I
Долговязый человек, записанный в судовой роли под именем Себастьяна Лутатини, проснулся. Ему еще мерещилось, будто хвостатые люди, похожие на обезьян, несколько раз поднимали его на скалу и сбрасывали в кипящую бездну моря. Он летел, замирая, а они неистово рычали, хохотали, помахивая хвостами.
- Где же это я? - раздирая слипающиеся веки, спросил он самого себя и стал тупо оглядываться.
Голос прозвучал одиноко и хрипло, не вызывая ответа, - чужой голос.
Глаза его, кровавые и осовелые, смотрели как сквозь туман. Голова распухла до невероятных размеров, отяжелела, - не поднять ее. Смутно, как полуслепой, заметил, что помещение было пусто. Пусты были койки, - такие же, как у него, узкие, с бортами похожие на гробы. Расположены они были вдоль стен в два яруса. Он лежал на нижней койке ногами к двери. За стеной совсем близко, около самой головы, раздавались глухие удары и всплески. Иногда вся эта несуразная комната, которую он видел первый раз в жизни, быстро приподнималась, вся вздрагивая, и падала в пропасть; тогда круглые окна в стенах наливались мутно-зеленой влагой.
- Пречистая дева Мария! Что за привидение? - в страхе прошептал Себастьян Лутатини и перекрестился.
Помещение повалилось набок, а голова Лутатини взвилась вверх. Еще момент - и ноги задрались так, точно невидимый шутник хотел поставить его на голову. Лутатини ухватился за край койки. Качалась лампа, прикрепленная к потолку, шатались стены с висевшей на них одеждой, ерзали по полу деревянные ботинки, гремел, передвигаясь, большой медный чайник.
- Я, вероятно, с ума сошел.
И опять голос его прозвучал хрипло и одиноко.
Лутатини только теперь заметил, что он лежит нераздетым и что новенький коричневый костюм на нем испачкан так, как будто вывалялся в мусорной яме.
Он хотел приподняться, но тут же свалился на койку, ударившись теменем о борт.
В кубрик вошел боцман.
- Ты что же это, долговязый дьявол, продолжаешь валяться? Или думаешь плавать пассажиром?
Лутатини увидел перед собой странного человека. Одет он был в клетчатую непромокаемую куртку, на голове грибом сидела желтая широкополая зюйдвестка, прикрывая избитое до синяков лицо. Балансируя, он приседал то на одно колено, то на другое, будто исполнял в своих огромнейших резиновых сапогах какой-то нелепый танец.
- Да сокрушит тебя всевышний творец, если только ты привидение, а не человек, - прохрипел Лутатини, мрачно оглядывая боцмана.
- Ни всевышний творец, ни всенижний дьявол ничего не могут поделать с хорошим судном. Скажи-ка - за тебя мальчики будут работать?
- Прежде всего, если только ты действительно человек, объясни мне - где это я нахожусь?
Боцман оборвал его:
- Брось комедию ломать!
Лутатини давно уже чувствовал мерзкую тошноту. Голова его свесилась, разжались челюсти, глаза полезли на лоб; казалось, что вместе с пищей вывернутся и внутренности.
- Э, черт, не нашего бога! - махнув рукой, проворчал боцман. - Тебе пресное молоко пить, а не водку.
И полез по трапу на верхнюю палубу.
Лутатини, оставшись один, с ужасом начал догадываться, что он находится на корабле. Но как он попал сюда? Зачем и куда держит путь? Рылся в памяти, как в куче перепутанных записок. Вчера утром, после завтрака, он, по обыкновению, был в своем кабинете. Было тихо и уютно. В зеркальные стекла окна заглядывало мартовское солнце. Старинные и новейшие книги в громадных шкафах возбуждали мысль и располагали к работе. Усаживаясь за письменный стол, в кожаное кресло, он мельком взглянул в передний угол, задрапированный малиновым бархатом: на треугольном столике четко выделялась мраморная фигура любимого святого - Франциска Ассизского. Выше, сияя золотой оправой, висела икона: молящийся Христос в Гефсиманском саду. С киота спускался сиреневый шелк с вышитыми изречениями из священного писания. Пахло ладаном. Горничная Алиса принесла пачку свежих газет на итальянском и испанском языках. Лутатини хотел их просмотреть на скорую руку, так как была спешная работа - приготовить проповедь. Но его чрезвычайно взволновала сенсационная новость: в России произошла революция, царское правительство арестовано. В статьях на разные лады трактовалось это событие. Как оно отразится на мировой войне? Захочет ли народ, свергнувший старую власть, продолжать войну против немцев? Газеты высказывали утешительные предположения: если почему-либо революционная Россия выйдет из строя, то на смену ей вступят Северо-Американские Соединенные Штаты. Прерванные ею дипломатические отношения с немцами до сих пор не возобновляются. Все говорило за то, что она готовится примкнуть к Англии и Франции. В этот день Лутатини так и не мог сочинить нужной проповеди. После обеда он вышел прогуляться по улицам Буэнос-Айреса. С Калле Сан-Мартин, где находился его дом и где была сосредоточена вся финансовая аристократия, он попал на Калле Ривадавиа. На Плацо-Майо с удовольствием разглядывал правительственный дворец, собор из белого мрамора, с портиком из двенадцати коринфских колонн, здание конгресса, архиепископский дворец. Здесь все ему было знакомо. Потом зачем-то его потянуло в район Бока, где крепко обосновались портовые вертепы. Завернул в кабачок "Радость моряка". Там было много матросов. Ему, молодому окрыленному мечтателю, давно хотелось попасть к ним, чтобы развернуть перед ними весь ужас их жизни и показать им другой путь - путь, ведущий к небу. Ребята, дошибая последние деньги, встретили его хорошо, весело, чего он никак не ожидал. Они не прочь были послушать беседу о религии но предварительно начали угощать его с таким радушием, что трудно было отказаться от выпивки. Это сразу расположило его к ним. Лутатини не мог не выпить с ними рюмку-другую ликера. В этом не было никакого греха. Сам Христос пил в Кане Галилейской. А дальше что? Не помнит. В сознании его наступил какой-то провал. Да, но при чем же тут этот корабль? И куда он несется по волнам?
Послышались голоса: в кубрик спускались матросы. Лутатини увидел знакомые лица - это были те же, с которыми он вчера пил ликер. Теперь, с пустым желудком, он чувствовал себя легче, хотя качка еще более усилилась.
- Куда это мы направляемся?
- Официально - в Барселону. А на самом деле - черт его знает! А вам, собственно, куда больше улыбается?
Лутатини встал, уселся на койке, придерживаясь за край ее.
- Мне хотелось бы остаться в Буэнос-Айресе. А меня везут бог знает куда. И я никак не могу понять - как это все случилось?
Матросы громко рассмеялись.
- Да вы сами назвались охотником. Захотели поплавать матросом. И первый подписали контракт.
Лутатини очумело таращил глаза.
- Где? Когда?
- Вчера, в кабаке.
- С кем я мог заключить контракт?
- С шанхаером.
Что-то знакомое прозвучало в этом слове. Но где он слышал о "шанхаерах" - не мог вспомнить.
- А это кто же такой?
- Представитель сухопутных акул.
- Ничего не понимаю.
- После поймете. Времени впереди много. Рейс большой - в Европу идем. Может быть, встретимся с немецкими субмаринами - они всем нам прочистят мозги.
При последних словах у Лутатини перекосилось лицо.
Он скорее почувствовал, чем понял, что попал в какую-то скверную историю. Но как это могло случиться, что он, католический священник, вдруг стал матросом какого-то неведомого корабля? При мысли, что он плывет в Европу, потрясаемую войной, его охватило отчаяние. Он возбужденно закричал:
- Этого не может быть, чтобы я стал плавать матросом! Я сейчас же хочу обратно, в Буэнос-Айрес.
Один из матросов крепко выругался и сказал:
- Мне хочется быть президентом или папой римским, а я вот плаваю матросом. Ну?
Другой матрос, обращаясь к Лутатини, посоветовал:
- А вы заявите об этом "старику". Как видно, человек он добрый. Для вас, он, наверное, сделает исключение и немедленно отправит на берег. Что ему стоит уважить вас?
- Это кто же такой "старик"?
- На кораблях каждого капитана называют "стариком", хотя бы он был совсем молодым.
Расстроенный, с больной головой, Лутатини не заметил в словах последнего матроса скрытой иронии.
II
В салоне, расположенном на палубе под капитанским мостиком и штурманской рубкой, сидели капитан Кент и его первый помощник Сайменс. Помещение было облицовано красным деревом, с портьерами на дверях, с камином в бронзовой инкрустации, с электрическими лампочками в белых абажурах. Четыре больших круглых иллюминатора давали много света. Широкий диван и вращающиеся кресла вокруг стола зеленели бархатом. Пол украшали линолеум и ковровая дорожка. Качало, и в зеркалах, через отраженные иллюминаторы, на мгновение показывались вспененные воды океана. С правой стороны к салону примыкала капитанская каюта; в открытую дверь виднелся письменный стол. Другая дверь в задней переборке вела в ванную и буфет.
Только что кончился обед. На столе, застланном белой скатертью, в специально приспособленных на время качки гнездах, стояли недопитые бутылки с разными винами, рюмки из тонкого хрусталя, вазы с фруктами. Капитан, толстяк на кривых ногах, с бритым лицом бульдога, в круглых роговых очках откинувшись на спинку кресла, курил сигару. Он был в одной рубашке с засученными рукавами, обнажившими здоровые мускулы. Старший штурман Сайменс, одетый в полную морскую форму, с золотыми позументами, посасывал коротенькую трубку. На его помятом лице с тупым подбородком, с короткими седеющими усами не было того выражения заискивающей почтительности к старшему, какое обыкновенно бывает у штурманов. Наоборот, он смотрел на своего патрона сурово, как бы прощупывая его своими тусклыми и много знающими глазами. В душе он ненавидел капитана. Сайменс уже два года плавал на "Орионе" старшим помощником, и когда уволился прежний капитан, он должен был бы занять его пост. Но пароходная компания решила по-иному: в самый последний момент назначила командующим судном Кента. И теперь он, Сайменс, может сидеть за этим столом только по приглашению капитана.
- Нам лишь бы проскочить через Гибралтар, - заговорил капитан, глядя выпуклыми глазами на помощника. - А там мы наверняка пройдем благополучно в Марсель. И даже не встретимся ни с одной субмариной.
- Это меня мало беспокоит, сэр. Если и встретимся, так что же из этого? Мы идем под нейтральным флагом. В вахтенном журнале у нас официальный курс - в Барселону. И вообще все документы в порядке.
Капитан Кент возразил:
- Все-таки лучше будет, если мы этих бошей совсем минуем.
Затем он покосился на прикрепленный к переборке барометр, стрелка которого перестала падать.
- Завтра должна быть хорошая погода.
Помощник кивнул головой и растянул губы в кривую улыбку.
Капитан помолчал, пыхнув сигарой, и снова заговорил:
- Да, мистер Сайменс. Вы сами отлично понимаете, что у каждого капитана есть свои привычки. Есть они и у меня. И я прошу вас с ними считаться. Я, например, не люблю торчать на мостике. Это занятие я предоставлю вам с полной свободой действий. Но вы каждое утро, после завтрака, должны являться ко мне с подробным докладом. Конечно, и вечером - после вашей вахты. Приносите с собою астрономические вычисления. Затем в круг вашего доклада должна входить вся судовая жизнь до настроения команды включительно. Кстати, как у вас боцман - надежный человек?
Сайменс, сощурившись, внимательно посмотрел на капитана. У него сложилось впечатление, что начальник его недалекий человек и любит, очевидно, повластвовать. Он перевел взгляд на безымянный палец левой руки, как будто впервые увидел свой золотой перстень с драгоценным изумрудом. А капитану ответил машинально:
- Вполне, сэр.
- Тем лучше. Пусть он присматривает за матросами. Нам важно знать, кто чем дышит, ибо рейс у нас слишком серьезный.
Постучали в дверь.
- Войдите! - крикнул капитан Кент.
Через порог неслышно переступил стюард, крупный чернокожий человек, и, почтительно поклонившись, обратился к капитану:
- Простите, сэр. С вами хочет поговорить один матрос.
- О чем?
- Не могу знать. Но что-то хочет сообщить важное, и только вам одному.
Капитан, бросив властный взгляд на Сайменса, словно желая этим подчеркнуть свое величие, крикнул:
- К черту! Если что нужно, пусть разговаривает с моим помощником!
- Есть, сэр! - ответил стюард и, повернувшись, хотел было уйти.
- А впрочем, какую новость может сообщить мне матрос? Скажи, стюард, - пусть войдет.
- Есть, сэр!
В салон вошел долговязый человек и уныло остановился около двери. Широко расставленные ноги его неуклюже переступали, словно из-под них выдергивали палубу. Чтобы не упасть от толчков, он ухватился за мраморную полку камина. Капитан, сверкая очками, посмотрел на него долгим упрямым взглядом выпуклых глаз.
- Чем могу служить? - насмешливо спросил он.
- Сэр, я по недоразумению попал к вам матросом. Я католический священник.
- Вы такой же священник, как я зулусский король.
- Я вам серьезно говорю, сэр, и могу свой документ показать.
- Лучше мы вам покажем. Мистер Сайменс! Будьте любезны, достаньте судовую роль. Посмотрим, в чем тут дело.
Сайменс, не торопясь, подошел к шкафу из красного дерева, выдвинул ящик, порылся в бумагах и через полминуты положил на стол перед капитаном документы.
- Как ваша фамилия? - спросил капитан.
- Себастьян Лутатини.
- Так. Здесь приложен и контракт с вашей подписью. Вы нанялись из расчета сорок долларов в месяц. Для такого нелепого матроса, который не умеет как следует стоять, цена эта слишком высокая. Что еще вам нужно?
- Не в цене дело, сэр. А я вам заявляю, что не могу плавать, и прошу высадить меня на берег.
- Зачем же подписывали контракт?
- Я находился в состоянии невменяемости. Это произошло в кабаке.
Капитан густо рассмеялся:
- Понимаю. Вы из таких священников, которые шляются по вертепам и доходят до состояния невменяемости, не так ли?
Лутатини почувствовал себя уязвленным.
- Я зашел в кабак, как проповедник, чтобы спасти своих братьев от нравственного падения.
Капитан перебил его:
- И сами бухнулись в омут разврата, как якорь на морское дно. Впрочем, разговоры наши окончены. Можете идти и выполнять обязанности матроса.
Лутатини едва удерживался от качки. Ноги его дрожали, а бледное и растерянное лицо выражало отчаяние. Он повысил голос:
- Я требую сэр, чтобы вы немедленно отправили меня на берег! Я не хочу оставаться на вашем судне ни одной минуты!
Капитан встал. Полнотелое туловище его закачалось на коротких, кривых ногах. Он заговорил строго, скосив на матроса выпуклые глаза:
- Когда ты сядешь на мое место, а я буду стоять у порога в такой же вот дурацкой позе, как стоишь ты, только тогда что-либо ты можешь требовать от меня. А теперь в продолжение шести месяцев буду требовать от тебя я. Запомни это правило, как "Отче наш". Сейчас же становись на работу.
- В продолжение шести месяцев! - выкрикнул Лутатини рыдающим голосом. - Я заявлю аргентинскому консулу. Найдутся и против вас законы. Я не раб, чтобы меня могли держать на судне против моего желания.
- Если бы ты заявил даже самому президенту, все равно это нисколько не поможет тебе.
Капитан сделал шаг вперед, сжав здоровенные кулаки, разъяренный и страшный.
Лутатини испуганно моргнул.
Старший штурман Сайменс сразу насторожился.
- Впрочем… Стюард! - рявкнул капитан громовым голосом.
А когда вбежал, как очумелый, чернокожий человек, капитан, показывая на свои кулаки, прогремел:
- Я боюсь за них: они могут раздробить человеческий череп. Стюард, покажи этому джентельмену выход!
- Есть, сэр!
Лутатини съежился, словно от холода… На бледном лице того изогнулись черные брови. Он почувствовал на себе тяжелую руку, ухватившую его за ворот костюма. На мгновение в зеркалах увидел свою жалкую фигуру и чернокожего великана, который бесцеремонно тащил его, как, вероятно, тащит сам дьявол грешные души в ад. А когда очутился за дверью, а потом - за другой, получил поочередно два удара: один - между плеч, а другой - ниже поясницы. Он полетел вдоль палубы, неуклюже кувыркаясь. И не сознавал, сам ли ударился обо что-то твердое или его ударили по голове. Он был оглушен не сразу. Поднялся. Он пошел по палубе, пошатываясь и дико озираясь, словно ища защиты.
- Пресвятая дева Мария, что со мной делают? - простонал Лутатини, хватаясь за планшир фальшборта.
Свистело в ушах. И не волны, а злые духи, наряженные в белые плащи, с гулом и шипением вкатывались на палубу. Он не понимал, море ли, бушуя, поднималось вверх или грязные тучи, клубясь, обрушивались вниз.
Вдруг нос парохода погрузился в море. Лутатини остановился. В следующий момент по ногам ударила волна, свалила его. Он сразу задохнулся, словно ему перехватили горло. Опомнившись, он кое-как добрался до входа в кубрик. Судно рванулось - он вскрикнул и покатился вниз по трапу.
Над ним, смеясь, склонялись лица матросов. Слова их едва доходили до его сознания.
III
На второй день погода улучшилась. Ветер, не успев как следует разгуляться, затих. Поверхность Атлантического океана равномерно колебалась от мертвой зыби.
Медленно покачивался "Орион", держа курс на восток. На корме развевался аргентинский флаг: две голубые полосы по краям и белая - посредине. Это полотнище, как знак нейтральной страны, должно было служить главной защитой судна от враждующих государств.