– Даже так? – Император уже едва сдерживал гнев. – Даже так?.. – Он тяжело опустился за большой стол и постарался придать лицу официальное выражение (и только тут я увидел, как он измучен последними днями). – Вы поведали, юноша, что не намерены сражаться против своей родины. А за свою, так называемую, родину вы намерены сражаться?
Я молчал, в горле совсем пересохло. Но, очевидно, само мое смущение и дрогнувший взгляд сказали Бонапарту все.
Император, протянув руку, взял со стола один медный колокольчик из четырех и нервно позвонил.
В зал тут же вошли четверо рослых гвардейцев и остановились – двое сбоку от меня и двое за моей спиной.
Теперь Наполеон мог гневно резюмировать:
– В таком случае, юноша, вы обвиняетесь в измене, нарушении присяги императору, приравниваетесь к пособникам вражеской армии и будете повешены вместе с поджигателями и партизанами! Арестовать его!
* * *
Вот честно, неохота вспоминать об этом. Но уж назвался груздем, начал записки писать – хочешь не хочешь, а полезай пером в чернильницу.
Помню, в осеннем безоблачном небе металась огромная стая грачей… Я смотрел на ее бесконечное кружение, то ли чтоб уже заранее отвыкать от видов земных, то ли… Но едва стая птиц уходила левее и ниже, в мой кругозор попадала перекладина и толстая пеньковая петля на ней.
Уже во второй раз рассыпалась барабанная дробь. Я еще подумал: тут три раза, что ль, сигналят, как в театре?
Сидя на краю кособокого, состряпанного кое-как эшафота, я повторно набивал трубку. Солдатик из охранения трясущимися руками поднес мне огонь. Он, видно, боялся сильнее меня.
– Что, страшно? – сочувственно спросил я солдата.
– Ага, – признался он. – А… вам как?
Я пожал плечами:
– Да ничего, терпимо. Петля все-таки – что-то свое, родное. Я гильотину не люблю.
Снова сыпанули барабаны. Солдатик дрожащими руками убрал в карман свое отнюдь не волшебное огниво.
– Чего тянут-то, не понимаю… – сказал другой солдат.
– Ждут высочайшего повеления, – объяснил я всезнающе и все-таки глянул на окна дворца.
И точно сглазил. Тут мне все-таки связали сзади руки и надели на шею петлю…
Из воспоминаний адъютанта императора, Жерара Дюпона
…В тот час Наполеон, поглядывая иногда в окно, по своему обыкновению делал несколько дел кряду, пытался написать ответ Марии-Луизе и снова перечеркивал написанное.
Один раз у императора вырвалось:
– Какая поганая баба!..
(За точность выражения ручаюсь.)
– Госпожа не приедет в Москву? – наивно спросил арапчонок, работая своим опахалом.
– Никогда не вступай в брак, мой мальчик! – отвечал ему Наполеон.
– Слушаюсь, мой повелитель, – поклонился арапчонок.
Тогда император, вдруг развеселяясь, потрепал его по черным кудряшкам, встал и снова посмотрел в окно. Здесь я нашел уместным спросить императора:
– Ваше величество, так все-таки вешать Бекле или зачитать помилование?
– Я пока не решил, – помолчав, ответил Бонапарт. – Хочу еще раз взглянуть на него… Может быть, подарю этому олуху жизнь. Его отец дружит с Гёте, знал Вольтера… Дюпон, пусть не вешают без моего знака!
– Да, капитан предупрежден. По-прежнему, знак – взмах платка?
– Конечно. Вы же знаете… – Император последнее время все чаще и легче приходил в нервическое раздражение.
Он вдруг начал что-то искать по карманам, осматривать кресла и стол.
– Кстати, где хоть один платок?.. Их была дюжина!
Мы с арапчонком бросились на поиски платков, я звонком вызвал камердинера.
Я нашел один платок под бумагами, арапчонок вытянул другой из щели между сиденьем и спинкой дивана, и целую стопочку платков с собой захватил камердинер.
Выхватывая их у нас, император приходил во все большее негодование:
– Снова этот с вензелем "Ж" – Жозефина!.. Есть в этом доме хоть один платок без буквы "Ж"? – Император с размаха метнул в меня стопку платков.
И так случилось (и на то, конечно, воля Провидения!) что один платок вдруг выпорхнул в окно, чего не мог не увидеть бдительный капитан караульной команды, не отрывавший взгляд от окон кабинета императора…
Из дневника Жана Бекле
…Капитан махнул саблей, и у меня из-под ног вмиг вылетела табуретка.
Я повис в петле, мгновенно затянувшейся. Даже не успев набрать побольше воздуха, чтоб жить еще минуту…
И в тот же миг явилось чудо! Хлопнул пистолетный выстрел. Я услышал близкий посвист пули – прямо над головой! Веревка дернулась… и я рухнул вниз, ударившись коленями и боком об доски эшафота.
Хрипя и напрягая из всех сил мышцы шеи, я замотал головой, ослабляя смертельную хватку петли. Судорожно ловя ртом, стал будто сквозь каменный мешок заглатывать земной благословенный воздух.
Только раздышавшись, понял, что лежу, упираясь затылком в помост. Только так и получилось ослабить петлю! По площади бегали солдаты – кто ко мне, кто от меня, а еще дальше, в распахнутых воротах площади появились верхами отец и Пикар. Оба припыленные от долгой скачки, и отец опустил свою меткую руку с дымящимся пистолетом.
Из записок полковника Пикара
…Если бы меня не знал лично капитан охраны, нас с Бекле-старшим расстреляли бы тут же, на месте. А так, всего-навсего разоружив, повели к Наполеону на доклад.
Перед могучими изящными дверями в кабинет императора нас встретил его верный Дюпон.
– Его величество просит вас немного подождать, – объявил адъютант и указал нам на диванчики с золочеными спинками. – У него сейчас важный прием…
Из журнала Таисии (в послушании Анны)
Трубецкой-Ковровой
Я стояла перед поработителем моего Отечества и старательно делала вид, что буквально умираю от расстройства.
– Умоляю вас, ваше величество, сжальтесь! – тихо сказала, почти прошептала я, молитвенно сложив руки на груди и сжимая ладонями у горла рясу послушницы, в которую облачилась намеренно.
Бонапарт, сидя в своем кресле и надувая щеки от осознания собственного превосходства, выдержал долгую паузу и ответил с холодным равнодушием:
– Я все прекрасно понимаю. А теперь прошу услышать и меня, княжна. – Вдруг стремительно поднялся, встал передо мной в необычайно благородной позе и, глядя мне прямо в глаза, будто некий античный герой, продолжил: – Я мог бы исполнить прихоть очаровательной женщины, но пойти навстречу служителю чуждой религии, – он с иронией указывал на мою рясу, – не нахожу удовольствия.
Я невольно вспыхнула от такого нахальства, но все же смогла сдержаться и ответить со всей возможной кротостью, не выходя из образа:
– Хорошо, я сейчас сменю платье на светское, оно со мной, и… с удовольствием пообедаю с вами… Если позволите, ваше величество.
Наполеон медленно подошел ко мне вплотную и взял двумя пальцами за подбородок.
– Сегодня я отпустил камердинера, и поэтому сам помогу вам сменить платье.
От возмущения я задохнулась и уже набрала в грудь побольше воздуха для длинной и резкой отповеди этому узурпатору, как вдруг за дверью раздались чьи-то крики и брань. Наполеон недовольно сморщился, потом побагровел от злости.
– Мадемуазель, – начал он тем не менее вполне спокойным тоном, – соблаговолите подождать в той комнате, – махнул рукой на дверь в противоположном углу кабинета. – Я решу кое-какие вопросы, и мы продолжим нашу многообещающую богословскую беседу…
Из записок полковника Пикара
Мы оба, едва сдерживаясь и кипя, стояли перед императором. Анри, видно, по старой русской привычке, тут же брякнулся перед Наполеоном на колени. Император взялся его подымать, но с этим седым жилистым чертом не так просто было справиться.
Я же, пользуясь данной заминкой, говорил не прерываясь:
– Ваше величество, Бекле-младший – опасный лазутчик, обладающий неоценимыми сведениями о русской армии. Это подтверждает и его отец. – Коленом я дал знать Бекле-старшему, что здесь требуется и его оценка моих слов.
Старый мерин, спохватившись, горестно вздохнул, а я продолжил:
– Я нижайше прошу казнить Жана Бекле лишь после проведения дознания во вверенном мне ведомстве!
Тут Анри наконец поднял голову и скорбно воззрился на Бонапарта:
– Я с великой неохотой присоединюсь к прошению полковника… Но с одним условием!
Здесь я в испуге покосился на титулованного пьяницу, вздумавшего ставить условия самому Наполеону. Анри, хоть и стоял на коленях, ни смирения, ни кротости в нем ни на грош не чувствовалось.
– Я тоже попрошу, ваше величество, отсрочить сыну казнь, но лишь если вы сегодня же повесите меня! Именно я заслуживаю петли, вырастивши столь негодное орудие для ваших великих замыслов.
Наполеон со всей торжественностью наклонился, беря Анри за плечи, и снова бережно потянул его вверх:
– Немедленно встаньте, мой честный Бекле!
Тут уж хитрый боярин соизволил встать на ноги.
– Я всегда ценил глубину ваших чувств, – продолжил император. – Но можем ли мы знать все цели Провидения? Я никого не собираюсь казнить, ибо люблю всех вас, дети мои! Даже тех, кто наносит мне удары в спину. Поэтому меру виновности каждого в моей империи определяет закон! И если один из представителей закона, месье Пикар, утверждает, что этот случай требует особого доследования, мы обязаны подчиниться!..
И этот великий человек со всем изяществом развел перед нами манжетами.
Из дневника Жана Бекле
…В камере были довольно ровные земляные стены. Окажись у меня под рукой хотя бы чайная ложечка, я бы отсюда выкопался! На закате уютное солнышко появляется в маленьком квадратном окне под потолком. Мастерски сколоченный стол, хоть старый и серый, с подгнивающими снизу досками, но еще вполне пригодный к использованию по назначению. Довершали интерьер моего узилища две широченные лавки, по ножкам коих неспешно поднималась сказочной красоты плесень. Когда приходил отец, то опасливо садился на одну из них, а я разминался, вставая с другой.
Отец, конечно, приносил с собой согревающие напитки. Я поначалу не отказывался, а потом плюнул и на его водочку, и на свои разминки. Думал, авось простужусь, так переведут в какое-нибудь менее фантастическое место.
Отец каждый раз спрашивал, садясь напротив:
– Почему ты не хочешь хоть чуть-чуть поговорить со мной?
– Ты же не хочешь хоть чуть-чуть убивать месье Пикара? – отвечал я по-русски, подражая дилетантскому отцовскому прононсу.
– Ну, это же бред! Как тогда мы найдем второй свиток?!.. – заводился отец, но, глянув на меня из-под клокастых бровей, успокаивался. – Кстати, Жано, месье Пикар спас тебя от позорной смерти.
– Ну да?! Убедив императора, что я знатный лазутчик?.. И теперь я умру не на виселице, а на пыточном станке этого тролля! – усмехнувшись, я вновь укладывался на свою инфернальную лавку.
– Сам знаешь, что болтаешь глупости… – недовольно поджимал губы отец.
– Поживем-увидим, – ответствовал я и закрывал глаза.
Отец пересаживался ближе. Порой, убеждая все горячей, опускался передо мной на пол.
– Это не наша война, сынок! Мы же с тобой обсудили это еще по весне, в Париже! Что идем сюда только за нашим фамильным наследством!.. – Он загибал пальцы, напоминая главные задачи: – Забрать всё отсюда, выкарабкаться из долгов в Париже, поделиться с Пикаром… – вот, всё, что нам нужно. А Наполеон со своими амбициями, Кутузов, Москва, Петербург – да гори они огнем! Мы свободные люди свободной планеты!.. Жан, вспомни максимы Паскаля и сарказм Ларошфуко!..
– Это война моей родины, а значит – и моя война.
Так я сказал ему вчера и отвернулся к стенке, пахнущей дождевыми червями и чистой землей – той самой, из которой мы с Андрейкой в далеком детстве насыпали ратям Александра Македонского редуты и брустверы.
Отец вскочил и попытался заглянуть в мое лицо, словно проверяя – его ли это сын?
– Боже! – Он быстро заходил по малой камере. – И вот что сделали с тобой четыре года детства в этой земле?! Пока я улаживал судебные дела в Санкт-Петербурге и продавал имение… Идиот! – Он даже хлопнул себя по лбу ладонью. – Здесь что, все отравлено ядом патриотизма?! – теперь он саданул кулаком по мягкой стенке камеры. На ней осталась заметная вмятина, посыпался суглинок.
– Что-то вроде того… – улыбнулся я, не поворачиваясь и пожимая плечами.
– Ну хорошо! – Папаня остановился в центре камеры. – Оставайся где хочешь, хоть в Китае, хоть в Африке, хоть у черта на рогах! Я никогда не препятствовал твоим путешествиям, но… Отдай мне свиток. Пока я твой отец, свиток – мой!
Я все же перевернулся на спину и покосился на него.
– На первом листе было завещание…
– Что?! – Он весь так и скривился, почуяв неладное.
Я сел на лавке.
– Там было завещание нашего прадеда, боярина Беклемишева, казненного царем Василием Третьим. Сам понимаешь, сейчас я не могу дать его тебе почитать, но я помню наизусть. – Отец медленно присел на соседнюю лавку и насторожился. – Он пишет, – продолжил я, – ну, то есть пишет нам…
Истинный Бог, в этот момент на окно, за решеткой присел голубь!
А я цитировал по памяти:
– "…Об одном молю вас, дети, различать опалу царскую и саму Святую нашу Русь. Не бегите к полонезам да литвинам, не служите татям ласковым. На престол разбойник и глупец взойдет, да в ад провалится, а Русь пребудет вечно. Потому и грамоты сии, указующие путь к золотой мышце, запрячу в Кремле – дабы не далось мое богатство внуку моему нечаянному, по духу не родному, расточителю или предателю Руси. А в сердце державы, в Кремль, его едва ли пустят…"
– Ошибся здесь боярин, – усмехнулся прискорбно папаша.
А я продолжал:
– "…И в Писании сказано, где сокровище ваше – там и сердце ваше. И я говорю вам: если сердце ваше – на Руси, сокровища мои берите, а нет – отступитесь в пределы свои…"
Тут с визгом распахнулась железная дверь, и в камеру буквально впрыгнул Пикар. По его перекошенной роже было несложно понять, что этот черт тайной службы подслушал всё дословно.
– Он блефует! – заорал полковник чуть ли не в ухо отцу. – О-ля-ля, как красиво! Ты понял? Он намекает, что по завещанию перевозить в Европу ничего нельзя, и раз твое семейство в эмиграции – так значит, и свиток не твой!
– Он не намекает, он ясно это сказал, – грустно молвил отец.
Он посмотрел мне в глаза, и я не отвел взгляда.
Пикар лихорадочно метался по камере.
– Ха-ха! Он думает, что загнал нас в тупик! – Он подскочил ко мне, брызжа слюной: – Да ты сам – в тупике!
Полковник все же попробовал взять себя в руки, нервно похлопал отца по плечу.
– Пойдем, выпьем, старина Бекле! – И снова взвился на меня: – Сейчас я прикажу тебя пытать! – Он подмигнул отцу, думая, что делает это незаметно. – И ты мне выложишь все в лучшем виде!
Поднявшись, папаня утомленно повернул Пикара за плечи к выходу.
– Он одумается.
– Я знаю. У меня все быстро одумываются! – подтвердил полковник, плотоядно оглядываясь на меня. Но отец продолжал что-то шептать ему на ухо, приобняв за плечи.
– Попробуй, – вполголоса ответил Пикар. – А чтобы легче думалось, – опять крикнул он мне уже от порога, – ни бургундского, ни более патриотических напитков предлагать не буду! С провиантом у самих перебои, чтобы еще делиться с врагом.
Отцу он уже не подмигивал. А значит, вполне мог исполнить угрозу. Тут уж и папаня нахмурился, развернул к себе раздухарившегося полковника.
– Ребенок и так слабо соображает. А без пищи загнется совсем!
– Какое везение, – выпалил ему в глаза Пикар, – умереть на родимой земле! – И, отбросив руки Бекле-старшего, шагнул из камеры…
Из записок полковника Пикара
…Тем вечером, действительно, Басьен откупорил последнюю бутылку.
Еще не веря такому несчастью, я рылся во всех ларях, ящичках, закутках, пазах, нишах, гротах… иных темных углублениях спальни и кабинета (прежде эти поиски не подводили!), все тщетно!
– Сыр и масло тоже на исходе, – сказал Басьен, прибирая со стола тарелку с покривившимися желтыми кусочками.
Я отнял у него тарелку и перед Басьеном демонстративно прожевал последний сыр.
– Ты вот что… – сказал я ему, еще жуя. – Приготовь для старого Бекле "отдельный кабинет" с решетками на окнах. От греха подальше.
Басьен кивнул и вышел прочь.
Из записок адъютанта императора, Жерара Дюпона
В комнатах становилось все холоднее. И император кутался в две русские собольи шубы, даже сидя у камина.
Как-то стало вдруг рано темнеть за окном. И до полуночи, когда император укладывался спать, в залах и комнатах было весьма тускло и грустно также по другой причине. Мы теперь экономили свечи: вставляли тонкие огарки в зальные крупнокалиберные канделябры, тем самым сберегая порядочные восковые заряды для важных совещаний или празднеств.
На последнем закрытом совете, то есть в весьма узком кругу, император сказал:
– Я наслышан, что русская почта работает из рук вон плохо. Но не до такой же степени! – Он встал и принялся расхаживать вдоль круглого стола, где сидели его генералы. – Его величество русский император Александр до сих пор не ответил ни на одно мое письмо, а я отправил этих писем дюжину! И по сведениям Пикара, мои письма до государя доходят! – возвысил он голос.
Полковник Пикар, сидевший в странной задумчивости, вздрогнул, услышав свое имя.
– Удивительное хамство, – продолжал император, – учитывая европейское воспитание русского царя!
Генералы сидели пока молча, слушая его величество, и явно воздерживались от проявления мнений и чувств. Вероятно, старались понять – к чему именно склоняется сейчас их император.
– Русская армия растет и крепнет, – вещал меж тем его величество. – А наша – в весьма плачевном положении. Зимовать в Москве нельзя. Нет ни провианта, ни фуража, ни боезапаса. Русские разбойничьи шайки прервали всякую связь моего войска с Европой!
Император остановился и выполнил разворот на 180 градусов. Глаза его пылали страстно и даже болезненно.
– Я тоже начну действовать против правил. Оставляя Москву, я взорву им все башни Кремля и все их круглые дворцы с крестами!..
Из записок полковника Пикара
…Все было ясно. Странно, что генералы решили о чем-то еще посудачить…
Когда мы уже расходились, в приемной императора ко мне подбежал Басьен. По его лицу я еще издали понял, с какой вестью он спешит.
– Когда вы его потеряли? – лишь уточнил я вполголоса.
– Сегодня, с той самой минуты, как вы велели приготовить ему камеру, – растерянно пролепетал мой подручный. – Как сквозь землю провалился!
Ах, старый лис! Я недооценил его скифского чутья!..
– Найти до вечера! – приказал я Басьену, хоть у меня не теплилось ни искорки надежды.
А вот Басьен весьма уверенно ответил: "Слушаюсь!"