- Тысяча чертей! Помоги же моей памяти!.. Ведь это тебя я сбросил наземь как-то вечером на дороге в прошлом году?
- Да, напав на меня сзади и неожиданно.
- Военная хитрость, мой друг, военная хитрость! Какими судьбами ты оказался здесь?
- Я оказался здесь потому, что искал тебя.
- Ну, ты меня нашел; чего же ты хочешь?
- Хочу убить тебя.
Шпага графа блеснула в правой руке, а из пистолета, который он держал в левой, он выстрелил в бандита, стоявшего у него на дороге. Тут же раздались еще два выстрела, а за ними с быстротой молнии еще три. Шесть человек упало.
И тут с криком "Бей! Руби!" - старинным боевым кличем своего рода - граф де Монтестрюк бросился прямо на барона. В то же время со шпагами наголо Франц и Джузеппе кинулись на прочих бандитов.
Ошеломленные стремительной атакой, расстроенные внезапным падением шестерых товарищей, всадники барона позволили нападавшим прорвать свои ряды, и еще двое свалились с коней от первых же ударов. Но увидев, что против них всего трое человек, они кинулись вперед. Тут произошла страшная свалка; раздавались крики, стоны, проклятия, бешеные удары шпаг и глухой шум тяжелого падения тел на землю.
Граф Гедеон перескочил через солдата, которого свалил первым выстрелом, и схватился с бароном де Саккаро. Это был крепкий рубака, владевший отлично и шпагой, и кинжалом, но он ослабел от попойки, рука его потеряла гибкость и твердость; кроме того, у графа было еще и то преимущество, что он готов был умереть, лишь бы только убить врага.
Удар сыпался за ударом; уже кровь лилась ручьями с обоих, но по тому уже, как граф вертелся около барона, грозя ему и рукой, и шпагой, и кинжалом, быстро нападая и так же быстро отражая удары, можно было догадаться заранее, на чьей стороне окажется победа. Она пришла бы еще скорее, если бы время от времени один из людей барона не отделялся от общей схватки, где бились Франц и Джузеппе, чтобы броситься на графа, которому приходилось еще и от него защищаться, а между тем барон мог хоть немного передохнуть; но силы его заметно истощались, кровь лилась из ран, и он уже с трудом держал шпагу.
Пришла наконец минута, когда уставшая рука барона опустилась и открыла задыхающуюся грудь. Быстрее молнии граф Гедеон нанес удар, распорол барону горло и сбросил окровавленного наземь.
- Мертв! - крикнул он.
Увидев смерть начальника, еще кое-как державшиеся люди барона ударились в бегство. Франц и Джузеппе и не думали гнаться за ними. Окруженные мертвыми и умирающими, они протянули друг другу руки.
- Ну, каково тебе, брат? - спросил Франц у Джузеппе.
- Нехорошо, брат! А тебе?
- Еще хуже, если это возможно…
Граф подъехал к ним, едва держа в руке окровавленную шпагу, затем вдруг побледнел и на минуту закрыл глаза. Он открыл их и, сделав над собой усилие, чтобы не упасть, сказал:
- Кажется, мой счет сведен.
Франц и Джузеппе соскочили с седел, не думая о своих ранах, и сняли графа с коня; они положили его на солому, покрытую собранными наскоро плащами. Несколько жителей, увидев, что побитые разбойники скачут сломя голову из деревни, подошли к трактиру. Кто был посмелей, вошел во двор, глядя на раненых, считая мертвых, перескакивая через целые лужи крови. Двое или трое бродили вокруг барона, удивляясь его огромному росту и еще пугаясь свирепого выражения, так и застывшего на его лице. Они показывали друг другу страшную рану у него на шее.
Маленький человечек в черном плаще, вышедший из погреба, приблизился к графу Гедеону, согнув спину.
- Я немного лекарь, кое-чему учился в Испании, - сказал он, - покойный барон де Саккаро - да приимет Господь его душу! - возил меня с собой на всякий случай…
Джузеппе подтолкнул его к графу.
IV
Обещание сдержал смертью
Маленький человечек в черном опустился на колени, расстегнул платье графа, положил его на спину, потом на живот, внимательно осмотрел раны и затем сказал:
- Все это пустяки, граф. Я знаю секрет кое-каких мазей, и все бы уладилось, но, к несчастью, у вас на левом боку, между третьим и четвертым ребром, сквозная кинжальная рана дюйма в четыре или в пять.
- Смертельная? - спросил граф.
- Да, судя по всему, дело плохо.
- Сколько еще я проживу?
- С помощью Божьей и с моими заботами о вашей милости, до… до вечера, граф.
- Успею ли я, по крайней мере, исповедаться и принять причастие?
- Да, если вашей милости не слишком много нужно рассказывать попу.
- Только то, в чем порядочный дворянин может сознаться… Эй! Франц!
Франц подошел. У бедного рейтара были слезы на глазах.
- Садись на лошадь и скачи в Жимонское аббатство; аббат - мой приятель. Пусть он пришлет мне священника… Только поторопись: смерть не может заставлять ждать.
Честный солдат, не говоря ни слова, поймал свежую лошадь, бродившую без седока, и попросил Джузеппе привязать к его ранам, которыми он весь был покрыт, смоченные водкой компрессы.
- Только бы мне туда доехать, - сказал он, взбираясь на коня.
В то время как Франц скакал в Жимонское аббатство за священником, человечек в черном, учившийся в Испании, давал графу лекарство из склянки и прикладывал к ранам разные мази, которых у него было множество. Джузеппе молча смотрел.
- Если у вас останется, - произнес наконец бедный солдат, - мне бы тоже нужно немножко.
Граф обернулся к итальянцу и, взглянув на него, спросил:
- А что, разве нам придется вместе отправляться в далекий путь?
- А вы как думаете? Я не из тех, что бегут в последний час.
По приказанию графа Гедеона бедняка положили возле него на солому, и они принялись толковать о старых походах.
Жители деревни, не заботясь об умирающих, занимались очищением их карманов и действовали удивительно ловко. Услышав, что есть чем поживиться в трактире, прочие тоже прибежали, как стая голодных собак, и с шумом и криками принялись стаскивать платье с мертвых.
- Смотри не вздумай умереть первым! Ведь нужно же будет кому-нибудь привезти меня домой, в Монтестрюк; я на тебя рассчитываю, - сказал граф, обращаясь к Джузеппе.
- Ну еще бы! Ведь господин всегда должен идти впереди!.. Я могу и подождать.
Вдруг раздался шум на улице, и толпа расступилась: это Франц возвращался во всю прыть, одной рукой держась за седло, а другой хлестая лошадь запыхавшегося святого отца. Франц подъехал прямо к графу Гедеону и сказал:
- Вот и священник!
Едва он это выговорил, как свалился на землю. Его рот судорожно сжался, он раскрыл глаза и больше уже не шевелился.
Джузеппе, приподнявшись, перекрестил бедного товарища.
- Вот и первый, - прошептал он.
Граф приподнялся и сел, а священник возле него.
- Святой отец! Я делал не много добра, и редко; много зла, и часто; но никогда и ничего против чести… Я умираю добрым католиком. Вот сейчас только я избавил свет от гнуснейшего мошенника.
- Знаю… знаю, - кивнул священник.
- Надеюсь, что это мне зачтется там, на небесах.
Священник нерешительно покачал головой; потом, наклонившись к умирающему, спросил:
- Раскаиваетесь ли вы в грехах своих, сын мой?
- Горько раскаиваюсь.
Священник поднес распятие к губам графа, который набожно его поцеловал, потом перекрестил большим пальцем его лоб, уже покрывшийся липким потом. Окончив исповедь, граф попросил верного Джузеппе достать ему лист бумаги, перо и чернильницу. Человечек в черном, не сводивший с него глаз, достал все это из кожаного футляра, висевшего у него на поясе, и, положив бумагу на колени раненому, сказал боязливо:
- Не нужно, однако же, писать слишком долго.
- Вы полагаете?
- Я говорю это из предосторожности. Я только что щупал вам пульс: если вы надумаете писать красивые фразы, то не успеете поставить подпись.
Джузеппе, собравший последние силы в эту торжественную минуту, приподнял графа, который взял перо и довольно твердой рукой написал три строчки, поставил подпись, свернул лист вчетверо и приложил на горячий воск, накапанный на бумагу черным человеком, большой золотой перстень с гербом.
- Есть у меня еще время? - спросил он.
- Да, немного… не столько, как в первый раз.
Граф взял еще лист бумаги и тем же пером написал:
"Графиня, я умираю христианином, хоть и жил хвастуном; простите мне все зло, которое я вам сделал… Вверяю вам сына".
Затем, обращаясь к Джузеппе, он сказал:
- Эти два письма отдай графине де Монтестрюк, жене моей, а этот перстень - моему сыну.
Граф опустился на солому, закрыл глаза, сложил руки; губы его слабо шевелились. Джузеппе стал на колени и положил подле графа его обнаженную шпагу. Все молчали во дворе. Священник читал отходную.
Вдруг граф открыл глаза и, взглянув на Джузеппе, сказал твердым голосом:
- До свидания!
Дрожь пробежала по всему его телу.
- Приими, Господи, душу его! - произнес священник.
- Вот и второй! - прошептал итальянец.
Джузеппе обернул тело господина в плащ и, положив его на носилки, направился к замку Монтестрюк. Шествие двигалось медленно; Джузеппе ехал верхом, держа лошадь графа в поводу. Он спрятал оба письма на груди, а перстень в поясе. Время от времени у него кружилась голова, но он не поддавался, говоря себе: "Все равно доеду".
К концу ночи он увидел стены замка, выступающие из мрака.
- Кто идет? - крикнул часовой, заметив толпу людей, подходивших к воротам.
- Благородный граф де Шаржполь, мой господин, возвращается мертвым в свой замок.
Подъемный мост опустился, и процессия перешла ров.
Если бы Джузеппе вместо того, чтобы войти через ворота, взял по тропинке, огибавшей скалу, на которой возвышалась стена замка, он, может быть, различил бы две обнявшихся тени в черной раме окна, наверху большой башни. Графиня обнимала графа де Колиньи и никак не могла с ним расстаться.
- Итак, настал час проститься, - говорила она, - и навсегда!
- Не навсегда, Луиза, я вернусь.
Она качала головой, и слезы текли по ее лицу.
- Нет, нет! Вы не вернетесь… Арманьяк далеко… а в Париже так хорошо!
Ее душили рыдания; ничто не могло унять ее отчаяния - ни клятвы, ни обещания.
- Я чувствую, - говорила она, - что никогда больше вас не увижу!
Бледный свет, предвестник утра, забрезжил на горизонте.
- Вот уж и день! - сказала Луиза, вздрогнув, обняла Колиньи в последний раз и произнесла: - Прощай!
Она прильнула губами к его лбу и безмолвно указала на веревку у окна.
Тут со стороны ворот послышался шум, потом завизжали цепи подъемного моста и раздался стук упавшего помоста.
- Боже! - воскликнула графиня. - Это, может быть, граф де Монтестрюк!.. Ступайте! Ступайте!
Графиня стояла, задыхаясь от страха, у окна, пока граф де Колиньи не спустился по веревке и не скрылся в лесу. Дрожащей рукой она схватила веревку и, притянув ее наверх, спрятала в сундук. Едва она успела затворить окно, как в дверь постучали.
- Кто там? - спросила она глухим голосом.
- Это я, Джузеппе, ваш слуга, с поручением от графа де Монтестрюка, моего господина.
Луиза отперла дверь, и Джузеппе со шляпой в руке, бледный, расстроенный, вошел в комнату.
- Графиня, - сказал он, кланяясь, - вот письма, которые граф приказал мне вручить вам. Кроме того, он просил передать этот перстень его сыну.
Графиня взяла у него из рук письма и перстень.
- Но сам граф?.. - спросила она наконец.
- Граф следует за мной. Извольте взглянуть.
Джузеппе раздвинул складки портьеры и показал графине носилки, поставленные слугами посреди комнаты. На них лежало тело графа. Из груди Луизы вырвался крик:
- Умер!
- Умер со шпагой в руке, как дворянин и как солдат.
В нескольких словах Джузеппе рассказал ей, как, проведя ночь за картами в Лектуре, граф отправился на рассвете искать барона де Саккаро и как, застав его в Сен-Жан-ле-Контале, напал на него и убил.
- Тогда граф и написал письма, которые я обещал доставить вам. Потом он скончался от ран, получив отпущение грехов.
Луиза упала на колени, закрыв лицо руками.
- Теперь, графиня, мое поручение исполнено и я могу идти.
И Джузеппе тяжело опустился на пол возле своего господина.
- Вот наконец и третий! - сказал он.
Служители, принесшие носилки, уже ушли. Графиня осталась одна с двумя трупами; кое-как она дотащилась до окна, ухватилась за него и с трудом выпрямилась. Вдали по дороге неслось облако пыли.
- Ах! Вдова и одна! - Луиза подошла к столу. - Но я могу написать, послать к нему верхового, вернуть его…
Она уже готова была опустить перо в чернила, но бросила его.
- Как! Я предложу ему руку и вместе с ней заботу о разоренной женщине!.. Если граф де Монтестрюк искал смерти, то я могу догадаться, что у него ничего не осталось… Сделаться бременем для него, после того как была его счастьем!.. Ни за что! Я сохраню имя, которое ношу, и добьюсь, чтобы сын того, кого уже нет в живых, носил это имя с честью.
Она затворила окно и больше уже не смотрела на белое облако, исчезавшее вдали. "Теперь прошлое умерло, надо думать только о будущем", - решила она.
Графиня позвонила. Вошел слуга.
- Доложите графу Гуго де Монтестрюку, что мать желает его видеть, - приказала она.
Через минуту вошел ребенок лет семи или восьми; она взяла его за руку и подвела к телу графа Гедеона со словами:
- Отец твой умер, сын мой, мы остались одни… Помолитесь за вашего отца, граф.
Скоро зазвонили колокола капеллы и церкви и возвестили вассалам графа де Шаржполя о смерти господина. Со всех сторон сбежались они преклонить колени у гроба, покрытого черным бархатом с фамильным гербом и окруженного сотнями свечей. Но за толпой слуг показались и жиды с кривыми лицами, и жадные, как волки, ростовщики.
Графиня приняла их сама и, указывая на длинные столы, поставленные во дворе, сказала им:
- Идите и ждите; завтра замок будет ваш, сегодня он принадлежит смерти.
Похоронное пение раздавалось под сводами капеллы, наполненной дымом ладана. Графиня пробыла в ней целые сутки, преклонив колени на голых плитах, опустив покрытую вуалью голову, сложив руки в молитве.
Когда она покинула капеллу, она была уже не той женщиной, какой вошла туда. Лицо ее было бледно, как мрамор, и в заплаканных глазах светилась твердая решимость. Кротость и мягкость черт исчезли и сменились суровостью; вместо огня молодости появилась грустная покорность судьбе. Прежде она была изящной, теперь стала величественной.
После великолепных похорон, на которые графиня отдала свои последние деньги, она велела отворить настежь двери замка и позвать тех, кого удалила накануне.
- Из всего, что здесь есть, мне ничего больше не принадлежит, - сказала она им, - можете войти; мой сын и я - мы уходим.
Взяв с собой старого конюшего и двух служителей, которые поклялись никогда не оставлять ее, вся в черном, держа сына за руку, графиня прошла твердым и спокойным шагом через подъемный мост и, не оглядываясь на эти старые стены, в которых оставляла столько воспоминаний, пошла по дороге изгнания.
Ребенок брел возле матери, поглядывая на нее украдкой в беспокойстве и смутно понимая, что случилось нечто необыкновенное. Когда исчезли из виду башни замка, он заплакал потихоньку.
Агриппа - так звали старого конюшего - не смел расспрашивать графиню, но говорил про себя, что не оставит ее, куда бы она ни пошла.
На повороте дороги, которая вела из замка Монтестрюк в окрестные поля, их ожидала запряженная сильной рабочей лошадью телега, приготовленная Агриппой по приказанию графини. Она села в нее с сыном.
- Как, графиня! В этой телеге, вы? - воскликнул Агриппа в негодовании. - Позвольте, я побегу в замок и приведу…
- Не надо! - сказала она, протягивая свою белую руку. - Разве я тебе не говорила, что все остающееся там теперь уж не мое? Слушайся же меня, как ты слушался своего господина.
Подавив вздох, Агриппа взял лошадь за узду и спросил:
- Куда прикажете везти вас, графиня?
- В Лектур, к герцогу де Мирпуа.
V
Воспитание молодого графа де Монтестрюка
Под вечер телега, поднявшись на склон горы, по которому граф де Монтестрюк проезжал за три дня до этого, остановилась у дверей того самого особняка, в который и он тогда постучался. Герцог де Мирпуа был дома.
Взяв в руки запечатанное гербом графа письмо с адресом уважаемого старика, графиня вошла в ту самую большую комнату, где он принимал графа Гедеона. При виде женщины в трауре и при ней ребенка герцог де Мирпуа подошел к графине и серьезным и ласковым голосом пригласил ее сесть.
- Прочтите прежде это письмо, герцог, - сказала Луиза.
Она подала письмо, герцог де Мирпуа распечатал его и громко прочел следующее:
- "Герцог! Я убил барона де Саккаро и сдержал свою клятву; не стану напоминать об обещании человеку вашего рода. Умираю, оставляя под вашим покровительством графиню де Монтестрюк, жену мою, и моего сына, Гуго. Гедеон Поль де Монтестрюк, граф де Шаржполь".
Тогда графиня подняла свою вуаль и сказала:
- Я та, о ком пишет граф де Монтестрюк, а это сын мой, Гуго.
- Графиня, не угодно ли вам сесть? - ответил герцог. - Мой дом, к вашим услугам.
Она погладила сына по голове и, указывая ему на лужайку, видневшуюся через большие стеклянные двери, сказала:
- Ступай, сын мой, мы с герцогом будем говорить о таких вещах, о которых ты узнаешь со временем.
Гуго поцеловал руку матери и вышел. Он был мальчик крепкий и ловкий; лицо его дышало откровенностью и решительностью.
Когда графиня де Монтестрюк села на большое почетное кресло, герцог поместился напротив нее и, поклонившись, сказал:
- Говорите, графиня; чего бы вы ни пожелали, все будет исполнено. Если бы даже я и не дал слова вашему мужу, если бы он и не погиб из-за меня, - вы одиноки, и я в полном вашем распоряжении.
- Что мне нужно, герцог, так незначительно, что, я уверена, вы мне не откажете.
- У меня несколько замков; выберите любой и поселитесь в нем. У меня нет больше дочери, и я брожу в одиночестве по своим обширным владениям. Что касается лошадей и экипажей молодого графа - это уже мое дело.
- Нет-нет… Все это совершенно излишне. Мне нужно только пристанище, где я могла бы жить в уединении с двумя-тремя слугами, и скромные средства.
Герцог де Мирпуа посмотрел на нее с удивлением.