеймор" изрыгал пламя, пушки его били по восьми вражеским кораблям. В то же время эскадра, расположившись полумесяцем вокруг корвета, открыла огонь из всех своих батарей. Небосвод запылал. Словно вулкан вырос из глубин моря. Ветер яростно свивал и скручивал этот гигантский пурпур битвы, то открывая, то застилая корабли-призраки. А впереди на фоне багряного неба четко вырисовывался темный остов "Клеймора".
Видно было, как на верхушке грот-мачты полощется по ветру стяг с королевскими лилиями.
Два человека, сидевшие в гичке, молчали.
Треугольное основание рифа Менкье, образующее под водой как бы усеченный конус, занимает большее пространство, чем весь остров Джерси; море покрывает его, но до края плоской вершины даже в штормовые дни не доходят волны прибоя; на северо-восток тянется гряда из шести огромных утесов, выстроившихся по прямой линии, - издали они кажутся высокой стеной, обвалившейся в двух-трех местах. Через узенький пролив, отделяющий главную вершину от шести утесов, можно пробраться только на лодке, да и то имеющей мелкую осадку. По ту сторону пролива снова расстилается морская гладь.
Матрос, которому доверили судьбу гички, направил ее как раз в этот пролив. Таким образом, скалы Менкье защищали беглецов от превратностей боя. Гребец искусно вел гичку через узенький пролив, ловко избегая подводных камней с правого и левого борта; скалы заслоняли теперь картину боя. По мере удаления от "Клеймора" все бледнее становились вспышки пламени на горизонте, все глуше доносился бешеный вой орудий; но по упорству взрывов можно было судить, что корвет держится стойко и что там твердо решили с толком истратить все сто семьдесят ядер.
Вскоре гичка очутилась в открытом море, вдали от рифов, вдали от боя, вне предела досягаемости ядер.
Мало-помалу поверхность вод посветлела: сверкающие полосы, на которые еще набегала ночная мгла, становились шире, взбаламученная пена рассыпалась световыми фонтанчиками, по граням волн пробегали беловатые отсветы. Вставал день.
Гичка ушла далеко от врага, но впереди ее поджидала еще более грозная опасность. Она спаслась от картечи, но в любую минуту ее могли поглотить волны. Неприметная скорлупка пустилась в плавание без парусов, без мачт, без компаса, и вся сила этой молекулы, отдавшей себя на милость двух колоссов - океана и бури, - заключалась лишь в паре весел.
Тогда, среди бескрайних просторов моря, среди окружающего безмолвия, человек, сидевший на веслах, вскинул бледное в предрассветном сумраке лицо и, пристально посмотрев на человека, сидящего на корме, произнес:
- Я брат канонира, которого расстреляли по вашему приказу.
Книга третья
ГАЛЬМАЛО
I
СЛОВО ЕСТЬ ГЛАГОЛ
Старик медленно поднял голову.
Тому, кто произнес эти слова, было около тридцати лет. На лбу его лежала полоска морского загара; странен был его взгляд - в простодушных глазах крестьянина светилась проницательность матроса. В мощных руках весла казались двумя перышками. Вид у него был незлобивый.
За матросским поясом виднелся кинжал и пара пистолетов рядом с четками.
- Кто вы? - переспросил старик.
- Я же вам сказал.
- Что вы от меня хотите?
Матрос бросил весла, скрестил на груди руки и ответил:
- Я хочу вас убить.
- Как вам угодно, - бросил старик.
Матрос возвысил голос:
- Готовьтесь.
- К чему готовиться?
- К смерти.
- Почему? - спросил старик.
Воцарилось молчание. Матрос словно опешил от такого вопроса. Потом он промолвил:
- Я же сказал, что хочу вас убить.
- А я спрашиваю почему?
Глаза матроса метнули молнию.
- Потому, что вы убили моего брата.
Старик спокойно продолжал:
- Но ведь до этого я спас ему жизнь.
- Верно. Сначала спасли, а потом убили.
- Нет, не я его убил.
- А кто же?
- Его собственная вина.
Матрос, разинув рот, смотрел на старика, потом его брови снова грозно нахмурились.
- Как вас зовут? - спросил старик.
- Зовут меня Гальмало, впрочем, вам вовсе не обязательно знать имя того, кто вас убьет!
Как раз в эту минуту над горизонтом поднялось солнце. Первый луч упал прямо на лицо матроса, подчеркнув дикарскую выразительность черт. Старик внимательно вглядывался в своего спутника.
Пушки все еще продолжали грохотать, но теперь стреляли беспорядочно, судорожно, как в агонии. Клубы дыма заволокли все небо. Гичка, не управляемая гребцом, неслась по прихоти волн.
Матрос выхватил из-за пояса пистолет и взял в левую руку четки.
Старец поднялся во весь свой рост.
- Ты веришь в бога? - спросил он.
- Отче наш, иже еси на небесех, - пробормотал матрос.
И он осенил себя крестным знамением.
- Есть у тебя мать?