Сейчас среди серьезных исследователей творчества Брэма Стокера говорить о связи Дракулы с Владом Цепешем считается неприличным (ср., однако, [Trow 2003]). На конференции, посвященной столетию романа, которая проходила в Лос-Анджелесе в августе 1997 г., Раду Флореску решился тем не менее взять слово и оправдаться перед аудиторией. "Образ героя, который сражается с турками, - утверждал он, - такой же миф, как и фигура жестокого воеводы. Румыния середины XIX в., которая нуждалась в своих героях, породила этот образ, который и был затем усвоен западным миром" [Florescu 1998, 198]. Один миф породил другой миф, и эта идея, наверное, и оказывается самой близкой к истине, если можно вообще говорить об "истине" в данном случае.
Идея написать роман о вампире появилась у Брэма Стокера еще до того, как он узнал что бы то ни было о балканских поверьях и о существовании воеводы Дракулы. И здесь он имел уже множество предшественников: за плечами у Стокера стояла богатейшая литературная традиция, которая, в свою очередь, как мы полагаем, восходила к странной вампирической эпидемии, охватившей Центральную Европу в первой половине XVIII в. Предположительно толчком к этому послужила эпидемия чумы 1710 г., которая буквально опустошила Восточную Пруссию. В 20-е гг. чума переместилась на юг Франции, а одновременно - на Балканах началась эпидемия сибирской язвы. Именно тогда начались массовые вскрытия могил и поиски "истинных виновников" многочисленных смертей. Из Пруссии "эпидемия вампиризма" переместилась южнее. В 1725 г. умершего венгерского крестьянина Пьера Плогойвица обвинили в смерти 8 человек в деревушке Кизилова (первое дело, которое было запротоколировано по-немецки и в котором упоминается слово "вампир"). Затем было возбуждено дело против Арнольда Паоля из Сербии, который мгновенно умер, упав с воза с сеном; считалось, что затем он стал вампиром и истребил множество родственников в своей деревне Медвежья. Почти каждая смерть, вслед за которой шли другие смерти, объявлялась вампирической, за этим следовали осквернения могил, прахов покойных и так далее. Причем делалось это отнюдь не суеверными крестьянами, а австрийскими оккупационными властями, в присутствии офицеров, гайдуков и врачей. Появилась также своего рода формула бюрократического характера - Visum et Repertum (Увиден и опознан). Все эти сводки были изданы в апреле 1732 г. Результаты "дознаний" широко публиковались в прессе того времени, за ними следили в правящих домах. В 1732 г. появляются соответствующие публикации во Франции и в Англии (более подробно об эпидемии "вампиризма" см. [Jones 1931, 98-130; Мариньи 2002]).
Естественно, "век разума" не мог безоговорочно принять идею о мистической власти мертвецов, поэтому появилась идея рационального объяснения вампиризма: предполагалось, что корень зла в поспешных захоронениях находящихся в коматозном состоянии людей. Параллельно, однако, появлялись сочинения о вампирах, носящие религиозно-философский характер, среди которых наиболее известным является трактат Дона Августина Кальме, монаха-бенедиктинца, вышедший в 1746 г. - "Трактат о привидениях во плоти, об отлученных от церкви, об упырях или вампирах, о вурдалаках в Венгрии и Моравии". Кальме, с одной стороны, отрицал реальность вампиризма, но с другой - собрал так много описаний случаев явлений вампиров, что его труд сыграл, скорее, противоположную его замыслу роль: он стал своего рода источником по данной тематике. Именно в середине XVIII в. оформился ряд общих положений, которые до сих пор для темы вампиризма являются базовыми: 1) вампир появляется во плоти, а не как бестелесный призрак; 2) вампир сосет кровь у живых; 3) после укуса вампира жертва тоже становится вампиром. Весь этот набор "признаков" (кроме первого) отличается от народных представлений о вампирах. Все эти тексты, отчасти в пересказах, Стокеру знакомые, мы можем характеризовать как "источники с установкой на достоверность", но достоверность, естественно, виртуальную: это было началом рождения вампирического мифа, имеющего средой бытования не собственно "народ", но массовое образованное население, читающее газеты и жаждущее новостей, в которые хотелось верить, то есть также по природе своей фольклоропорождающее.
Мы полагаем, однако, что кроме многочисленных рассказов о вампирах аналогичными "достоверными источниками" послужили также в основном специфически английские "рассказы о привидениях", которые широко собирались в Англии в более поздний период, в основном - викторианский (например - известное собрание Чарльза Линдли, лорда Галифакса). В какой-то степени эти тексты также можно считать фольклорными. И если рассказы о вампирах в Англии в основном воспринимались как балканская экзотика, то рассказы о призраках повествовали о теперешней жизни и привязывались, как правило, к определенным местам в Англии и Ирландии. Стокер, как мы полагаем, сделал решительный шаг - поместив своего Вампира в современный ему Лондон.
Считается, что первое упоминание о вампире в литературе содержится в поэме Роберта Саути "Талаба губитель" (Thalaba the Destroyer, 1801), однако в ней образ вампира еще выписывается, так сказать, как "вторичная тема" [Perkowski 1989,127]. Более значительным явлением в развитии "вампирической" литературы может быть названа поэма Байрона "Гяур", хотя, если быть более точным, тема вернувшегося из могилы мертвеца встречается уже у романтиков, например в "Леноре" Бюргера или в "Коринфской невесте" Гете. Отметим также поэму Китса "Ламия", создавшую образ женщины-вампира. Также можно назвать "Усопшую возлюбленную" Теофиля Готье - рассказ о любви священника к прекрасной куртизанке и вампире Кларимонде.
Ближе, так сказать, в области литературного нарратива к роману Стокера стоят романы о вампирах, лишенные романтического ореола, среди которых (по времени) первенство принадлежит Джону Полидори, который во время знаменитого соревнования романтиков, породившего "Франкенштейна" Мэри Шелли, написал в 1919 г. новеллу "Вампир", продолжив замысел Байрона. Новелла-роман была тут же переведена на французский язык Нодье, который приписал авторство самому Байрону. В 1852 г. этот же роман был переделан в пьесу Александром Дюма. Придуманный Байроном вампир Даруелл у Полидори превратился в циничного либертина лорда Рутвена. Считается, что Полидори приписал герою черты самого Байрона, особенно - в изображении его взаимоотношений с людьми: постоянное желание унизить и стремление обладать и распоряжаться.
Карикатурой на подобного вампира-аристократа можно назвать роман с продолжениями "Варни-вампир", который публиковался в дешевых журналах в 1840–1846 гг. Авторство приписывалось романистам Томасу Престу и Джеймсу Римеру. Естественно, названными нами произведениями тема вампиризма в литературе не исчерпывается, однако, с одной стороны, мы должны были отметить то, что точно мог читать Стокер, а также то, что развивало тему вампира, приходящего из прошлого в наше современное цивилизованное викторианское общество, - с другой. Так, он не читал, видимо, замечательных романов Алексея Толстого "Семья вурдалака" и "Упырь" (1830-40-е гг.). С другой стороны, если даже ему и были знакомы, что неизвестно точно, описания вампиров Мериме, то эти тексты не могли считаться для него прецедентными, поскольку с точки зрения жанровой относились к другому разряду - псевдоимитации описаний народных верований с псевдоустановкой на достоверность.
Безусловно, среди текстов, повлиявших на создание Дракулы, оказывается и роман Мэри Шелли "Франкенштейн", о котором точно известно, что экземпляр этого романа был в небольшой библиотеке Стокера в Лондоне. Причем, когда вышел из печати сам "Дракула", мать Стокера, Шарлотта, прислала ему поздравительное письмо, где писала: "Ты создал образ, равный по яркости чудовищу Франкенштейна, или даже превосходящий его. Твой Дракула принесет тебе много славы и много денег!" (цит. по [Ludlam 1962, 109]).
Но, как принято считать, непосредственным предшественником романа "Дракула" является повесть или небольшой роман "Кармилла" Шеридана Ле Фаню, опубликованный в 1871 г. Во-первых, там проявилась чувственная сила вампиров, и там впервые они обрели сексуальное обаяние, пока только в основном в плане лесбийских отношений. Во-вторых, именно там зародилась традиция возврата к экзотической Центральной Европе, Австро-Венгрии и прочим сомнительным местам. Именно там было впервые показано, что вампира надо не только проткнуть колом и обезглавить, но и победить его гипнотическое обаяние. Мы не уверены, что роман "Кармилла" можно все-таки считать непосредственным предшественником "Дракулы", однако известно, что сам Стокер очень его любил, упоминал в своих заметках к роману и даже вначале хотел поместить своего антигероя в Штирию, где происходит действие "Кармиллы". Однако в "Кармилле", если ее внимательно перечитать, мы увидим множество сюжетных недочетов, но недочетов - уже с современной точки зрения: Кармилла мало, но все-таки ест, в романе ничего не сказано о том, что она не отражается в зеркале или не отбрасывает тени, тема чеснока тоже не развита. Но дело в том, что эти детали как раз и вошли в "вампирический миф" благодаря труду Стокера.
Среди не собственно вампирических, но также - мистических произведений, повлиявших на Стокера, можно, и даже следует, назвать также роман Дюморье "Трильби", вышедший в 1894 г. Причем известно, что Стокер был хорошо знаком с автором, более того, в начале 90-х гг., когда оба романа были еще в стадии разработки, они встречались и обсуждали образы будущих антигероев, Свенгали и Дракулы. И как считают некоторые исследователи, образ гипнотизера Свенгали во многом повлиял на фигуру графа Дракулы, по крайней мере там Стокер почерпнул идею о гипнотическом влиянии, которое вампир может оказывать на жертву, полностью подчиняя ее себе. И наверное, во многом это действительно так.
Мы бы отметили еще несколько текстов, которые с вампиризмом прямо не связаны, но которые подготавливают главную идею романа Стокера - изображение персонифицированного зла, которое, обладая странной силой и властью, витает где-то на задворках современного цивилизованного общества: 1) "Дориан Грей", который вышел в 1890 г., т. е. именно тогда, когда Стокер начал работу над романом; 2) "Странная история доктора Джекила и мистера Хайда" (1886), причем если сопоставить эти два текста, то мы найдем в них много общего: герой-аристократ посещает притоны и трущобы в измененном виде; 3) отчеты в газетах о деле Джека Потрошителя (1888). И наконец, последнее: витающий в воздухе той эпохи призрак фрейдизма. Первая психоаналитическая работа Фрейда (о наследственности неврозов) вышла по-французски в 1896 г., и Стокеру, видимо, известна не была, однако его предшественник Шарко, о котором на страницах романа говорят доктор Сьюворд и Ван Хелсинг ("ты постиг природу воздействия гипноза и можешь проследить за мыслью великого Шарко, проникающей в самую душу пациента"), был даже немного знаком ему лично, т. к. посещал в Лондоне театр Лицеум.
Еще - часто упоминают "Мельмота-скитальца", еще - романы Коллинза, но мы понимаем, что перечисление всех текстов, которые в той или иной степени могли повлиять на замысел создания "Дракулы", само по себе не имеет смысла, так как список их достаточно велик и мы не располагаем достаточными критериями, чтобы судить о том, какой из них может быть назван предшественником романа Стокера. "Дракула" вписался в позднюю викторианскую готику, но этого явно недостаточно для того, чтобы мог появиться этот сюжет и этот бессмертный персонаж, причем, повторим еще раз, под пером не слишком одаренного автора.
Брэм Стокер в своем романе создал не только яркий образ вампира, жаждущего власти. Он сумел воссоздать виртуальную реальность "вампирического мифа", который сейчас воспринимается нами уже как нечто естественное. На самом деле, взяв на вооружение труды по народным верованиям (в первую очередь - книгу Эмили Джерард "Суеверия Трансильвании", 1885), Стокер самостоятельно дополнил фольклорные представления о вампирах собственным списком, который оказался изобретенным и составленным им поразительно удачно.
К уже известным народным суевериям (страх вампира перед Распятием, чесноком, святой водой, церковное пение и проч.) сам Стокер добавляет - отсутствие тени и отражения в зеркале, необходимость быть приглашенным, чтобы войти в дом жертвы, потребность проводить закат и рассвет в могиле. Все это теперь вошло в арсенал вампирических образов, но созданы они были в основном самим Стокером. В своем романе "Леди в саване" (1909), Стокер вкладывает в уста героя список этих примет, когда тот начинает думать, что его посещала девушка-вампир, и называет их "вампирическим этикетом" (войти, если тебя пригласили, отказываться от угощения, отшатываться от церковных святынь, скрыться перед рассветом и проч., см. [Stoker 1997, 78]). А что-то он придумал, но применять не стал: например, что вампира нельзя нарисовать, потому что его образ ускользает от взгляда художника, или что вампир полностью лишен музыкального слуха, как бы музыкален он ни был при жизни. Стокер также придумал особый ход, как разрешить жуткий парадокс, присутствующий в народных верованиях: если умерший от укуса сам становится вампиром, то по идее довольно быстро вампирами окажутся все жители Земли. У него "пищей" в основном выступают дети, тогда как рекрутируются новые вампиры очень избранно, в основном - гетеросексуально, и для этого необходимо, чтобы жертва сама выпила кровь вампира.
Но популярными все эти сюжетообразующие детали стали, естественно, потому, что автору удалось создать архетипический образ самого героя. Главным "ключом" в Дракуле мы, вслед за М. Хайндлом, считаем фразу: "Этот человек принадлежит мне!" (см. [Hindle 1993, XVIII]). Написанная в начале листа одного из рабочих блокнотов Стокера и дважды подчеркнутая им, она затем была вложена в уста Дракулы во время сцены "вампирического соблазнения" Джонатана Гаркера тремя женщинами-вампирами в замке Дракулы:
"- Как вы смеете его трогать, вы?! Или даже смотреть в его сторону, раз я запретил вам? Назад, сказано вам! Этот человек принадлежит мне! Попробуйте только тронуть его - и будете иметь дело со мной.
Блондинка с каким-то вульгарным кокетством усмехнулась:
- Ты никого никогда не любил и не любишь!" [Стокер 2005,117].
Так кем же был этот человек, никогда никого не любивший?
Идея, что за фигурой графа Дракулы стоит реальная личность, сыгравшая в жизни самого Стокера большую роль, не нова. Главной кандидатурой здесь принято считать Генри Ирвинга, которому Стокер поклонялся, но одновременно - к которому он испытывал постоянный страх. Как сам он вспоминает в своих "Личных воспоминаниях о Генри Ирвинге", написанных в 1906 г. после смерти актера, они познакомились в 1876 г. после представления "Гамлета". Ирвинг пригласил Стокера принять участие в небольшом ужине. В конце Ирвинг прочел перед собравшимися поэму Томаса Гуда "Сон Евгения Арма". Когда он кончил, Стокер от потрясения потерял сознание и упал на пол. Ирвинг остался доволен произведенным эффектом и через какое-то время пригласил Стокера стать директором-распорядителем его театра в Лондоне.
Генри Ирвинг был человеком ярким, но крайне властным и жестоким. Он действительно не любил людей и из всех живых существ искренне привязан был только к своей собачке Фусси. Его взаимоотношения с другими актерами труппы были тягостны для последних и часто - унизительны. Когда, например, Эллен Терри сказала ему, что она перед исполнением роли Офелии специально провела несколько дней в сумасшедшем доме, наблюдая за поведением девушек, он ответил: "Мадам, нечего волноваться, в этих сценах и спектакле в целом есть лишь один яркий персонаж - Гамлет". Естественно, Гамлета играл он сам. Со Стокером отношения были у Ирвинга очень сложными и противоречивыми: он постоянно ругал его, но при этом уважал за университетскую образованность и, по-своему, любил и даже ревновал. Когда в 1878 г. Стокер женился, Ирвинг был возмущен этим и прямо сказал ему: "Почему у вас вообще должна быть какая-то жена!?" Отметим и то, что главной ролью жизни, кроме Гамлета, Ирвинг считал образ Мефистофеля. Когда вышла пьеса "Дракула", в которой он, кстати, отказался играть роль графа, он просто запретил дальнейшие представления, сказав, что "пьеса слабая". При этом Стокер всегда искренне им восхищался и всегда стремился служить ему, а после смерти Ирвинга в 1905 г. написал о нем трогательные воспоминания.
Но в отношениях с Ирвингом у Стокера не было никакого соперничества, а между тем в романе явно нарисован любовный треугольник Гаркер - Мина - Дракула. Сексуальный подтекст взаимоотношений Дракулы со своими жертвами сейчас уже является "общим местом" и считается также данью носящемуся в воздухе фрейдизму и реакцией на викторианскость общества. И здесь мы наконец приступаем к нашей главной идее: отчасти на сюжет романа был спроецирован образ соперника самого Стокера, человека, неприязнь к которому он питал всю жизнь.
Женой Стокера была красавица Флоренс Болкомб, красотой которой восхищался и Оскар Уайльд. Он навещал ее, писал ей письма, даже написал ее портрет, однако расхожее мнение, что он к ней сватался, но она ему отказала, предпочтя более надежного Стокера, на самом деле истине не соответствует. Уайльд жениться на бедной девушке не собирался, хотя, узнав в 1878 г. о ее помолвке, действительно был задет. Он написал ей прощальное письмо, где просил вернуть золотой крестик с его именем, который он ей подарил:
"Флоренс Болкомб. Меррион-сквер Норт, 1.
Понедельник, вечер (1878)
Дорогая Флорри, так как на днях я уезжаю обратно в Англию, наверное навсегда, я хотел бы взять с собой золотой крестик, который я подарил Вам давным-давно утром на Рождество.
Надо ли говорить, что я не стал бы просить Вас вернуть его, если бы он представлял для Вас какую-нибудь ценность, но для меня этот ничего не стоящий крестик служит памятью о двух чудесных годах - самых чудесных годах моей юности, - и я хотел бы всегда иметь его при себе. Если бы Вы захотели передать его мне сами, я мог бы встретиться с Вами в любое время в среду, а не то отдайте его Фил, с которой я увижусь сегодня днем.
Хотя Вы не сочли нужным известить меня о том, что выходите замуж, я все же не могу уехать из Ирландии, не пожелав Вам счастья; что бы ни случилось, я никак не могу быть безразличен к Вашему благополучию: слишком долго пути наших жизней шли рядом.