Жора решил снова обогнуть часть поляны и зайти к гамаку с противоположной стороны. Это было невероятно трудно - сделать огромный крюк в самом сердце спящего лагеря, но когда он, наконец, достиг намеченного места, стало ясно, что самое сложное еще впереди. До гамака было на глаз метров сорок. До костра, за которым ходил часовой, - еще около двадцати. Теперь, на фоне огня, гамак виднелся совершенно отчетливо. Было видно и другое: между гамаком и Грузиновым стояла раскинутая плащ-палатка. Раньше, сквозь костер, она была незаметна.
Жора задумался. Если он не видел этой плащ-палатки из-за костра, значит, сейчас он не виден часовому. И действительно, тот исчезал всякий раз, когда оказывался на одной линии с Грузиновым и костром. Свет костра ослеплял. То, что делалось за пламенем, оставалось скрытым и для Грузинова, и для часового. Значит, нужно ползти прямо на свет костра, пользуясь моментами, когда часового заслоняет пламя.
Вся беда в плащ-палатке - миновать ее не удастся. Но зато Жора понимал, что первую половину пути она будет скрывать его от часового. Значит, пока что самое главное - это не разбудить спящих в палатке. И Жора осторожно выполз из кустов. Прижавшись к земле, он стал ладонями нащупывать все, что могло хрустнуть или зашуршать. Прошлогодние сухие листья чуть-чуть повлажнели от скудной ночной росы и не шумели под его телом. Поляну покрывала короткая, выжженная июльским зноем трава. Травинки кололи руки и лицо и, что было еще неприятнее, шелестели, цепляясь за одежду и сапоги. Шелестели они совсем тихо, вероятно, в двух шагах никто бы не расслышал этого звука. Но каждый, еле заметный шорох, казался теперь Жоре оглушительным выстрелом. И он слегка приподнимал тело, чтобы не цепляться за проклятую траву.
За полчаса он одолел двадцать метров до плащ-палатки.
Прислушался. В палатке было тихо. Все спали. Короткий отдых - и снова: правая рука вперед, левая нога согнута в колене; левая вперед, правая нога согнута; позади еще пятьдесят сантиметров.
Теперь приходится ползти урывками, когда часовой скрывается за ярким пятном света; как только он показывается из-за костра, Жора каменеет, вжимаясь в землю.
В таком напряжении прошел почти час. И когда, наконец, Жора очутился под гамаком, он почувствовал себя совершенно опустошенным, разбитым и сразу постаревшим. На миг он приник головой к земле.
Но он был молод и силен и быстро пришел в себя.
Он ввинтил в гранаты запалы и разложил их тут же, в траве под гамаком. Расстегнул кобуру и медленно, миллиметр за миллиметром, взвел курок. Сунул пистолет за пазуху. Вытащил из ножен знаменитую финку. Затем закрыл рукой глаза, чтобы привыкнуть после костра к темноте. И только после этого перевернулся на спину.
Гамак висел невысоко - примерно в метре от земли. Жора увидел сумку - не всю сумку, а ее край. Он осторожно просунул сквозь сетку палец и потрогал гладкую кожаную поверхность. Нечего было и думать вытащить сумку, прорезав гамак: она была надета через плечо, а до ремней ножом не дотянуться.
Прирезать немца? Но все в нем восставало против убийства спящего человека, хотя бы и фашиста. Впрочем, Жора сумел бы побороть эту слабость, но дело было не только в этом. Полтора Ивана финкой молниеносно снимал часовых; те не успевали пикнуть. Жора этого не умел. Он знал, что промахнется.
Оставалось единственное. Выждав момент, когда часовой вновь скрылся за костром, Жора бесшумно выпрямился и наклонился над спящим. Он коснулся сумки и ощупью принялся искать ремень. Наконец, нашел и легонько провел по нему лезвием финки. Второй конец уходил под плащ, которым был укрыт немец. Жора слегка потянул. Ремень чуть-чуть поддался. Жора потянул еще раз. Ровное дыхание спящего перешло в тонкий прерывистый свист. Свист оборвался на предельно высокой ноте. Пробормотав что-то невнятное, немец повернулся, придавив сумку.
Дыхание эсэсовца снова стало спокойным и ровным. И Жора опять легонько потянул сумку. В ту же секунду офицер спросил ясным, совсем не сонным голосом:
- Вер ист да?
- Сумку! - сказал Жора от неожиданности. - Пусти сумку, гад!
Дальнейшее произошло молниеносно. Взгляд в сторону часового. Часовой, пока еще не спеша, направлялся к гамаку. Внезапно офицер рывком сел и торопливо зашарил у пояса. Жора изо всех сил рванул сумку и трижды выстрелил в упор, в черный провал рта.
- Ждем еще четверть часа, - сказал Вихман, когда стре́лки показали два. - Они вернутся.
Моряки молчали. Взрывы - один за другим два взрыва гранат, потом третий - прозвучали почти час назад. И сразу же бешеная стрельба.
- Еще пять минут, - сказал Вихман, глядя на неумолимые стрелки.
Пять минут прошло. Пять коротких и в то же время невыносимо долгих минут.
- Еще три, - упрямо сказал Вихман. - Еще три минуты.
Наконец, он поднялся.
- Больше ждать нельзя.
В ответ что-то зашуршало и из кустов послышался голос Жоры:
- И не надо, клянусь жабрами акулы!
Оба разведчика стояли радостные и возбужденные, и даже обычно невозмутимый Дементьев с трудом сдерживал дыхание.
- …Рванул сумку, - захлебываясь, рассказывал Грузинов, - из пистолета в упор - и за гранаты. Кормовая - огонь! Одна! Вторая! Подарок фюреру от партизана Жоры! Фрицы прямо взбесились. Мечутся, как тараканы на сковородке. Ну, я прихватил с гамака плащ, ставлю паруса и ходу. Сначала иду параллельным курсом, рядом с фрицами. Потом чувствую, нам не по пути, поворот фордевинд и жму на Колю. Добежал, а Коля из главного калибра как по ним шарахнет! Чтоб мне не видать Чер… - хотел закончить Жора свой рассказ, но вдруг осекся и замолчал.
- Ну, чего же ты? - спросил из темноты Полтора Ивана, тот самый Полтора Ивана, чьих насмешек Жора боялся больше всего на свете. На этот раз в его голосе не было и тени иронии, но Жора тихо и смущенно ответил:
- Да я ничего… Просто мне лес… ну все равно, что вам Черное море!..
Через час начнет светать, а от Вихмана никаких известий. Всю ночь никто не сомкнул глаз. Всю ночь командир соединения просидел, прислонившись спиной к дереву и сжимая ладонями виски. Кругом - тяжелое молчание. Молчит даже комиссар.
Близится неумолимый рассвет, а с рассветом…. Кто знает, что он принесет?
Очевидно, с рассветом первая волна двинется дальше, к огневым точкам на склонах Чатыр-Дага. А что потом - неизвестно.
Тупая боль надсадно ломит виски. Командир кулаками стискивает голову. Остается час до рассвета.
За час до рассвета Вихман вручил сумку командиру соединения. Сумка принадлежала командиру эсэсовского батальона гауптштурмфюреру Паулю Кнаббе.
Командир вынул документы. В левом верхнем углу каждой бумаги стоял гриф: "Операция Шварц Шаттен. Совершенно секретно". Вот она, операция "Шварц Шаттен"! "Черная тень". Довольно мрачное название! Немцы - мастера на такие выдумки. Черная зловещая тень должна пасть на партизанские отряды, стереть их с лица крымской земли. Всюду, куда ни ступит отряд, его настигнет черная зловещая тень…
Кроме оперативного приказа, среди бумаг оказались схема карательной операции и информационный бюллетень о зонах расположения и численности партизан.
С рассветом первая волна карателей идет на Чатыр-Даг. Достигнув вершины, батальоны сворачивают и выходят на Симферопольское шоссе, чтобы идти из заповедника на восток и начинать прочес Зуйских лесов… Вторая волна выходит на дорогу Алушта - заповедник…
Командир встал. Боль в висках исчезла. Он знал все, что ему было нужно. Теперь он уверенно поведет партизан по пятам карателей.
Он созвал командиров и объяснил им обстановку.
Гитлеровцы движутся тремя волнами. Соединение находится впереди первой волны. Через час волна начнет двигаться, чтобы оттеснить партизан к отрогам Чатыр-Дага, где их встретят огневые заслоны противника.
Если партизанам удастся просочиться сквозь гитлеровские цепи, их настигнет вторая волна, которая движется в восьмистах метрах следом за первой. За ней катится третья волна. Достигнув Чатыр-Дага, части карателей заканчивают операцию. Она продлится еще сутки.
- Мы должны, - говорил командир, - любой ценой избежать столкновения с противником, иначе соединение перестанет существовать.
Он умолк. Перед ним снова возникла щепка, колыхавшаяся на воде. Да, только так! Попасть в промежуток между волнами.
Триста человек, насмерть спаянных ненавистью к врагу и железной дисциплиной, до сих пор были грозной силой. Недаром немецкие машины даже днем остерегались ездить по крымским дорогам. Недаром солдат, отошедший в сторону от шоссе, для Гитлера уже не солдат, а покойник. Уничтоженные гарнизоны, разгромленные обозы, горящие склады - вот смысл существования партизанского соединения. Но сегодня, сейчас перед ним совсем иная задача.
- Риск очень велик, - закончил командир. - Не то что выстрел - малейшим шум, случайность, и нас перестреляют всех до последнего. Зато, сумев продержаться, мы сохраним соединение.
После совещания командир подошел к Грузинову и похлопал его по полосатой груди:
- Морская душа!.. Хороший у тебя, Вихман, народ!
- Хороший, - улыбнулся Вихман и обнял Жору за плечи. - Моряки!
…Люди шли так, что ни звери, ни птицы не чуяли их. Шли, положив пальцы на спусковые крючки автоматов. Ноги, обутые в мягкие постолы - испытанную партизанскую обувь, сами обходили готовую треснуть ветку. Отойти от колонны шагов на пятнадцать - ничего не слышно. Ни шороха, ни хруста. Не поверишь, что идут триста человек.
Но триста человек - это триста непредвиденных случайностей. Нервы напряжены до предела. А когда нервы бывают напряжены…
На поляну, ломая заросли, выскочил олень. Все произошло мгновенно. Полтора Ивана вскинул автомат. Все замерли. Командир понял, что нельзя терять ни секунды. Удар - и автомат, описав параболу, упал в кусты. Командир перевел дыхание, глаза его блеснули гневом. Полтора Ивана побледнел.
И снова в полной тишине, шаг за шагом, метр за метром…
Совсем близко стали явственно слышны слова немецкой команды:
- Форвертс!
Командир знаком подозвал к себе Дементьева.
- Ждем здесь, на тропе. Разведайте, - шепотом приказал он.
Вихман, Грузинов и Дементьев исчезли в кустах. Шли минуты; где-то почти рядом звучала громкая чужеземная речь. Затаившись, партизаны ждали, что вот-вот на тропу выйдут каратели.
Наконец разведчики вернулись.
- Идут в нашем направлении. Передовые дозоры шагах в сорока от нас.
Отряд развернулся и стал медленно отходить. Партизаны крались рядом с передовыми дозорами гитлеровцев. Тянулись часы мучительного перехода.
Командир с нетерпением ожидал ночи. Ночью предстояло самое сложное - "поднырнуть" под первую цепь противника. Если это удастся, партизаны получат некоторое преимущество в молчаливой игре со смертью - идущие впереди каратели будут тогда играть роль своеобразного "охранения" отряда: они первыми выйдут к Чатыр-Дагу.
Солнце палило немилосердно. Партизан мутило от жары и жажды. Воды ни у кого не было уже давно. А время будто остановилось…
Наконец, солнце начало клониться к лесу. Вот оно коснулось верхушек сосен и вдруг расплавилось в их ветвях. Сумерки были густыми и короткими. Одна за другой вспыхивали звезды на посиневшем небе. Лес притих, и только вдали надрывно кричала какая-то птица.
Потом над лесом взвились ракеты, оповещая, что на сегодня прочес окончен. Командир взглянул на часы. Ровно двадцать ноль-ноль. Гитлеровцы были пунктуальны.
Разведчики доложили, что каратели разбивают лагерь. Наконец партизаны смогли отдохнуть. Измученные, они растянулись на земле и, лишь отдышавшись, принимались стягивать с плеч вещевые мешки.
Ветер переменился. Теперь он задувал с тыла. Каждый его порыв приносил запах дыма и варившейся еды. Партизаны были голодны. Продукты кончились. Мучила жажда. Ручей остался там, где сейчас расположились немцы.
Пока люди отдыхали, командир соединения готовился к дальнейшим действиям. Ему надо было проверить точное расположение лагеря противника, разведать, на каком же участке лучше всего поднырнуть под первую цепь, чтобы очутиться между волнами.
В разведку снова ушли Жора Грузинов и Николай Дементьев. Выбравшись к поляне, на которой горели костры, Жора и Николай медленно поползли вдоль нее. Их скрывали кусты. Вскоре костры кончились. Вокруг тихо, немцев в этом месте не было.
- Запомни ориентиры, поведем здесь, - прошептал Дементьев.
Грузинов кивнул.
Они снова поползли по краю отлогой балки, пока не увидели костры второй волны карателей. Внезапно рядом грохнул выстрел, лес вдруг залило мертвенным зеленым светом, и по земле побежали полосатые тени деревьев. Разведчики приникли к земле. Когда осветительная ракета погасла, глазам понадобилось время, чтобы привыкнуть к темноте.
Через час разведчики вернулись в отряд. Там уже все было готово к маршу. Командир шепотом давал последние указания.
Перед выступлением покурили, накрывшись плащ-палатками.
- Может, последняя цигарка, - прошептал кто-то.
Вспышка цигарки осветила небритый подбородок и втянутые при затяжке щеки.
"Кто бы это?" - подумал командир, и тоже шепотом ответил:
- Был бы табак! - он произнес это таким тоном, как будто у него не было большей заботы, чем о табаке.
Отряд двинулся в путь.
Шли колонной по три: не шли, а скользили, как тени. Медленно. Осторожно. Чтобы не стукнул камень, не хрустнул сучок. Придерживали каждую ветку, - чтобы не хлестнула, чтобы не зашуршали листья.
И вдруг - ракета! Люди попа́дали на землю. У кого-то громко заскрежетал котелок. Ракета давно погасла, а партизаны все еще лежали, затаив дыхание, и прислушивались. Но пока все было тихо. Командир обернулся и едва слышно шепнул:
- Вперед!
Лежавший за ним боец передал команду соседу.
И снова крадутся люди по лесу.
Но вот впереди, чуть левее, за деревьями мелькнул огонь костра. Начинался самый опасный участок пути. Вскоре и справа блеснул костер. Разведчики вели соединение точно по намеченной трассе. Вот костры отодвигаются назад. Как медленно. Еще метр. Еще два. Снова ракета. Ее мертвящий свет льется сверху на деревья, пробивается сквозь ветки. Партизан - нет. Они вжались в запятнанную светом землю, слились с обросшим мхом камнем, с колючим кустом шиповника. Не слышно, как лег отряд, как он поднялся. Как будто нет никого в лесу, кроме деревьев, ракет и немцев.
Когда костры, наконец, остались позади, кто-то из партизан внезапно оступился. Падая, он зацепил ветку. Та с громким треском обломилась. И тотчас же справа послышались шаги.
- Вер ист да? - спросили из темноты.
Все молчали. Командир лихорадочно соображал, что делать.
- Вер ист да!? Их верде шисен! - повторил немец.
Командир скорее угадал, чем увидел две передвигающиеся тени. У той, что левее, теплилась сигарета. Командир знал по-немецки, и он понял слова патрульного. И еще понял, что немцы боятся. Боятся темноты и леса. А когда немец боится, он действительно может выстрелить. Со страху. Нельзя дать ему выстрелить. Надо заговорить с ним. Командир выхватил из кармана фонарик. Луч света уперся в растерянные лица солдат.
- Штиль гештанден! - негромко скомандовал командир. Только бы не выдал акцент! - мелькнула мысль.
- Сигаретте лешен! Шнелль!
Огонек сигареты отлетел в сторону. Солдаты торопливо прошли мимо. Командир почувствовал противную слабость в ногах.
…Вскоре соединение вышло к намеченному месту. Теперь партизаны находились между двумя волнами карателей. Часовые партизан стояли почти рядом с немецкими часовыми.
Здесь и решили заночевать. Впрочем, несмотря на усталость, никто не спал. Люди хорошо понимали, какую одержали победу. Но впереди длинная ночь. А что принесет рассвет?
Было тихо, тихо… Только ветер шумел деревьями, да выл в горах какой-то зверь…
Потом настало утро. Уснувших будили, следя, чтобы разбуженный не заговорил. Короткие сборы. Перепоясались потуже, оглушили себя затяжкой табака, чтобы меньше чувствовать голод.
Командир осмотрел людей. Лица у всех обросшие, усталые…
Вернулась группа разведчиков. Они сообщили - каратели вот-вот возобновят прочес. Часть разведчиков осталась, чтобы не терять из виду противника.
И снова бесшумно шагают партизаны. Но на этот раз гитлеровцы спереди и с тыла. Если партизаны прибавят шаг, они врежутся в первую волну, если отстанут, на них наткнутся каратели второй волны.
Разведчики, шедшие впереди, видели перед собой серо-зеленые спины гитлеровцев. А группа прикрытия, отходя, не теряла из виду передового дозора врага.
Как-то до войны, в цирке, командир восхищался наездником, джигитовавшим сразу на двух лошадях. На седле одной - его левая нога, на седле другой - правая. Пока лошади шли вровень, наезднику ничего не грозило. Но стоило одной из них изменить скорость, и он очутился бы на земле.
Положение отряда напоминало командиру этого наездника. Правда, с небольшой разницей. Ушибами здесь не отделаешься.
Но пока все шло нормально. И у немцев, и у партизан. Немцы двигались тремя волнами, строго придерживались разработанного плана операции, пунктуально соблюдали сроки, направление и дистанцию. Партизаны шли четвертой волной, строго придерживаясь планов и карателей, и своих собственных.
Вскоре пошло мелколесье. Здесь несколько лет назад бушевал пожар. Старый лес выгорел, а редкие молодые сосенки, среди которых торчали почерневшие пни, еще не поднялись выше человеческого роста.
Срок операции "Шварц Шаттен" кончался. Цепи гитлеровцев стали выходить к отрогам Чатыр-Дага. Затаившись у опушки, партизаны наблюдали.
Подразделения карателей на плато были видны всем ясно. Они перестраивались в колонны.
Командир знал, что то же самое происходит и в тылу партизан, где были вторая и третья волны карателей. Но он не знал, какими тропами они будут выходить из леса. Не пройдут ли они поблизости? Как уклониться от встречи с гитлеровцами?
Неподалеку, меньше чем за километр, рос густой лес. Пожар не смог перекинуться к нему через дорогу, проходившую в глубокой ложбине. Командир повел туда соединение. Спуск в ложбину был крутой. Идти тихо было невероятно трудно. Из-под ног скатывались мелкие шумливые камни. Скорей, скорей! Внизу под откосом дорога, а за ней - спасительный лес…
Командир развернул партизан фронтом к дороге, решив проскочить ее одним броском. Несколько мгновений стояли, прислушиваясь. Все было тихо.
Командир подал рукой сигнал:
- Вперед!
Триста человек ринулись вниз бесшумной лавиной. До дороги оставалось метров тридцать. И вдруг….
Ритмическое цоканье копыт донеслось из-за поворота. На дороге показался взвод румынских кавалеристов.
Третьи сутки партизаны уходили от врага. И вот, когда выход из ловушки так близок, - эта встреча… Оставалось одно: принять последний короткий бой.