- Вы добры и великодушны, - воскликнула она, сжав руку Колиньи, - но долг приковывает меня к этому месту, и я не изменю ему, что бы ни случилось. Чем сильнее вопиет моя совесть, тем больше я понимаю, что должна посвятить себя своему ребенку! А кто знает, быть может, когда-нибудь я одна у него и останусь. И притом, если бы меня и не держало в стенах этого замка святое чувство матери, я никогда не решусь - знайте это - взвалить на вас такое тяжелое бремя! Женщина, которая не будет носить вашего имени, с которой ваша честность свяжет вас железными узами, которая всегда и повсюду будет для вас помехой и стеснением!.. Нет, никогда, ни за что!.. Одна мысль, что когда-нибудь я увижу на вашем лице даже самую легкую тень сожаления, заставляет меня дрожать… Ах, лучше тысячу мук, чем это страдание! Даже разлуку, неизвестность легче перенести, чем такое горе!..
Вдруг она остановилась, а затем произнесла:
- Что я говорю о разлуке!.. Ах, несчастная! Разве ваш отъезд и так не близок? Завтра, быть может?.. - Луиза обеспокоенно посмотрела на графа де Колиньи. - Да говорите же, умоляю вас! Да, теперь я вспомнила… Ведь вы мне сказали, что вас скоро опять призовут ко двору, что король возвращает вам свое благоволение и что даже было приказание…
Она не в силах была продолжать, во рту у нее пересохло.
- Луиза, ради бога…
- Нет, - сказала она с усилием, - я хочу все знать… Это приказание, которое грозило мне… Вы получили его, не правда ли?
- Да… вчера.
- Значит, вы уедете?
- Я ношу шпагу: мой долг повиноваться…
- Когда же?
- Завтра…
Луиза вскрикнула. Он обнял ее и прижал к себе, прошептав:
- Ах, вот он, страшный час!
- Да, страшный для меня! - сказала она, открыв лицо, залитое слезами. - Там вы забудете меня… Война, удовольствия, интриги займут у вас все время… и - кто знает? - скоро, вероятно, новая любовь…
- Ах! Как вы можете думать такое?..
- И чем же я буду для вас, если не воспоминанием, сначала, быть может, живым, потому что вы меня любите, потом отдаленным?.. Наконец оно неизбежно исчезнет… Не отрицайте этого! Разве вы уверены в том, что когда-нибудь вернетесь сюда? Как далеко от Парижа наша провинция и как счастливы те, кто живет возле Компьеня или Фонтенбло! Они могут видеться с теми, кого любят… Простая хижина там, в лесу, была бы мне милее, чем этот огромный замок, в котором я задыхаюсь.
Рыдания душили графиню. Колиньи упал к ее ногам.
- Что же вы прикажете мне делать?.. Я принадлежу вам… приказывайте… Мне остаться?..
- Вы сделали бы это для меня, скажите?
- Да, клянусь вам.
Графиня страстно поцеловала его в лоб и воскликнула:
- Если бы ты знал, как я обожаю тебя!
Потом, отстранив его, она сказала:
- Нет! Ваша честь дороже… уезжайте… но, прошу вас, не завтра… еще один день… я не думала, что страшная истина так близка… она разбила мне сердце… Дайте мне еще один день, чтобы я могла привыкнуть к мысли, что расстанусь с вами… дайте мне время осушить слезы. - И, силясь улыбнуться, она прибавила: - Я не хочу, чтобы вы в своих снах видели меня такой дурной, как сейчас! - И она опять зарыдала.
- Я сделаю все, что ты захочешь, Луиза. Завтра я приду опять и на коленях поклянусь тебе в вечной любви!
Он привлек ее к себе, и их отчаяние погасло в поцелуе.
На рассвете Колиньи стал спускаться по тонкой, едва заметной веревке к подножию замка. Графиня смотрела влажными глазами на своего дорогого возлюбленного; веревка качалась под тяжестью его тела. Скоро он спрыгнул на мягкую траву, росшую на откосе у подножия скалы; затем, сняв шляпу, опустил ее так низко, что перо коснулось травы, поклонился и побежал к чаще, где стояла его лошадь.
Когда он скрылся за деревьями, графиня упала на колени и, сложив руки, произнесла:
- Господи Боже! Сжалься надо мной!
В эту минуту граф де Монтестрюк выходил с пустыми руками из игорной залы, где лежали в углу три пустых кожаных мешка. Он спускался по винтовой лестнице, а шпоры его и шпага звенели по каменным ступеням.
Граф вошел в сарай, где его ожидали Франц и Джузеппе, лежа на соломе. Оба спали. Он кольнул Франца концом шпаги, а Франц, открыв глаза, кольнул Джузеппе концом ножа, который держал наголо в руке. Оба тут же вскочили на ноги.
Джузеппе, потягиваясь, посмотрел на графа и, не увидев у него в руках ни одного из трех мешков, сказал себе: "Мои предчувствия меня не обманули!"
- Пора ехать, - обратился к ним граф. - Выпейте на дорогу, а мне ни есть, ни пить не хочется… и потом в путь.
Франц побежал на кухню гостиницы, а итальянец засыпал еще овса лошадям.
- Значит, ничего не осталось? - спросил он, взглянув искоса на своего господина.
- Ничего, - ответил граф. - Черт знает, куда мне теперь ехать!
Франц вернулся с вином, ветчиной, хлебом и сыром и проворно разложил провизию на лавке. Граф, стоя, отломил кусок хлеба, положил на него ломоть ветчины и выпил стакан вина.
Проиграть шестьдесят тысяч ливров за каких-нибудь два часа! А чтобы достать их, он в недобрый час заложил землю, леса - все, что у него оставалось. Разорение! А у него жена и сын! Что теперь делать? Тысяча черных мыслей проносились у него в уме, как стаи воронов по осеннему небу.
Окончив скромный завтрак, Джузеппе и Франц вывели лошадей из конюшни. Прибежал слуга; граф высыпал ему в руку кошелек с серебряными монетами, среди которых блестел новенький золотой.
- Золотой хозяину, - сказал граф, - остальное тебе, и ступай теперь выпить!
Через минуту граф спускался по той самой узкой улице, по которой поднимался ночью, шепча: "Бедная Луиза!" Нужно было, однако же, на что-нибудь решиться. На что же? Пробить себе череп из пистолета? Как можно! Не подобает ни дворянину, ни христианину! Поискать счастья в чужом краю? Это годится для молодежи, которой и государи, и женщины сладко улыбаются, но бородачей так любезно не встречают! Просить места при дворе или губернаторского в провинции? Ему, в пятьдесят лет, попрошайничать, как монаху! Разве для этого отец его, граф Илья, передал ему родовой герб с черным скачущим конем на золотом поле?..
Было ясно, однако, что, продолжая так же, он плохо кончит, а не для того же он родился на свет от благочестивой матери. Он должен хотя бы имя свое передать чистым сыну и даже, если получится, покрыть его новым блеском… Хорошо бы совершить какой-нибудь славный подвиг.
Проезжая мимо фонтана, сооруженного в Лектуре еще римлянами и сохранившего название фонтана Дианы, граф вздумал омыть руки и лицо холодной и чистой водой, наполнявшей бассейн. Он взошел под свод и погрузил голову и крепкие кулаки в ледяную воду. "Молодцы были те, кто вырыл этот бассейн на завоеванной земле! - сказал он себе. - Кто знает? Быть может, в этом ключе сидит нимфа, и она вдохновит меня!"
Граф вскочил опять на коня и поехал по дороге к воротам, через которые попал в Лектур ночью. Заря начинала разгонять ночные тени. Равнина вдали тянулась к горизонту, окрашенному опаловым светом. Граф Гедеон окинул взором эти широкие поля, горизонт, долины, леса, между которыми он так давно гонялся за призраками, и, поддаваясь грустному чувству, спросил себя, правильно ли употребил отсчитанные ему судьбой дни. Болезненный вздох вырвался из его груди и послужил ему ответом.
Вдруг ему что-то вспомнилось, и он ударил себя по лбу.
- Да, именно так! - воскликнул граф и, обращаясь к своим товарищам, спросил: - Не знает ли кто из вас, где старый герцог де Мирпуа - в замке возле Флеранса или в своем особняке в Лектуре?
- Мне говорили в гостинице, где мы провели ночь, - ответил Джузеппе, - что старый герцог возвратился вчера из Тулузы. Наверно, так рано он еще не уехал из города.
- Ну, тогда к нему в особняк, и поскорей!
Граф повернул назад, выехал на соборную площадь и остановился перед широким порталом. Он поднял железный молоток и ударил им в дверь, которая тотчас отворилась.
- Скажи своему господину, - обратился он к появившемуся слуге, - что граф де Монтестрюк желает поговорить с ним.
Минуты через три тот же слуга вошел в залу, куда ввели графа, и доложил ему, что герцог де Мирпуа его ожидает.
III
Стычка в чистом поле
Граф Гедеон поднялся по великолепной каменной лестнице, прошел длинную анфиладу комнат и в большом парадном салоне нашел герцога де Мирпуа, который встретил его без шляпы.
- Граф, - вежливо сказал герцог, - такой ранний визит доказывает, что у вас есть ко мне важное дело. Я желал бы иметь возможность и удовольствие оказать вам в чем-нибудь услугу.
- Благодарю вас за любезность, герцог, - ответил граф де Монтестрюк, - дело касается меня, но вас еще больше.
- Меня?
- Сейчас я все объясню. Простите мне прежде всего, что я вызову у вас тяжелое воспоминание… У вас есть дочь, герцог?
Герцог де Мирпуа побледнел и ответил:
- Ее уж нет больше, граф; она не умерла, а посвятила себя Богу, и каждый день я ее оплакиваю, думая о том, что она жива, но я никогда больше ее не увижу.
- Я знаю, какой удар обрушился на ваш дом… знаю имя мерзавца, который совершил преступление! Меня удивляет одно только - что он еще жив.
- У меня нет сына… я гнался за человеком, о котором вы говорите, догнал его!.. Вы знаете историю дона Диего, граф; со мной было то же… Он сломал мою шпагу и сохранил мне жизнь, а у меня нет Сида, который мог бы отомстить за меня.
- Ну а если бы кто-нибудь вам сказал: "Я убью барона де Саккаро или сам погибну", что бы вы ему дали за это?
- Этот дом, мои замки, мои имения… все, все!
- Всего этого слишком много. Оставьте себе имения и замки, оставьте себе этот дом… Я берусь убить барона де Саккаро, немножко за себя, больше за вас, но мне не нужно ничего из всех ваших богатств… я прошу только вашего покровительства для женщины и для ребенка.
- Мой дом будет для них открыт, даю вам слово. А как зовут эту женщину?
- Графиня де Монтестрюк, которая сегодня же вечером, может быть, овдовеет и приведет к вам моего сына.
Герцог с удивлением взглянул на графа и спросил его:
- Значит, все, что рассказывают, правда?
- Да, герцог, я разорился; сегодня ночью я оставил свои последние деньги в игорном притоне… Мне стыдно и страшно подумать об этом, но именно потому, что я так дурно жил, я хочу хорошо умереть… Кровь, говорят, смывает всякую грязь, а моя кровь прольется сегодня, наверное, до последней капли.
- Но этот барон де Саккаро… вы разве знаете, где он теперь?
- Я, знаю, по крайней мере, как напасть на его след… Еще до наступления вечера я, наверное, настигну его… А если я вернусь… тогда посмотрим!..
Герцог де Мирпуа раскрыл объятия, и граф бросился ему на грудь. Через минуту Монтестрюк пошел к двери с высоко поднятой головой.
- Да сохранит вас Бог! - воскликнул герцог.
Очутившись снова на улице и сев на коня, граф де Монтестрюк вздохнул полной грудью: совесть говорила ему, что он поступил благородно. Проезжая мимо собора, на верху которого блестел крест в лучах утреннего солнца, он сошел с коня и, бросив поводья Францу, взошел на паперть и преклонил колени. Джузеппе последовал за ним и сделал то же. "Барон де Саккаро - человек суровый, - сказал себе граф Гедеон, - если он убьет меня, я хочу, насколько возможно, спасти свою душу от когтей дьявола".
Выехав за ворота Лектура, три всадника очутились в поле и поехали в ту сторону, где видели накануне зарево от пожара, к Ошу.
- Ты знаешь, что задумал господин? - тихо спросил Франц у Джузеппе.
- Нет, но, наверное, какую-нибудь чертовщину.
Встречая по дороге крестьян, граф де Монтестрюк спрашивал у них, не знают ли они, где можно встретить барона де Саккаро. Услышав это страшное имя, некоторые бледнели. Барона видели в окрестностях Сен-Кристи, где он ради забавы сжег прошлой ночью четыре или пять домов.
В Сен-Кристи граф увидел еще тлеющие развалины четырех или пяти домов, вокруг которых горевали и плакали бедные женщины с маленькими детьми.
- А я проиграл этой ночью шесть тысяч пистолей! - вполголоса произнес он, злясь на самого себя; потом, успокоив свою совесть мыслью о том, что он затеял, он крикнул им: - У меня нет для вас денег, но, если только это может вас утешить, я клянусь вам, что проклятый барон не причинит вам больше зла! А пока ступайте к герцогу де Мирпуа, в его дом в Лектуре, и он, наверное, поможет вам в память обо мне.
Сказав это, граф Гедеон пустился дальше. Цыгане, тащившие за собой вереницу растрепанных лошадей и облезлых ослов с десятком полунагих ребятишек, шлепавших по грязи, сообщили ему, что барон со своей шайкой поехал к Сен-Жан-ле-Конталю, в трактир, хозяин которого славится умением жарить гусей.
- Кто тебе сказал это? - спросил граф у цыганки, которая отвечала ему за всех.
- Да он сам. Я ему ворожила..
- И что же ты ему предсказала?
- Что он проживет до ста лет, если только дотянет до конца недели.
- А какой день сегодня?
- Суббота.
- Ну, ну! Может статься, что он долго и не протянет! А что он дал тебе?
- Два раза стегнул кнутом. За это я плюнула ему вслед, да еще перекрестилась левой рукой.
Граф уж было отъехал, но вернулся и спросил:
- А сколько мошенников у него в шайке?
- Да человек двадцать, и все вооружены с ног до головы.
- Эх! А нас всего трое! - сказал граф, а потом, выпрямляясь в седле, прибавил: - Да, трое; но один сойдет за четверых, вот уже двенадцать, а двенадцать душ со мной сойдут и за двадцать; выходит - счет ровный.
Он снял с шеи золотую цепь и отдал цыганке:
- Карман пуст, но все-таки бери, и спасибо за известия.
Цыганка протянула руку к графу, который уже поскакал дальше, и крикнула ему вслед:
- Пошли тебе Господи удачу!
Услышав это, граф снова остановился и повернулся к цыганке со словами:
- Черт возьми! Да кто же лучше тебя может это знать? Вот моя рука, посмотри.
Цыганка схватила руку графа и, внимательно на нее посмотрев, задрожала. Франц наблюдал за ней с презрением, Джузеппе - со страхом.
- Вот странная штука! - сказала наконец цыганка. - На руке у дворянина те же самые знаки, что я сейчас видела на руке у разбойника.
- А что они предвещают?
- Что ты проживешь долго, если доживешь до завтра.
- Воля Божья!
Граф кивнул цыганке и, не дрогнув ни одним мускулом, поехал дальше.
Уже собор Ошский показался на горе с двумя своими квадратными башнями, когда граф Гедеон подозвал знаком обоих товарищей и спросил:
- А что, вы очень дорожите жизнью?
Франц пожал плечами и ответил:
- В пятьдесят-то с лишним лет! Есть чем дорожить! Я с трудом могу одолеть пять или шесть кружек… Съем трех каплунов - и отяжелею, а если не просплю потом часов восемь или десять, то голова после трещит… Надоело!
- А ты, Джузеппе?
- О! Я, - сказал итальянец, - также, как и он! К чему жить в мои годы? Недавно проскакал тридцать миль - и схватил лихорадку… Вот на ночлеге хорошенькая девочка налила мне стакан… Она улыбалась, зубки у нее блестели, как у котенка. А я заснул, положив локти на стол… Совсем не стало во мне человека!
- Значит, вы согласны отправиться в путь, откуда не возвращаются назад?
- Вот еще! Раз вы едете, то и мы не отстанем. Правда, Франц?
- Еще бы!
- Если так, то будьте готовы…
- А куда мы едем? - спросил Джузеппе.
- В трактир, где барон де Саккаро пирует со своими разбойниками.
- Их двадцать, кажется, а с ним выходит двадцать один, - сказал Франц.
- Или мы его убьем, или он нас спровадит на тот свет.
- Что я тебе говорил? - проворчал Джузеппе на ухо товарищу.
Три всадника, оставив Ош справа, въехали в долину, которая ведет в Сен-Жан-ле-Конталь. Все трое вынули свои шпаги и кинжалы из ножен, чтобы увериться, что концы у них остры и лезвия отточены. Осмотрели заряды в пистолетах и, успокоившись на этот счет, пустились дальше.
- Видите, молодцы, - сказал граф, - шесть зарядов - это шесть убитых. Останется четырнадцать, пустяки для нас с вами…
Скоро они доехали до того места, где начинались дома Сен-Жан-ле-Конталя. Женщины и девушки с криком разбегались во все стороны; дети плакали, догоняя их и падая на каждом шагу.
- Вот лучшее доказательство, что тот, кого мы ищем, еще не убрался отсюда! - сказал граф Гедеон.
Он остановил за руку бежавшую по улице женщину с узлом платья. Та упала на колени, думая, что пришла ее смерть.
- Встань и расскажи, что там происходит, - обратился к ней граф.
- Ах, боже мой! Сам дьявол напал на нас!
- Да, дьявол или барон - это одно и то же. Что же он там делает?
- А все, что не позволено делать, добрый господин. Сначала ничто не предвещало беды: вся ватага казалась усталой и толковала, что пора спать; начальник велел приготовить обед, когда они проснутся. Трактирщик поставил кастрюли на огонь, а во дворе накрыли большой стол. Но как только они открыли глаза и выпили несколько бутылок, то стали настоящими язычниками…
- Совсем пьяные, значит?
- Совершенно!
- Ну, тем лучше!
- Они собираются разграбить деревню ради забавы. Послушайте-ка!
В самом деле, слышался сильный шум и выстрелы. Перепуганный скот бежал из деревни с отчаянным ревом. Граф поехал к деревне, сказав своим спутникам:
- Берегитесь, пляска начинается! Держите руку на пистолете и, как только я подам сигнал, не зевайте!
- А какой же будет сигнал?
- Черт возьми! Шпага наголо! Как только я ее выну - стреляй в разбойников и руби их!
Они приехали на главную улицу Сен-Жан-ле-Конталя, в конце которой стоял трактир, прославившийся жареными гусями. Повсюду царил страшный беспорядок. На жителей напал панический ужас. Чтобы добраться до трактира "Золотой карп", надо было двигаться навстречу бегущим.
Через растворенную дверь виден был барон на коне; он осушил целый кувшин вина и смеялся во все горло. Вокруг него ломали мебель, бросали посуду за окно. Несколько разбойников гонялись за служанками, которые не знали, куда спрятаться; стол был опрокинут, несколько бочек расстреляно из пистолетов, и вино лилось ручьями на пол. Негодяи, упав на колени, пили прямо с пола. Там и сям солдаты торопливо совали в мешки награбленные вещи.
Наконец те, кто держался еще кое-как на ногах, сели на коней и выстроились подле барона де Саккаро, красного, как пион. Другие направились, качаясь, на конюшни и вышли оттуда, таща лошадей за поводья.
- Все крепки и славно вооружены, - сказал Франц, - и не двадцать их, а тридцать!
- Ну, тем забавнее будет. На балу, ты сам знаешь, чем больше танцующих, тем веселей, - отозвался Джузеппе.
Выстроив кое-как свою банду, барон крикнул:
- Теперь, мои барашки, на охоту за хорошенькими девочками и за прекрасными денежками! Кто меня любит - за мной!
В ответ раздалось "ура", но в ту минуту, как отряд двинулся с места, во дворе появился граф Гедеон в шляпе, надвинутой на самые брови, а за ним Франц и Джузеппе. Барон, уже ехавший к воротам, увидел его.
- А! Граф де Монтестрюк! - вскрикнул он.
- Он самый!