– Да, – я сразу вспомнил, – перстень бриллиантовый, чуть ли не двадцать пять карат.
– Именно в двадцать пять. Но это только один из случаев, не обо всем писали.
– Подожди, но писали еще, что взяли только исполнителей, что работали они по наводке. А наводили какие-то специалисты, несомненно, кто-то из компетентных историков.
– Угу, раскладывайте ребята по тарелкам.
– А мы что же, просто так будем с нашими приборами по Москве шастать? – поинтересовался Анатолий. – В канализационные люки под видом сантехников лезть, или как?
– "Под видом", как ты выразился, очень возможно, – иронически улыбнулся Андрей, – только шастать нам не придется.
– Слушай, ну не темни!
– И не собираюсь темнить, а ты налей по чуть-чуть. Не цените вы, ребята, кадровых офицеров ГБ, – добавил он, поднимая рюмку, – ну, братцы, за профессионалов.
И вот что мы от него услышали.
Андрей сразу же зацепился за Волынцева, в первые дни знакомства с архивами. А поскольку заканчивал тот же самый Истфак МГУ, что когда-то и он, и имел со старой факультетской профессурой и музейными работниками хорошие связи, за три месяца раскопал многое из его биографии.
– У Волынцева, ребята, были как у всякого нормального человека друзья и хорошие знакомые. По возрасту он шестнадцатого года рождения, значит, сейчас бы было семьдесят пять. Конечно, не все его ровесники дожили, но проверил я всех… Ну что вы брови подняли? Я же майор, как-никак, могу подчиненным задание дать без объяснения – что и зачем. Рассказывать про всю эту кухню не буду, однако выкристаллизовался среди всей этой оставшейся компании один старичок. На пенсии уже, хотя работает немного консультантом Исторического музея. Вместе они с Волынцевым учились и в студенчестве были неразлей-вода. А за Волынцевым, должен сказать, репутация водилась в студенчестве очень незаурядная. Умнейший считался парень, память феноменальная, острота ума, ну, все такое. Что для чекиста из этого следует?
– Что следует? – за всех нас спросил Анатолий.
– А то, дорогие мои, что попав в те годы в такую организацию, да еще занимаясь поиском крупных ценностей в московских подземельях под руководством самого Берии, такой человек не мог не задумываться о будущем. Своем и своей работы.
– И что же? – поинтересовался я.
– А то, что психологии в системе ГБ тоже неплохо обучают. – Андрей сложил руки на груди и некоторое время молчал с каким-то невеселым в лице выражением, а мы не встревали. – Судьбы своей Волынцев не понимать не мог, – наконец произнес он. – А люди из жизни просто так, как старые игрушки, не уходят. В особенности такие. Уйти без следа, да еще когда просто убьют по подлому… – он посмотрел на нас своими умными темно-серыми глазами, и молча все согласились.
– Грех я, ребята, на душу взял, – неожиданно, снова после паузы, объявил Андрей, – да, слава богу, все обошлось.
– Какой грех? – я невольно посмотрел на уже пустую бутылку.
– Не бойся, Олежек, мы с утра сбегали, – успокоил Миша, – за спиной у тебя на подоконнике стоит. Только не будем гнать. Так какой грех, Андрюша?
– Ну, понял я, что этот старик, Сергей Антонович, самый вероятный кандидат на доверенное лицо Волынцева, и поступил негалантерейно.
– Пытал его, что ли?
– Типун тебе на язык. Наоборот, гуманно прихватил с собой валидол… Только взял старика в работу сразу. Показал удостоверение, дождался, пока присядет, ну и объявил ему, что по абсолютно точным нашим сведениям он в течение нескольких десятилетий был хранителем материалов Волынцева, представляющих государственную тайну, статью из Кодекса процитировал.
– Ну?! – вытаращившись на него, спросили мы хором.
– Ну и полез скорей за валидолом. Да не пугайтесь! Обошлось все, обошлось.
– Неужели попал?! – спросил Анатолий, позабыв закрыть после этого рот.
– В самую точку.
– И… и где эти материалы?
– У меня.
– Здесь?
– В надежном месте, – с уклончивой хитринкой ответил Андрей. – Взглянуть хочешь? Время придет – посмотришь.
– Смотреть нам совсем необязательно, – обидчиво заявил Миша. – Че-екист! Ты на словах расскажи, самое главное.
И Андрей это самое главное рассказал.
Волынцев передал своему приятелю первые материалы уже через полгода с начала своей работы. Разговор при этом между ними состоялся не только тяжелый, но и в жизни последний.
То, чем он занимается, и что его со временем уберут, он объяснил сразу. И для будущих времен, каких и когда неизвестно, он решил оставлять все, с чем соприкоснется. Дело было смертельно опасное для обоих, поэтому встречаться друзья больше никогда не могли, хотя слежки за собой Волынцев пока не чувствовал. Но ясно было, что это только – пока. Способ для дальнейшей передачи материалов был выбран "детский", однако по-своему, как определил Андрей, довольно надежный. Семилетний сын Волынцева ходил в дом пионеров бок о бок с домом Сергея Антоновича и забегал время от времени к дяде Сереже, чтобы передать книгу и забрать ранее переданную. Расчет был на то, что в случае чего ребенка трясти не будут. А если и будут – что ж особенного, что два историка передают друг другу книги, тем более что полученные материалы Сергей Антонович тут же переносил на хранение к тетке.
Во время войны группа Брынцалло не эвакуировалась, и все шло, как шло.
Сергей Антонович все поступавшие материалы тщательно прочитывал и обдумывал и, будучи сам специалистом по старым дворянским родам, очень быстро так этим делом увлекся, что сам очень скоро стал чем-то вроде нештатного помощника Волынцева, так что обмен информацией пошел в обе стороны. Да и ощущение опасности, в котором человек долго пребывать не может, постепенно затерлось. Ну и надежда людей не оставляет – вдруг, все-таки, обойдется.
Увлеклись они этим делом, короче, и конечно же, решили, что все выходы на хранения ценностей выдавать не будут. Что-то же нужно оставлять за собой, в секрете. Хотя зачем – им было не очень понятно, но обаяние своих собственных тайн, да еще каких, штука сильная! Таким образом, помимо информации о работе группы Брынцалло, Сергей Антонович накопил за много лет и свой собственный фонд данных. Ну и, что называется, прирос к нему душой. К тому же, после ухода со сцены Берии и политической оттепели, идти и передавать материалы в органы и рассказывать о своем фактическом сотрудничестве с группой Брынцалло откровенно побоялся.
Так вот и жил со своими секретами понемногу и, в силу уже чисто научного энтузиазма, прибавляя к ним новые.
– А закончили мы разговор со стариком мирно и дружелюбно, – сообщил Андрей. – Я тоже раскололся, объяснил ему, что занимаюсь этим делом в порядке личной инициативы, сообщать по начальству ничего не намерен. Общих интересов оказалась куча. Он – одинокий, милый старик. Так что почти сдружились.
– Значит, у тебя сейчас есть надежные выходы на спрятанные драгоценности? – спросил Михаил.
– Более чем на два десятка. Конечно, без стопроцентной гарантии по каждому, но с очень большими шансами.
Тут первым вздернулся я:
– Но ведь это чистая уголовка, Андрей! И какой же по ней предусмотрен срок?
– От семи, – чуть сощурившись, ответил он, – если без отягчающих.
– Бр-р! – первым отреагировал Толя. – Я, завлаб, на скамье подсудимых? Нет, что-то не то, Андрюша.
– Думайте, я ведь не тороплю. Несколько вариантов я отобрал таких, что и риск минимальный, и работы на три копейки. А эффект может быть миллионов в десять, не в рублях, разумеется.
– А не кажется ли тебе, – очень сухо спросил я, – что дело это откровенно грязное?
– Ну, наконец-то! А то сижу и все жду этого вопроса.
– Да ладно, не стоит так, ребята, – тут же вмешался Толя, которому любая напряженка очень всегда не нравилась. – Есть предложение, мы можем от него отказаться. Какие проблемы? Миша, ты уже десять минут бутылку в руках вертишь, давай открывай!
– Нет, стоит, стоит! – проговорил Андрей. – Хотя, конечно, открывай, Миш, бутылку… Ты, Олег, очень политически грамотный, да? Статейки на эту тему пишешь. Ну, извини, статьи. Демократии дождались? – он предупреждающе поднял в сторону Анатолия руку. – Спокойно, ничего страшного, Толь, дай мне минут пять. Союз вы уже благополучно развалили, да?
– Кому он такой нужен? – обозлился я.
– Такой действительно не нужен, – спокойно остановил меня Андрей. – И брежневская беспомощная система, и весь тот партийный маразм никому нужен не был. Только выходить из этой исторической ситуации следовало очень грамотно. Вы слово "менталитет" в своих газетах сейчас очень употреблять любите, а знаете, что это такое?
– Знаем.
– Ну что?
– Закрепившийся у человека образ мыслей, если коротко говорить.
– Ага, я так и думал, чепуха.
– Чепуха? Ну, ты объясни.
– Прежде всего, не у человека, а у исторически сложившейся человеческой общности. Это не индивидуальное качество, а качество массового подсознательного, если выражаться языком Карла Юнга. Не вздрагивай, понимаю, что не читал. Дело не в этом. Менталитет – это качество нации, которое не только сложилось, но и воспроизводится, поддерживает и сохраняет себя самое. А главным качеством русского менталитета является нигилизм. И это вам не просто какой-нибудь Базаров, которого Тургенев по заказу Третьего отделения, чтобы вы знали, как отрицательного героя писал. И ахнул потом, когда он русской интеллигенции страшно понравился. Нигилизм – это, прежде всего, хамское отношение ко всему, бескультурье принципиальное, безоглядная самонадеянность. Сейчас о дореволюционной интеллигенции слезы модно лить. А кто они были?.. Дети своих родителей, прежде всего. А родители кто, ответь.
– Сам отвечай, раз начал.
– Да эти, вот, базаровы! Он ведь за весь роман трех лягушек разрезал, ничего не сделал больше, если помнишь. Зато очень любил в гости пойти нахалявку попить шампанского. Халявщик и резонер, хам, разумеется. По поводу этого поколения Герцен сказал: лакейская, канцелярия, казарма – это откуда они выползли. Лесков, как и Тургенев, свой роман-предупреждение написал – "Некуда". В том смысле, что идти-то с этими людьми некуда. Вот у этих папаш и мамаш народились дети, то бишь, предреволюционная наша интеллигенция. С ней мы туда и въехали.
– Ну это… ты не круто берешь? – осторожно встрял Михаил.
– Не круто. Да нальешь ты когда-нибудь, наконец?! А дальше, что эта интеллигенция делала? Перед властью пресмыкалась, вот что. А та новая, что народилась, из кого она народилась? Из тех, кто плохо жил, недоедал и на всю жизнь это чувство запомнил. Я не про то, что таких людей в чем-то винить надо, я как раз про менталитет. Соединили менталитет нигилистов с менталитетом голодных и получили гремучую смесь. У них, как у Базарова, кроме собственного "я" нет ничего. Верней, есть в подсознании (а оно сознания сильней) честолюбие и голодная память. Ни о каких общественных или государственных интересах эти люди думать всерьез не могут. Потому что именно подсознание руководит энергией мозга, и как бы человек ни старался, переправляет ее туда, где у него сущностный корень.
– Что же из этого следует? – уже менее агрессивно спросил я.
– А то, что история наша подошла к концу, ребята. Вы глазом моргнуть не успеете, как вся эта демократическая шобла враз страну разворует. Так выпейте лучше, и о своей судьбе подумайте.
– Брось! – искренне возмутился Анатолий. – Сейчас нормальные люди к власти пришли.
– Кто это нормальный? Ну хоть одного назови из тех, что сейчас по телевизору выступают. И я тебе расскажу: либо это какой-нибудь неудачник, который в науке дальше старшего научного сотрудника развиться не мог. Либо бывшая партийная шестерка, которая как раз маразматический режим Брежнева всеми силами поддерживала, холуйством на жизнь зарабатывала.
– Ну, пускай, – возразил Миша, – все равно люди правильные вещи говорят.
– О, господи! Да это их профессия – на ваши уши лапшу вешать. Вы с Толей наукой занимались, в парткомы не лезли?
– Что нам там делать? – почти что хором, обидчиво ответили оба.
– А они прибежали оттуда и заявляют: "Так больше жить нельзя!". То есть нельзя делать то, что они сами и делали. Вор кричит: "Держи вора". За партийным аппаратом наша система тщательно всегда наблюдала. Мы их держали в узде. И все о них знаем. Даже то, о чем они не догадываются.
– Ну, все-таки, нельзя всех огулом, – неуверенно возразил Миша. – Я уж давно налил, между прочим.
– Нам в прессе тоже многое известно, – поддержал я. – Только зачем же всех под одну гребенку?
– Да? Многое известно? Сделаем паузу и кинем внутрь, – приказал Андрей, – … э, как вода пошла… Еще две минуты внимания попрошу. А известно, например, как в бандитских шайках своих наказывают? За то, что друзей надул, запустил в общак руку или что-нибудь такое?.. Пальчики рубят. И нам такая история, случившаяся в конце войны в Свердловской области, тоже очень хорошо известна.
– Перестань, – снова очень сухо сказал я. – Для подобных обвинений веские основания нужны, факты.
– Да есть они, Олег, эти факты! Точней, уже нет, но были.
Надо сказать, что речь эта на нас тогда очень большого впечатления не произвела. Выпили, поговорили еще и пришли к выводу, что все мы трое ни в какие игры с кладоискательством играть не будем. А Андрей, в свою очередь, заявил, что один без нас ничего начинать не станет. Подождет, пока мы дозреем, в чем он ни секунды не сомневается.
Время собирать камни
И дозрели. Месяца всего за четыре. Когда разухабистая гайдаровщина, как корова языком, слизнула все накопления Миши, Анатолия и моих родителей, а плутовские правительственные и новорусские рожи заобещали нам светлое капиталистическое будущее, однако при условии – пока потерпеть. Да и в газетной своей работе я начал сталкиваться с такими вещами, что романтическая дурь быстро сошла на нет.
Встречались мы по-прежнему все время по банному варианту, а в разговорах все больше звучал мотив – что ж это делается, православные?
Андрей, иронично глядя на нас, помалкивал, но как-то в конце апреля девяносто второго, отправляясь в парилку, бросил нам в кабину через плечо:
– Сегодня после бани ко мне, доходяги. Я со вчерашнего дня подполковник.
– У-у, блин горелый! – понеслось ему вслед.
В старое время мы по такому случаю закатили бы другу не слабый подарок, но сидя в банной кабине сейчас, только грустно обменялись взглядами.
– Действительно, доходяги, – мрачно прокомментировал Анатолий. – У меня, вот, сегодня только на сигареты деньги остались.
В передней у Андрея был вывешен демонстративно мундир с двумя звездочками на двух полосках, а на приготовленном столе уже все было. Как в старые времена.
– Все загибается, а система цветет, – причмокнув губами, произнес Михаил.
– Ерунда все это. Рассаживайтесь, друзья, по прежним местам… Расселись? Вот… но прежде чем по первой, может быть, еще раз поговорим серьезно? Пришло ведь время "собирать камни".
Товарищества с ограниченной ответственностью росли тогда, как после дождя поганки. И арендовать помещение под них можно было где угодно. Конечно, если помимо официального соглашения договориться "неформально". Другими словами, дать соответствующему должностному лицу в лапу. Брали, надо сказать, без всякого стыда и с преогромнейшим удовольствием.
Наше ТОО, согласно уставу, занималось ремонтом электронного оборудования, в полном соответствии с профессией Миши и Анатолия. И ради камуфляжа в помещении стояла какая-то подобающая дрянь. Хотя, как потом мы убедились, и этот камуфляж не был нужен. Никого ничего не интересовало.
В подвальном помещении нуждаешься? Плати и что хочешь делай. То есть, оно и требовалось.
Драгоценности, история, контрразведка
Иван Петрович Липранди. Тоже историческая фигура, да еще какого размера!
В отваге он никакому Толстому-американцу не уступал. Тоже был героем шведской и наполеоновской войн. Но по характеру тип был прямо противоположный. Тонкий проницательный ум в нем сочетался с крайним хладнокровием, здравомыслием и правилами хорошего поведения. Очень близок был к декабристским кругам и даже подвергся аресту, но странным образом был вскоре выпущен с прекращением дела. А впрочем, не очень странным. В оккупированном русскими войсками в 1814 году Париже Липранди в должности полковника (это в двадцать четыре года) тайно возглавлял военно-политическую разведку России. Знал об этом только командующий оккупационным корпусом граф Воронцов. Один из блистательнейших военачальников и умнейших людей России. Тот самый, у которого Пушкин обретался потом в Одессе и на которого, в силу страшной взаимной антипатии, клепал в стихах не только всякую напраслину, но и прямую ложь.
О деятельности Липранди во Франции практически ничего не известно, но есть основание предполагать, что такой человек отнюдь не случайно оказался потом членом тайных обществ на родине, а арестован был позже по декабристскому делу исключительно с целью сохранить такого крупного разведчика в российском высшем свете, отвести от него подозрения. И это удалось. Липранди стал впоследствии крупным работником Третьего отделения, и именно он провалил в 1848 году петрашевцев, по делу которых, как известно, проходил Федор Михайлович Достоевский. Конкретная должность Липранди в Третьем отделении (когда уже было известно, что он там официально трудится) никому не называлась.
Благодаря разысканиям Волынцева и Сергея Антоновича, картину сейчас можно считать проясненной.
Об уме Липранди и его дальновидности ходили легенды, поэтому неудивительно, что он тоже как-то задумался о подземной Москве. И вышел с этой идеей на государя.
Точнее, не как-то. Оставленная Наполеону Москва горела, а до этого срочно эвакуировалась. Делом этим, как и организацией последующих московских поджогов, занимался генерал-губернатор граф Ростопчин. Эвакуация проводилась экстренно, так как до последнего момента в сдачу Москвы не верили. После решения об отступлении на знаменитом совете в Филях и до входа французов в город прошло что-то менее тридцати шести часов, и паника в городе была страшная. Повозки с отъезжавшими тянулись сплошной чередой более десятка верст, брали с собой самое ценное. Семейные драгоценности, естественно, увозились в сундуках и шкатулках. Но сколько было в городе церковного добра? И не только собственно церковного. У многих богатых людей имелись свои церкви в домах-усадьбах. Разумеется, с окладами помещавшихся там икон из золота и самоцветов.
Не всем, впрочем, и удалось уехать. Осталась часть дворянского люда – боялись по дороге быть отрезанными французскими войсками, а то и просто погибнуть в сутолоке. Надеялись, к тому же, на милосердие "великого европейца", на чьем языке говаривали порою лучше, чем на родном. Но мародерства, тем не менее, опасались. И прятали.
После изгнания французов и грандиозных пожаров постепенно возвращались в Москву, но только, вот, припрятанное не всегда удавалось потом найти. Прятал иногда одни, а искали другие. И те, кто прятал, то ли действительно вспомнить потом не могли, то указывали на места, где ничего не было, сетуя на бесстыжих французов. Кто его знает, как там в на самом деле обстояло, только известно, что народ на Руси – шустрый.
И с припрятанными церковными и государственными, в частности кремлевскими, ценностями тоже получилась незадача. Вернулось далеко не все, недосчитались.