Так, в раздумьях, царь и не заметил, что вот-вот заговорят коринфяне. Мудрый Сфенелаид, как опытный виночерпий, что напоследок попотчует участников пиршества самым лучшим и крепким вином, наконец-то выпустит льва из клетки, при одном виде коего присутствующие потянутся к рукояткам мечей. Коринфяне, хитрые и изворотливые, сейчас озлоблены как никогда. Долгое время они пытались стоять на двух якорях.Будучи в теснейшем союзе со Спартой, предпочитали не портить отношений и с Афинами. Понять их, конечно, можно. Для Коринфа держать на приколе свой многочисленный торговый флот смерти подобно, он, чуть ли не единственный из пелопоннесцев имеющий выход к морю и строящий на этом свое благосостояние, предпочитал мириться с афинянами, безраздельно господствующими на море. Ссориться с ними - значит обречь себя на нищету. Главный "лабаз" Эллады, ее самый набитый "склад", куда свозятся все заморские товары, тотчас оскудеет. Коринф - город достатка и веселья превратится в город прозябания и уныния. Беспечные гетеры, прочие продажные женщины, которых хоть пруд пруди, упорхнут из него, как бабочки, которым нужен зеленый цветущий луг. Софокл подметил верно: "Деревья, которые гнутся, сберегают свои ветки". Всему, однако, есть предел. Потидея переполнила чашу терпения коринфян, которые, собственно, и подговорили могущественных лакедемонян созвать апеллу.
- Вы, спартанцы, у коих на виду каждый человек, привыкли верить друг другу, но к тем, кто жалуется на чинимые ему притеснения, относитесь с подозрением, - тысячеглазая толпа молча выдерживала немигающий огненный взгляд коринфянина Хрисида. - Разве для эллинов большая тайна в том, какие преступные деяния творят афиняне? Под их натиском пала Керкира, сейчас осаждена Потидея, и не мне вам говорить, что тот, кто овладеет ею, получит заодно власть над фракийским побережьем. А свободные города, среди которых есть даже ваши собственные союзники, вместе с афинянами порабощаете и вы. - Апелла исторгла многоголосый крик недоумения и возмущения, перешедший в открытую угрозу коринфянину, которому, однако, выдержка не изменила ни на йоту. Узкие немигающие глаза его смотрели в одну и ту же точку, теперь уж поверх голов разъяренных спартанцев. - Да-да, вы отнимаете свободу у ваших же друзей. И потому лишь, что покорно закрываете глаза на бесчинства афинян. Как и ранее, вы, освободившие Элладу от мидийцев, сквозь пальцы смотрели на усиление Афин - они укрепили свой полис, построили "Длинные стены".
Архидам прервал посла коринфян:
- Стоит ли, достопочтенный Хрисид, так преувеличивать значение этих "Длинных стен"? Наш Ликург, ты знаешь, как мы его чтим, утверждал иное: "Если город укреплен людьми, а не кирпичами, то у него есть стены!"
Хрисид в знак согласия склонил голову.
- Это так, великий царь, - мне ли оспаривать Ликурга-законодателя? И все же мы хотим вам напомнить: Перикл постоянно, шаг за шагом, теснит своих соседей, с каждым днем наращивает силу и мощь. Неужели вы одернете его тогда, когда он многократно станет сильнее? Впору подумать, что вам неведом такой народ, как афиняне, с которыми рано или поздно, но вам предстоит сразиться. Знайте - они непохожи на вас.
Ведь они сторонники новшеств, скоры на выдумку и умеют быстро осуществить свои планы. Вы же, напротив, держитесь за старое, не признаете перемен, и даже необходимых. Они отважны свыше сил, способны рисковать свыше меры благоразумия, не теряют надежды в опасностях. А вы всегда отстаете от ваших возможностей, не доверяете надежным доводам рассудка и, попав в трудное положение, не усматриваете выхода. Они подвижны, вы - медлительны. Они странники, вы - домоседы. Они рассчитывают в отъезде что-то приобрести, вы же опасаетесь потерять и то, что у вас есть. Победив врага, они идут далеко вперед, а в случае поражения не падают духом… Одним словом, можно сказать, сама природа предназначила афинян к тому, чтобы и самим не иметь покоя, и другим людям не давать его.
Коринфянин уже не льстил спартанцам, а, напротив, больно задевал их самолюбие, но самые умные понимали, что он говорит правду. Последние слова Хрисида были выслушаны в полной тишине:
- Положите же конец вашему долготерпению! Честь Спарты будет спасена, если она поможет Потидее и всем тем, кто просит у вас защиты и покровительства. Не откладывайте вторжения в Аттику сегодня - завтра уже будет поздно. Всемогущие боги лишь одобрят это решение. Получив от вас отказ, мы будем вынуждены устремить наши взоры в другую сторону. И никто не обвинит нас в нечестивости или вероломстве. Виноват не тот, кто, будучи не услышанным, хватается за первую попавшую под руку соломинку, а тот, кто может, но не хочет помочь.
Наверное, это был звездный час Хрисида - апелла хранила мертвое молчание, лишь усиливающийся ветер доносил тревожный, нарастающий шелест тростниковых зарослей с берегов Еврота. Этой вот тишиной воспользовались афинские послы, которые прибыли в Спарту совсем по другой надобности, но, прознав, по какому поводу созвано здесь народное собрание, тут же поспешили на него, заручась согласием, что смогут высказаться и они. Теперь вот настал их черед - когда злость на площади сгустилась так же плотно, как на небе грозовые облака. Архидаму даже стало жаль Перикловых посланцев - иногда молчаливая вражда переносится гораздо тяжелее, нежели открытый бой.
- Оправдываться мы не собираемся, ведь ваше собрание - это не суд, - сказали афиняне. - Но кое о чем напомнить просто обязаны. Разве не афиняне первыми наголову разбили Мидийца при Марафоне? И разве не они сообща с другими эллинами хорошенько проучили его в Саламинской битве? Ужели Эллада поторопилась забыть о Фемистокле, благодаря которому пришел успех, ужели станет кто отрицать, что две трети из четырехсот кораблей ушли в бой из наших гаваней? Да, мы сами построили нашу великую державу, ни у кого не отняв ни клочка земли. Слабый тянется к сильному - так уж устроен мир. Не Афины попросились к кому-то в союзники, а те кто-то - к нам. Когда народом правит тиран, все, самое плохое и жестокосердное, воспринимается людьми как должное, но если равные имеют дело с равными, любая досадная мелочь воспринимается как кровная обида. Среди равных всегда есть кто-то первый, который и скрепляет собою весь союз, иначе он тотчас рассыпется. Всем, кто находится сейчас здесь, ведомо, что в жизни иной раз приходится чем-то поступаться. Согласитесь вы или нет, но, окажись наши союзники под властью свирепого Мидянина, они покорно молчали бы, снося терпеливо все, что он бы не причинил. Наше же справедливое верховенство заставляет некоторых друзей наших шумно роптать из-за мнимых обид. И ничего не изменилось бы, и не изменится, если, скажем, вы одолеете нас и займете наше место. Нет такого правителя, которым бы были довольны все его подданные. Если вы, спартанцы, послушаетесь голоса здравого рассудка, он скажет вам: не торопитесь принимать необдуманное решение, не берите в руки оружие. Ни тот, кто начинает, ни тот, кто защищается, не ведает, каким окажется исход. В конце концов, разногласия можно уладить посредством третейского суда. А если все-таки пойдете на нас, знайте - наши руки тоже привыкли к оружию.
Сфенелаид, едва лишь афиняне высказались, попросил и их, и тех, кто на них жаловался, покинуть собрание. Коротко посовещавшись, лакедемоняне уже склонны были согласиться с мнением большинства, что Афины несомненно забыли о своих обещаниях, когда заключали тридцатилетнее перемирие со Спартой, а именно - не посягать на права ее союзников, посему объявление войны неизбежно. Однако царь Архидам, в коем храбрость сочеталась с мудростью и осторожностью, попытался умерить воинственный пыл сограждан.
- Я сам, лакедемоняне, участвовал во многих войнах и вижу среди вас моих сверстников, из которых, конечно, нет ни одного, кто бы по неопытности желал войны: только тот, кто не имеет такого опыта, может считать войну благом или даже легким делом.
Нельзя, решительно сказал Архидам, приступать к боевым действиям, совершенно к ним не подготовясь. Не получится ли так, что ворона схватит скорпиона?Да, на суше нам нет равных, но стоит ли забывать о том, что на море Спарта беспомощна, как еще слепой щенок? Победоносным опустошительным рейдам по Аттике афиняне противопоставят не менее губительные для лакедемонян морские экспедиции и набеги. Даже если нам удастся возмутить данников Афин, как сможем их поддержать, если не располагаем флотом? Россказни о том, насколько сейчас богаты Афины, вовсе не россказни, а сущая правда. А в нашей казне хоть шаром покати.
Излагая свои доводы, благоразумный Архидам краем глаза наблюдал за Сфенелаидом, Никомедом и прочими эфорами, он видел, что его речь им не по нраву, видел, как неодобрительно косится на него Сфенелаид, как угрюмо поджимает тонкие свои губы. Однако царь любил прямоту и лукавить ни перед апеллой, ни перед эфорами не хотел.
- Война, коль все-таки решимся ее начать, вряд ли окажется скорой, ведь афиняне, если честно, тоже умеют воевать, их боевой дух многократно усилится от того, что они будут защищать родную землю. Не рискуем ли мы отягощать войной и детей наших, а, может, и внуков? Спарта к военным действиям не готова - для этого понадобится года два-три. Умерим же нашу горячность, хотя она вполне и оправдана тем, на что жаловались коринфяне, мегарцы и прочие обиженные афинянами. Сейчас, именно сейчас получим гораздо большую пользу, если отправим послов в Афины - пусть изложат наше мнение о Потидее, расскажут, что жалобы союзников нашли здесь понимание и переполнили нас негодованием. Афиняне не возражают против третейского суда - нам он тоже на руку, да и зачем идти войной на того, кто не оставляет надежды уладить дело миром. Нам нужно время, и мы его получим. Так будет лучше для нас и гораздо хуже для противника.
Спартанцы царя Архидама любили, и многие уже непрочь были призадуматься, если бы не Сфенелаид, напор которого можно было сравнить с натиском разгневанного вепря - с его уст срывались тяжелые, как булыжники, слова, распаляющие воинственность сограждан. Замечено к тому же: кто говорит последним, тот располагает явным преимуществом, ибо часто именно его слова склоняют чашу весов в ту или иную сторону.
- Разве неправильно говорят: "Не бит - не воспитан?" Это вот как раз то, что сегодня нужно афинянам. Вы выслушали их послов: море самовосхваления, и ни капли скромности. Да, они вместе с нами сражались против мидян, и в отваге им отказать было нельзя, но теперь они превратились во врагов Спарты, это не те афиняне, что прежде, они возомнили себя пупом Эллады, они унижают и притесняют слабых, а посему должны быть наказаны. Плевать, что Перикл и его приспешники купаются в деньгах, что кораблей у них видимо-невидимо - короткие наши мечи в любом случае достанут неприятеля. Для всех дел наилучшим есть своевременность. Никто не похвалит нас за промедление с помощью союзникам, - Сфенелаид не побоялся сделать открытый выпад в адрес царя, - а произносить умные речи да уповать на третейский суд - все равно что мыть эфиопа.Искренность порождает искренность, вражда - вражду. Спарте предлагают последнее. Примем же вызов. Взывающие к нам о военной помощи да получат ее! Лакедемоняне, объявляйте Афинам войну, если не хотите потерять свое лицо перед всей Элладой! С нами боги!
Площадь взревела, как священный бык, обреченный на заклание, однако первый эфор был далек от того, чтобы наслаждаться произведенным им эффектом. Властным взмахом руки он призвал к полной тишине. Усмехнувшись, произнес:
- Сыны Спарты, поберегите глотки! Я ведь еще не поставил на голосование - за войну вы или против нее. Что ж, теперь самое время - кричите что есть мочи!
Но даже такому искушенному вождю, как Сфенелаид, трудно было разобрать, кто же кого перекричал - сторонники войны или наоборот. Но он был мудр, и потому, зная гордость спартанцев, решился на фактически открытое голосование.
- Те из вас, сограждане, кто уверен, что афиняне нарушили договор, пусть встанет на эту сторону, - он показал налево, - а те, кто считает иначе, сюда, по правую сторону.
Апелла, как войско в открытом поле, перестроилась в мгновение ока, и тогда стало ясно, что не желающих мира с Афинами заметно больше. О том и известили вновь призванных послов, сделав, правда, оговорку, что окончательный вердикт об объявлении Афинам войны будет оглашен после большого совета со всеми дружественными Спарте полисами. Спарта - не Афины, она не ставит себя выше других, а всегда прислушивается к общему мнению.
Не скрывая удовлетворения, Сфенелаид подошел к сумрачному Архидаму:
- Что ж, царь - кости брошены, игра началась.
ГЛАВА XII
Вдоволь порезвясь в голубой чаше бассейна, устроенного прямо посреди роскошного сада, молодые эвпатриды, распластавшись на покрытых мягкой тканью деревянных решетчатых лежаках, подставили мокрые тела солнцу. Ксантипп лежал с сомкнутыми веками, наслаждаясь негой и покоем. Роскошное угощение, на которое не поскупился молодой Пасикл, сын богатого ростовщика Ликса, пригласив в гости пятерых приятелей, вполне украсило бы собой любой пир, а не только дружеские посиделки. Они были прерваны как раз затем, чтобы размяться после долгого возлежания с кубком в руке и благодаря купанию опять возбудить аппетит - Пасикл не любил коротких застолий. А перед тем, как плюхнуться в прозрачную воду, он заговорщицки подмигнул гостям:
- Друзья! Вас ожидает сюрприз, но вот какой, не скажу - иначе что за сюрприз!
Это сообщение приятно взволновало молодых аристократов, а Ксантипп в который раз подумал, что Пасиклу повезло с отцом, пусть он и не такого знатного происхождения. Впрочем, знатность без богатства - все равно что ножны без меча. Он, Ксантипп, родовит, как, может, никто другой в Афинах, но нищ, как последний портовый грузчик из Пирея. А вот Пасикл, едва появясь на белый свет, уже трижды выбросил шестерку- даже глаза у него желтые, будто их тотчас же ослепил блеск золота. Ксантиппу же выпала иная планида: его отец, самый знаменитый не только в Афинах, а, пожалуй, и во всей Элладе человек держит его в черном теле, полагая, что безупречно выполняет отцовский долг. О, Схинокефал!Ужели ты длиннющей своей головой не можешь уразуметь, что молодость дана человеку не только для подвигов, но и для обладания молодыми красивыми женщинами, которые в Афинах стоят совсем недешево. "Ты гуляка и мот! - много раз с ледяным презрением выговаривал ему Перикл, и в такие моменты Ксантипп всегда удивлялся его железной выдержке. - Как ты не поймешь, что нельзя прожить жизнь пустоголовым лентяем. Наверное, в любой бронзовой голове, изваянной великим Фидием, бродит больше мыслей, чем в твоей, хоть она и наполнена живыми мозгами. Похоже, ты становишься настоящим бесчестьем для древнего и славного рода Алкмеонидов". "Большим, чем Мегакл, твой предок, запятнавший себя святотатством?", - хотел однажды спросить Ксантипп, но вовремя прикусил язык. Впрочем, у Ксантиппа достаточно мужества, дабы признать, что отец прав. Да, он хочет наслаждаться всем тем, что предоставляет мужчине молодость и знатность. Да, он не в состоянии не поддаться соблазнам, которые на каждом шагу таит большой процветающий город. Да, он так любвеобилен, что отказаться от посещения лучших порнейонов столицы означает потерять смысл существования. Любой мало-мальски зажиточный торговец, который ему неистово завидует - как же, сын самого Перикла, узнав, что к чему, тут же сменит зависть на жалость или, скорее всего, презрение. Как бы того не хотел отец, который, кажется, слишком буквально воспринял слова на храме Аполлона в Дельфах - "Ничего сверх меры", а Ксантипп себя переделать не в силах. Младший брат, Парал, на него не похож - послушен, умен, любит пофилософствовать, вот пусть отец им и тешится. Им да еще неистовыми объятиями потаскухи Аспасии, которая подарила Периклу незаконнорожденного сыночка.Странно, но отец, который всех хочет сделать свободными, его, Ксантиппа, родного своего сына, в то же время обрекает на несвободу, упрямо ущемляя его в средствах. И Ксантипп ему этого никогда не простит. Униженному всегда хочется отомстить, хотя на что способна козявка против льва? Впрочем, досадить льву может и блоха. Мелкими, но частыми укусами. Надо с этой целью использовать и сегодняшнюю пирушку. Она усилит ту сплетню, которая уже потихоньку гуляет по Афинам.
Уже обсохшее тело приятно горячело под солнцем. Еще немножко, и пир продолжится. Интересно, чем сверхпряным собирается попотчевать их эта беззаботная и лукавая шельма Пасикл? Ксантипп хотел было разомкнуть веки: кажется, рядышком разлегся хозяин пира, да передумал - лень, к тому же свет белого дня резко полоснет по глазам, и исчезнет то самое золотистое, искристое, нежное, что проникает сквозь тонкую кожу век. Ограничился тихо-вопрошающим:
- Пасикл, ты?
- Да, дорогой Ксантипп - куда я денусь от моего самого почетного гостя?
- Представь себе - в Афинах объявилась галка, которая хочет одеться в чужие перья.
- То есть?
- А то и есть! - передразнил приятеля Ксантипп. - Как я понял, этот человек хоть на какое-то время хочет почувствовать себя мною.
- И как ты об этом узнал?
- "Синеокая Стафилея" рассказала. У нее был посетитель, который, узнав, что я частенько покупаю ее любовь, попросил, чтобы она делала с ним то же самое, что и с Ксантиппом, сыном Перикла.
- Понятно, почему. Он жаждет хоть ненадолго вообразить себя причастным к знаменитому роду Перикла Олимпийца, - весьма неосторожно, не очень-то щадя самолюбие приятеля, сказал Пасикл.
- Вот именно, - недовольно сказал Ксантипп, в душе немножко негодуя, но больше даже радуясь, что разговор вышел на отца. - И никуда мне не спрятаться от моего великого родителя. Ни мне, ни моей жене.
- То есть? - неподдельно удивился Пасикл.
- А то и есть, дорогой Пасикл. Моему отцу не хватает ласк его Аспасии, а старый сатир еще полон похоти, он не прочь затащить на свое ложе и молоденькую сноху.
- Ты хочешь сказать… - потрясенно прошептал Пасикл.
- Да яснее уж и сказать нельзя. Ты правильно все понял.
- Не верю. Клянусь Зевсом, я не верю тебе, Ксантипп.