Лутатини лежал на койке. От ушиба болела голова. Два дня назад он пользовался полной свободой, гарантированной законами Аргентинской республики. Он мог передвигаться куда угодно, мог, не опасаясь, спорить с другими. И вдруг случилось так, что он, словно преступник, очутился в положении арестанта. Вспомнился родной дом в Буэнос-Айресе. Он родился и вырос в нем, овеянный тишиной, ласковым и заботливым вниманием со стороны родителей. Отец, содержатель собственной нотариальной конторы, всегда строгий и деловой, относился к нему холодно. Ему хотелось сделать из сына коммерсанта. Но мать, религиозная женщина, взяла верх: Себастьян кончил духовную семинарию и стал священником. Мать мечтала увидеть своего сына в облачении епископа. Восхищалась им и сестра, которая была моложе его на два года. Она знала, с каким успехом, несмотря на молодость, он выступал как проповедник среди верующих католиков, приводя их в умиление, и придавала этому большое значение. Каждое утро она, молодая, солнечно-радостная, с лучистыми черными глазами, встречала его с той милой улыбкой, от которой невольно возникали у него грешные мысли о женщинах. И теперь их Себастьян исчез, пропал без вести. Какой переполох, вероятно, поднялся в доме! Сколько слез прольют о нем! И не подозревают, что он попал в неволю, в замаскированное рабство двадцатого века.
Лутатини оглянулся и увидел двух матросов, лежавших напротив на своих койках: один - на верхней, другой - на нижней. Оба не спали.
- Скажите, неужели капитан обладает такой властью, что может удержать меня на корабле?
Они посмотрели на него с досадой, как на человека, задавшего нелепый вопрос.
- Капитан на судне - что король на суше, - ответил один из них.
- Или что папа римский в Ватикане, - добавил другой.
Боцман, войдя в кубрик, повернулся к Лутатини.
- Надеюсь, что ты теперь проспался?
Лутатини оглядел знакомого человека с ног до головы. Боцман был в синем рабочем платье, в серой кепке, сдвинутой на затылок. Шея у него была короткая, почти незаметная, и казалось, крепколобая голова его вдавлена в широкие и круто приподнятые плечи. С угловатого лица, огрубевшего от морских ветров, жестко смотрели желтые глаза, настойчиво требующие повиновения.
- Да, я проснулся. Ну, и что же из этого? - спросил Лутатини и насторожился.
- Пора стать на работу.
Лутатини решил оказать сопротивление.
- А если я не пойду? Меня обманом взяли на корабль.
Боцман придвинулся и, ощерив рот с поломанными зубами, загремел:
- Что? Не пойдешь? Я тебя разукрашу, как бог черепаху!
Словно железными клещами, он схватил Лутатини за руку и дернул его с такой силой, что тот в одно мгновение очутился на койке в сидячем положении.
- Через пять минут я вернусь, - сердито бросил боцман, уходя из кубрика.
Лутатини не ожидал, что боцман может так грубо с ним обращаться. Это сразу лишило его силы воли. Он поднялся и покорно, как запуганный школьник, начал одеваться.
Один из матросов посоветовал ему:
- Вы бы, друг, поберегли свой костюм. Он еще пригодится вам. Да и неудобно в нем работать.
- А во что же я оденусь?
- Возьмите у стюарда донгери. Потом вычтут из жалованья. Правда, раза в два дороже, но иначе не обойтись.
Через несколько минут, не глядя на чернокожего человека, Лутатини расписывался в ведомости. Переодевался он торопливо. В голове звенела фраза: "Я тебя разукрашу, как бог черепаху!" Было стыдно перед матросами, горечью оскорбления наполнилась душа, он готов был кричать и бесноваться, но старался смириться. Вероятно, так угодно богу, чтобы его пастырь подвергся тяжкому испытанию…
Поднявшись на верхнюю палубу, Лутатини растерянно огляделся. От вчерашней непогоды ничего не осталось. Широко раскинулся Атлантический океан. Голубел простор, залитый солнцем. Ленивая зыбь гладко поблескивала, точно покрытая олифой. Медленно покачивался с борта на борт "Орион", двигаясь в лучистую даль восьмиузловым ходом. По мостику прохаживался третий штурман Рит, похожий на юношу в своем новеньком белом кителе, в фуражке с блестящим золотым вензелем. Несколько человек из команды чистило медные части на иллюминаторах офицерских кают. Боцман находился на корме, занимаясь исправлением механического лота. Лутатини, стуча деревянными башмаками, прошел туда. Он в нерешительности потоптался на месте, потом, сделав усилие над собою и опустив глаза, спросил:
- Что прикажете делать?
- Подожди.
Пока боцман занимался своим делом, Лутатини смотрел за корму. И ничего не видел, кроме изогнутого небосклона, скрывшего его родную землю надолго, - быть может, навсегда. Под широким подзором бурно шумели лопасти винта, двигая вперед огромнейший корпус судна с грузом в шесть тысяч тонн. О, если бы можно было повернуть корабль в обратную сторону! Бывший священник, а теперь - матрос в таком платье, в котором не узнала бы его родная мать… (Черные блестящие глаза его стали влажными.)
- Идем! - сказал наконец боцман.
Лутатини покорно пошел за ним к машинному кожуху. Боцман, просунув голову в отверстие вентилятора, крикнул в кочегарку:
- Домбер!
На палубу поднялся старший кочегар. Это был здоровенный датчанин, напоминающий каменную глыбу. Расстегнутая рубаха обнажала крутую грудь, заросшую волосами. Длинные и мускулистые руки, согнутые в локтях, были похожи на два стальных рычага. Он твердо стоял, раздвинув ноги, толстые и крепкие, словно кнехты. Во всей его фигуре, нескладной, покрытой копотью, было что-то от пещерного жителя.
- По распоряжению первого помощника и с согласия чифа этот господин назначен к вам в преисподнюю в качестве угольщика.
Домбер обвел Лутатини угрюмым взглядом бегемота, сморщив низкий лоб в крупные складки, и прохрипел ободранной глоткой:
- Помощи от него будет мало.
- Ты своими кулаками мертвого научишь работать.
Лутатини, спускаясь по железным трапам в машинное отделение, думал, что он отдан на съедение этому нескладному человеку. Боясь сорваться, он медленно и осторожно переставлял ноги с одной ступеньки на другую. Над ним смеялся машинист:
- Вот этот поработает!..
В кочегарке, отделенной от машины железной переборкой, было жарко. Работали здесь трое, включая сюда и Домбера, - по одному человеку у каждого котла. Без лишних слов старший кочегар рассказал Лутатини о его обязанностях. Нужно было наполнять тачку углем и подвозить ее ближе к топкам. Работа была проста, но и она требовала сноровки. В непривычных руках железная лопата не входила в уголь, с грохотом скользя по неровной ее поверхности, забирая лишь два-три куска.
- Нужно поддевать по настилке, тогда вы зачерпнете полную лопату, - мрачно посоветовал ему Домбер.
После этого с насыпкой угля пошло быстрее. Хуже обстояло дело с тачкой. Она вертелась в руках, валилась набок, а при малейшем крене судна катилась не туда, куда следует, часто удаляясь в переборку и опрокидываясь. А топки, как ненасытные пасти, поглощали невероятное количество угля. Кочегары время от времени покрикивали:
- Давай, Лутатини, давай!
Лутатини лез из кожи, чтобы не отстать в работе. Все тело его покрылось обильным потом и едкой пылью. От знойной духоты мутилась голова. В желудке что-то сжималось и разбухало, ворочалось, подкатывало к горлу. Начиналась рвота. Он, согнувшись, громко рычал, широко открывая рот. Желудок уже был пуст, а отвратительная тошнота, на минуту затихнув, снова возобновлялась. Хрипя, он отплевывался тягучей и горькой желчью.
Кочегар, китаец Чин-Ха, без рубашки, с плоским чумазым лицом, скосил на Лутатини свои узкие черные глаза.
- Твоя умереть может.
Домбер посоветовал:
- Надо принять меры.
- Какие меры? - простонал Лутатини.
- Пейте больше воды - прополощите желудок, а потом чем-нибудь крепко подтяните живот.
Несколько раз Лутатини принимался пить воду, но желудок сейчас же выбрасывал ее обратно.
Низкорослый и широкоплечий кочегар, бразилец, туго перетянул ему живот полотенцем, словно корсетом. Стало легче.
Чтобы хорошенько горел уголь, куски его не должны были превышать величины человеческого кулака. А между тем попадались пудовые комья. Лутатини дробил их тяжелым молотом. Ныли руки, ноги, спина, а на ладонях появились мозоли. Работая, он думал, что нужно быть не человеком, а животным, чтобы выполнять труд угольщика.
Кочегары покрикивали:
- Живей поворачивайся, Лутатини!
После смены он едва поднялся на верхнюю палубу, шатаясь, как больной.
Обед состоял из бобового супа и жареного мяса с рисом. В другое время такая пища показалась бы невкусной, но теперь он набросился на нее с жадностью. Изнуренные руки дрожали, расплескивая из ложки суп.
В продолжение восьми часов Лутатини был свободен. Он лег на свою койку, которую теперь отвели для него во второй половине кубрика, где жили кочегары, и не успел сомкнуть глаз, как начал, словно на лифте, приятно проваливаться в какую-то тьму, - впервые без тревоги и мыслей. Ему показалось, что это длилось всего лишь две-три минуты. А между тем прошло более четырех часов. Чьи-то руки приподнимали его, трясли. Слышался надоедливый голос:
- Вставайте, святой человек, ужинать.
Полусонный, он уничтожил две котлеты с картофелем, выпил кружку чая со сгущенным молоком и опять завалился спать.
За четверть часа до следующей вахты китаец Чин-Ха дергал его за ногу, выкрикивая взвизгивающим голосом:
- Да ну же, проснись! Твоя на вахту пора! Слышишь? Башка твоя плохой!
Лутатини заспанными глазами долго всматривался в желтое лицо китайца, не понимая, в чем дело. А когда очнулся, болезненно скривил лицо. Он отдал бы полжизни, только бы не идти на постылую вахту.
IV
Наступила вторая неделя, как "Орион" отвалил от берегов Аргентины. Курс продолжали держать прежний - на восток. Было ясно, что капитан не без цели уклоняется от обычного пути вправо. В редких случаях здесь могли встретиться коммерческие корабли, а для парохода, имеющего в своих трюмах контрабандный груз, важно было пройти втихомолку. Кроме того, в этих водах совсем отсутствовали немецкие субмарины. Опасность должна наступить после, когда не доходя до Африки, "Орион" пересечет экватор и направится к Гибралтарскому проливу.
Погода стояла хорошая. Иногда налетал слабый ветер, бесшумно скользил по светлой поверхности. Океан, оживая на короткое время, поблескивал серебристой рябью и опять погружался в ленивую дрему, замкнутый в широкий круг горизонта. Появлялись облака, белопенными островками висели между двумя безднами и медленно таяли.
Какая-то поломка произошла в холодильнике. Пока механики и машинисты производили починку, на целую неделю пришлось застопорить машину. Капитан злился, спускался в машинное отделение и гремел там, угрожая отдать механиков под суд. А кочегары радовались: для них наступили блаженные дни - спи, сколько влезет.
Отдыхал и Лутатини.
От матросов он теперь достаточно узнал о шанхаерах. Раньше он и не подозревал, что этот отвратительный промысел существует во всех портах Старого и Нового Света, и больше всего процветает у него на родине - в Буэнос-Айресе. Беглым матросам, нарушившим по тем или другим причинам контракты, некуда было деться. Скрываясь от своего начальства и от полиции, голодные и бесправные, они доходили до такого состояния, что готовы были поступить куда угодно и на каких угодно условиях. Вот здесь-то и являлись на помощь ловкие люди, которые устраивали их на другие суда. Так из этого родились мощные организации шанхаеров.
В Буэнос-Айресе главным шанхаером считался Томми Мур, наживший огромнейший капитал на заработкам моряков. Имя его хорошо знакомо всем морякам, кто хоть раз побывал на берегах Ла-Платы. Он встречал сам каждое вновь прибывшее в порт судно и старался заманить команду в свой пансион в Калле ля Мадрид. В стенах пансиона, чтобы обобрать матросов, не стеснялись никакими средствами, пуская в ход и спиртные напитки и продажных женщин. Редко кто мог избежать соблазна. Наверняка можно было сказать, что они, пожив у Томми Мура, спустят не только деньги, но и вещи. А когда у них ничего не оставалось, кроме мускулов, прикрытых жалким тряпьем, их устраивали на то или другое судно. Томми Мур снабжал их небольшой суммой денег, рабочим платьем, табаком и даже отпускал по бутылке виски на брата. Но за такое удовольствие каждый моряк должен был подписать "адванснот". А это означало, что месячное или двухмесячное жалованье моряка получал шанхаер после того, как его клиент уходил в море.
Сверх того шанхаер занимался и другим делом. На плохие корабли с рискованным рейсом трудно было набирать дешевую команду. Каждый матрос, сколько-нибудь обеспеченный, избегал службы на подобных судах. В таких случаях пароходные компании или сами капитаны обращались к содействию шанхаера. Томми Мур всегда был готов к их услугам. В его распоряжении находился штат агентов. Мало того, в этом деле ему помогали представители Армии спасения. Он раскидывал агентов по всем портовым кабакам, как рыболовные сети в море. И всегда у него был удачный улов. За каждую завербованную голову он получал двойное вознаграждение - и с моряка, и с пароходной компании.
Так случилось и в тот вечер, когда попал в кабачок Лутатини. У матросов вышли все деньги, чтобы продолжать веселье в "Радости моряка". В это время подоспел человек, бритый, вертлявый, как фокстерьер, в котелке, лихо сдвинутом на затылок. Окинув наметанным взглядом пьяную компанию, он бойко заговорил:
- Ребята! Моряк без корабля, да еще без денег - все равно что рыба без воды. Спешно нужна команда.
- Куда? - обратились к нему разом несколько человек.
- На "Орион". Пароход великолепный - громадина! Идет в Барселону, в нейтральный порт, под нейтральным флагом Аргентинской республики. Следовательно, опасности от войны ровно никакой нет. Кому сейчас же нужны деньги - не зевайте. Спешите подписать контракт.
Матросы, распаленные вином, заорали:
- Правильно! Нечего на берегу околачиваться!
- Согласны!
- Гони монету!..
И вокруг человека в котелке образовалась очередь, возглавляемая охмелевшим и ничего не соображающим Лутатини.
Пьянство еще некоторое время продолжалось. А потом всех, кто подписал контракт, начали грузить на моторный катер. Некоторые из них находились в полумертвом состоянии. С этими легче было справиться. А те, что были потрезвее, буянили, но против них выставили полицию.
Лутатини, слушая разговоры о шанхаерах, искренне возмущался этой чудовищной системой несправедливости. Трудно было поверить в это, если бы он сам не был завербован на судно таким же способом.
Как-то, сидя на баке, он спросил у матросов:
- Как же власть терпит таких разбойников?
Матросы захохотали:
- Да вы, сеньор Лутатини, точно с неба свалились на землю.
- Притворяется непонимающим ребенком, долговязый черт!
- Он, божья чумичка, не знает, из кого состоит власть!
- Шанхаер - это узаконенный жулик. Запомните это навсегда, сеньор Лутатини.
Старый рулевой Гимбо, с крупным синим носом, похожим на паяльник, похлопал Лутатини по плечу и промолвил:
- Вот, дружище, как обстоит дело: обирают нашего брата и не велят "караул" кричать.
Бразилец Сольма мечтал вслух:
- Хорошо бы такого шанхаера в кочегарку заманить. Ломом разок-другой стукнуть и - в топку.
Домбер прохрипел, оскалив зубы:
- А мне хоть бы на берегу встретиться с тем субъектом, который продал нас. Я из его мяса трос скручу.
После вахты Лутатини мылся в бане. За обедом или ужином приходилось ходить самому с эмалированной миской и металлической ложкой. Ели тут же, около камбуза. Порции выдавал поваренок Луиджи, красивый и кроткий юноша. В глазах его с зеленоватым оттенком было что-то наивно-восторженное. Нежный и застенчивый, он, казалось, для того только и существовал на корабле, чтобы подчеркнуть грубость других. Над ним властвовал старший повар, сорокалетний толстяк с тройным подбородком, с рыхло вздутыми щеками. Правое ухо у него плотно прилегало к голове, а левое оттопыривалось. Он ходил во всем белом, начиная с колпака и кончая брюками. Команда, чтобы сильнее задеть религиозное чувство Лутатини, прозвала повара "Прелатом". Повар не обижался на это и даже старался подражать священнику, словно он находился не в камбузе, а в алтаре. На все остроты матросов и их ругань он отвечал грохочущим хохотом, словно его щекотали под мышками.
Около камбуза, за едой, Лутатини слушал разговоры команды.
- Говорят, что идем в Барселону. Это чистейшая ложь. Какой дурак будет что-либо отправлять в Испанию, когда воюющие страны платят за все в пять раз дороже. Во Францию мы держим курс - вот куда!
- Факт в квадрате.
Никто не знал, что скрывается в трюмах, и только делали на этот счет разные предположения:
- Вернее всего, военный груз.
- Да, шесть тысяч тонн.
- Может быть, оружие?
- А возможно, что и динамит.
- В Аргентине как будто нет динамитных заводов.
- Могли привезти из Соединенных Штатов, чтобы затем отправить под нейтральным флагом.
- Вот если напоремся на немецкую субмарину…
- Хо, тогда прямо в рай полетим вместе с нашим духовным отцом.
- Сеньор Лутатини окажет нам протекцию перед богом, чтобы для нас досталось местечко потеплее.
Лутатини досадливо хмурил брови:
- Напрасно вы смеетесь над такими вещами.
Он пробовал возражать, но всегда попадал в нелепое положение. Его оглушали грубой руганью. Матросы как будто нарочно старались показать себя перед ним с самой скверной стороны, издеваясь над всем, что для него было дорого и свято. Что это за люди? У них не было привязанности ни к богу, ни к семье, ни к отечеству… Они были бездомны, как птицы, и блуждали, по всем морям и океанам, от одного порта к другому, как обломки человеческого рода. Казалось, все интересы их сводились только к кабаку и продажной любви. О женщинах они отзывались так скверно, что Лутатини сгорал от стыда. Он никогда не представлял себе, что существует на свете такой разврат. А он еще хотел наставлять их на путь истины! Нужно быть сумасшедшим, чтобы взяться за такое дело!
В особенности доставалось ему от одного рулевого. Это был финн Карнер, худой человек, с признаками чахотки. Когда-то он плавал кочегаром, но потом перешел в верхнепалубные матросы. Топки вытянули из него соки, иссушили легкие, согнули спину, и к сорока годам его скуластое лицо пожухло, завяло. Когда он вступил в разговор с Лутатини, его злые глаза сверкали нездоровым блеском. Он часто задавал коварные вопросы.
- Вы, сеньор Лутатини, постоянно упираете на бога. Без воли божьей ни один волос с головы не упадет… А скажите, пожалуйста, на что он допускает войну? Ведь такой международной бойни ни один дьявол не придумает…
- Испытание посылает человечеству… - бросал готовый ответ Лутатини, стараясь быть спокойным.
Карнер махал руками.
- Застопорьте язык свой, чтобы он не выдавал всей вашей глупости! По вашему же писанию выходит, что бог ваш - всеведущий, всезнающий… Зачем же ему испытывать людей? Я не бог, а простой смертный человек, да и то знаю, что если на вас навалить три тонны угля, то вы лопните под такой тяжестью, как таракан под каблуком…
- С вами трудно вести беседу, - заявлял Лутатини.
Карнер шипел на это:
- Да, вам удобнее разговаривать с набожными стариками и старушками, чем со мною.