- А! Вот как вы их отделываете! - продолжала она, взглянув опять на своего защитника.
- Да, я так уж привык, - сказал Гуго гордо.
Она осмотрелась вокруг. Из двух носильщиков и двух лакеев, которые были при ней, один был убит, двое убежали, четвертый стонал под стеной, возле опрокинутого портшеза.
- Сударь, - продолжала дама, - когда спасают кого-нибудь, то тем самым отдают себя в их распоряжение.
- Приказывайте. Что я должен делать?
- Не угодно ли вам проводить меня домой, но с условием, что вы не будете стараться разглядеть меня или узнать, кто я.
- Боже сохрани! И без того иногда в тягость, что приходится смотреть на тех, кого знаешь, и знать тех, на кого смотришь.
- Какая дерзость!
- Вот это самое слово мне сказали уже раз сегодня, и потому-то мне не хочется говорить ни с кем.
Незнакомка подошла к раненому лакею и приказала ему:
- Перестань стонать, и марш!
Бедняга встал и медленно поплелся по переулку.
- Приятное приключение, нечего сказать! - проворчала незнакомка. - Вот бы посмеялись, если бы узнали, с кем оно случилось!
- Посмеялись бы или поплакали, - сказал Гуго.
- А почему вы так думаете?
- Потому что одно без другого не бывает. Женщины как кошки: то прячут когти, то царапаются. Когда одни смеются, другие плачут.
Скоро показались стены большого сада; сквозь деревья в темноте смутно виднелся дворец.
- Э, да это Люксембург! - сказал Гуго будто сам себе.
- Здесь мне уже нечего бояться; можете идти.
Монтестрюк остановился и собрался повернуть назад, чтобы уйти, как вдруг она его удержала.
- А если бы мне захотелось отблагодарить вас, неужели вы не подсказали бы мне способа сделать это?
- Нет ничего легче. Угодно вам снять перчатку?
- Вот, - сказала она, подумав с минуту.
Она подала ему тонкую, гибкую, изящную руку.
Гуго взял ее почтительно кончиками пальцев и, сняв шляпу и поклонившись, поднес к губам. Выпрямившись, он сказал ей:
- Теперь я должен благодарить вас.
Он еще раз поклонился незнакомке и ушел, не поворачивая головы, между тем как она следила за ним глазами.
- Э! - протянула она. - Человек с сердцем, а будет придворным!
Фраза, которой Орфиза де Монлюсон закончила свой разговор с графом де Шиври, когда Монтестрюк ушел от нее, заставила раздражительного Цезаря сильно задуматься. Он хорошо знал женщин и, следовательно, знал также, что многие из них любят известную смелость в речах и поступках. Он чувствовал, что Гуго, не испугавшись приема Орфизы и ее насмешливой улыбки, много выиграл в ее мнении. Сверх того, он не только сумел выпутаться удачно из такой беды, в которой другие могли бы потерять или свободу, или жизнь, но и приобрел милостивое внимание короля. Если он вышел с таким успехом из трудного положения, то чего нужно было ожидать от такого человека, когда ему подует попутный ветер?
Правда, у графа де Шиври был всегда под рукой Бриктайль, взбешенный поражением; но, раненый, он еще долго пролежит в постели и не будет в силах что-нибудь предпринять. Надо ждать, а пока принять меры, чтобы бороться тем оружием, которое графу де Шиври доставляли имя и общественное положение.
Теперь надо было смотреть на герцогиню д’Авранш, как смотрит полководец в военное время на крепость. Нельзя уже было надеяться, что она поднесет ему ключи от своего сердца на серебряном блюде. Надо было вести осаду, правильную осаду, в которой необходима и система, и ловкость. Граф де Монтестрюк обрел неожиданного союзника в лице короля. Почему же и графу де Шиври, в свою очередь, не обратиться к Людовику XIV, имевшему над герцогиней особенную, почти неограниченную власть?
Цезарь скоро добился случая явиться к королю и, приблизившись к нему с видом глубочайшей почтительности, сказал:
- Государь! Я желал выразить вашему величеству свое опасение, что едва не навлек на себя ваше неудовольствие.
- Вы, граф де Шиври?
- Увы, да, государь… Я осмелился поднять глаза на особу, которой вы покровительствуете…
- О ком вы говорите?
- О графине де Монлюсон… Я предавался с упоением очарованиям ее прелестей, как вдруг вспомнил, что она связана с вашим величеством такими узами, которые для меня священны. Быть может, по незнанию я шел против намерений моего государя. За моей любовью наступило раскаяние, и я дал себе клятву, что, если я имел несчастье навлечь на себя немилость вашего величества, позволив себе мечтать об особе, на которую вы имеете, может быть, другие виды, то пусть сердце мое обливается кровью до конца моей жизни, но я откажусь от этой любви. У ног короля я ожидаю своего приговора…
Эта речь, в которой было рассчитано каждое слово, понравилась Людовику XIV - она льстила его необузданной страсти к владычеству надо всем и над всеми. Он улыбнулся милостиво и ответил:
- Вы рождены от такой крови, с которой может соединиться, не унижая себя, графиня де Монлюсон, хотя она и возведет в герцоги того, кого изберет ее сердце. Поэтому разрешаю думать вам о ней. Вы получаете мое королевское позволение.
- Чтобы графиня де Монлюсон не подумала, что я поддаюсь тщеславию и действую под влиянием слишком высокого мнения о самом себе, ваше величество, не разрешите ли мне также повторить ей слова, которые я имел счастье услышать из уст ваших?
- Я даю вам свое позволение.
Это было гораздо больше, чем граф де Шиври смел ожидать: Людовик XIV почти дал ему слово. "Теперь не только меня встретит этот проклятый Монтестрюк между собой и Орфизой де Монлюсон, - сказал он себе, - но и самого короля!"
XXII
Кто сильнее?
Гуго не виделся с маркизом де Сент-Эллисом с того вечера, как он столь неожиданно оказал ему помощь на улице д’Арси. На следующий же день после встречи с дамой в черной маске он пошел искать маркиза по адресу, сообщенному им при расставании. Выпутался ли он, по крайней мере, из беды?
Когда Гуго вошел к маркизу, первым его вопросом было:
- Ведь ты не ранен, надеюсь?
- Да что значит такой вздор в сравнении с тем, что со мной случилось? Всякая рана показалась бы мне счастьем, блаженством!.. Знаешь, что со мной было после твоего отъезда из Арманьяка?
- Понятия не имею.
- Так слушай же. Как-то раз, помнишь, злая судьба привела меня в Тулузу; там я встретился с одной принцессой… Фея, сирена… Но к чему рисовать тебе ее портрет?.. Ты знал ее в Сен-Сави, куда она приезжала по моей убедительнейшей просьбе.
- Принцесса Леонора Мамиани?
- Она самая. Само собой разумеется, как только я увидел ее, я влюбился безумно. Чтобы понравиться ей, я пустил в ход самую утонченную любезность. Но у нее, видно, камень в груди: ничего не помогло! В одно утро она меня покинула без малейшего сострадания к моему отчаянию, но позволила, однако же, приехать в Париж, куда она направлялась не спеша…
- Короче, мой друг, пожалуйста, покороче! Я помню, что однажды утром я встретил тебя, когда ты скакал следом за ней. Помню также, что ловкий удар шпагой положил конец твоей одиссее, и ты был вынужден искать убежища под крышей родового замка, где, помнится, я тебя оставил. Потом?
- Говорит как по книге, разбойник! Потом, спрашиваешь ты? Ах, мой милый Гуго! Только я выздоровел и стал было готовиться к отъезду к моей прекрасной принцессе, как появилась в наших местах одна танцовщица, совсем околдовала меня, и я поскакал за ней в Мадрид… Наверное, ее подослал сам дьявол!
- Не сомневаюсь. А потом?
- Заметь, что танцовщица была прехорошенькая, и потому я поехал вслед за ней из Мадрида в Севилью, из Севильи в Кордову, а из Кордова в Барселону, где наконец один флорентийский дворянин уговорил ее отправиться с ним в Неаполь. Моя цепь разорвалась, и у меня не было другой мысли, как увидеть снова мою несравненную Леонору, и вот я прискакал в Париж. Бегу к ней, вхожу, бросаюсь к ее ногам и разражаюсь страстью! Скала, мой друг, вечно скала!.. А что ужаснее всего - она явилась передо мной еще прелестнее, чем прежде… Я умру, наверняка умру. Не правда ли, она прекрасна?
- Очень красива!
- И так мила! Стан богини, грация нимфы, поступь королевы, ножки ребенка, глаза как бриллианты… ручки…
- Перестань, ради бога! Да и к чему? Ведь я знаю ее и тоже поклоняюсь ей.
- И не сошел с ума от любви, как я?
- Но, - ответил Гуго, запинаясь, - признайся сам, что твой пример не слишком-то ободряет!
- Правда, - вздохнул маркиз, - но я хочу забыть эту гордую принцессу. Я заплачу ей равнодушием за неблагодарность. Я соединю свою судьбу с твоей, я не разлучусь уже с тобой никогда. Мы вместе станем искать приключений. Мы добьемся того, что о наших подвигах затрубят все сто труб славы, и я хочу, чтобы, ослепленная блеском моих геройских дел, когда-нибудь она сама, с глазами, полными слез, упала передо мной на колени, умоляя располагать ею… Едем же!
- Куда это?
- Право, не знаю, но все-таки едем скорее!
- Согласен, но с условием, что ты пойдешь прежде со мной к графу де Колиньи, у которого я поселился после той ночной схватки.
Когда оба друга вышли на улицу, маркиз взял Гуго под руку и продолжал:
- Принцесса была вся в черном, приняла меня в молельне - она, дышавшая прежде только радостью и весельем… а из слов ее я догадался, что она поражена прямо в сердце каким-то большим горем, похожим на обманутую надежду, на исчезнувший сон, в котором заключалось все счастье ее жизни… Не знаешь ли, что произошло?
- Нет, - ответил Гуго, не глядя на маркиза.
- Ведь не может же это быть любовное горе! Какой грубиян, замеченный принцессой, не упал бы к ее ногам, целуя складки ее платья? Если бы я мог подумать, что подобное животное существует где-нибудь на свете, я отправился бы искать его повсюду и вонзил бы ему шпагу в сердце. Она хочет удалиться от света, эта милая, очаровательная принцесса, украшение вселенной, запереться в своем замке где-то за горами и даже намекнула мне, что втайне питает страшную мысль - похоронить свои прелести во мраке монастыря. Вот до какой крайности довело ее несчастье! Клянусь тебе, друг мой, я не переживу ее отъезда…
- Что это? Если ты не убиваешь ближнего, то приносишь самого себя в жертву; не лучше ли заставить твое милое божество изменить мысли, не лучше ли внушить ей другие планы?
- Могу я рассчитывать на твою помощь при случае?
- Разумеется!
Гуго и маркиз наконец пришли к графу де Колиньи и застали его сидящим с опущенной на руки головой перед тем же самым столом с картами и планами, за которым нашел его Монтестрюк в первый раз. Гуго представил маркиза де Сент-Эллиса, и граф принял его как старого знакомого; он сделал знак обоим, чтобы они сели возле него, и сказал:
- Ах! Я оказался в очень затруднительном положении. Вы, верно, слышали оба, что император Леопольд обратился недавно к королю с просьбой о помощи?
- Против турок, - ответил маркиз, - которые снова угрожают Вене, Германии и всему христианскому миру? Да, я слышал.
- Вы знаете также, может быть, что совет короля решил послать как можно скорее войско в Венгрию, чтобы отразить это вторжение?
- Я что-то слышал и об этом, - ответил маркиз.
- Ну так вот, - продолжал Колиньи, - мне очень хотелось бы получить начальство над этой экспедицией, и вот я изучаю внимательно все эти карты и планы; но не так-то легко мне будет устранить соперников!
- Разве это не зависит от самого короля? - спросил маркиз.
- Разумеется!
- Ну так что же? Разве вы не на самом лучшем счету у его величества?.. Я-то хорошо это знаю… - произнес Гуго.
- Согласен… но рядом с королем есть и посторонние, тайные влияния.
- Да, эти милые влияния, которые назывались Эгерия - в Риме, при царе Нуме, и Габриэль - в Париже при короле Генрихе Четвертом.
- А теперь зовутся герцогиней де Лавальер или Олимпией Манчини - в Лувре, при Людовике Четырнадцатом.
- А герцогиня де Лавальер поддерживает, говорят, герцога де ла Фельяда.
- Не считая того, что против меня еще принц Конде со своей партией.
- Гм! Фаворитка и принц крови - этого уже слишком много за один раз!
- О! Принц крови не тревожил бы меня, если бы он был один… Король его не любит… Между ними лежат воспоминания Фронды; но вот Олимпию Манчини надо бы привлечь на свою сторону…
- Почему бы вам к ней не поехать? - воскликнул Гуго. - Почему бы не сказать ей: "Графиня! Опасность грозит великой империи, даже больше - всему христианству, а его величество король Франции - старший сын церкви. Он посылает свое войско, чтобы отразить неверных и обеспечить спокойствие Европы… Этой армии нужен начальник храбрый, решительный, преданный, который посвятил бы всю жизнь торжеству правого дела… Меня хорошо знают, и вся кровь моя принадлежит королю. Устройте так, графиня, чтобы честь командовать этой армией была предоставлена мне, и я клянусь вам, что употреблю все свое мужество, все усердие, всю свою бдительность, чтобы покрыть новой славой королевскую корону его величества. Я встречу там победу или смерть! И в благодарность за доставленный мне случай я благословлю руку, которая вручит мне шпагу".
- Браво, Монтестрюк, браво! - вскричал Колиньи. - Но чтобы говорить так с фавориткой, надо иметь ваше лицо, ваш пламенный взор, восторженные жесты, звучный, проникающий прямо в душу голос, вашу уверенность, вашу молодость, наконец… Если бы у меня было все это, я бы, вероятно, решился попытать счастья и, может быть, добился бы успеха… но мой лоб покрыт морщинами, на лице моем - печать забот и борьбы, в волосах пробилась седина. Как же я могу надеяться на то, что блестящая графиня де Суассон примет во мне участие?
- Да не в уединенной же башне очарованного замка живет эта славная графиня, обладающая, как говорят, грацией ангела и умом дьявола! - воскликнул Монтестрюк. - Не сидит же она в пещере под стражей дракона! Она занимает, если не ошибаюсь, должность при дворе: есть, значит, возможность добраться до нее, познакомиться с ней, поговорить с ней.
- Если дело только в том, чтобы тебя представить, - сказал маркиз де Сент-Эллис, - я к твоим услугам.
- Ты, милый маркиз?..
- Я. Ведь говорил же я тебе, что приехал в Париж именно для того, чтобы выручать тебя, ночью на улице, а днем во дворце! Я помог тебе вырваться из когтей шайки бездельников, а теперь берусь толкнуть тебя в когти хорошенькой женщины.
- Да как же ты возьмешься за это?
- Очень просто. Есть какое-то дальнее родство между нами и графом де Суассоном, мужем прекрасной Олимпии. Я никогда не пользовался этим родством, но теперь отправлюсь к графине и добьюсь позволения представить тебя ей.
- Не думайте, однако, что это будет так легко… Войти к той, кто была, есть или будет фавориткой, - труднее, чем к самой королеве. В ее приемных залах всегда целая толпа.
- Возьму приступом, говорю вам; но с условием, что мы с моим другом Гуго тоже примем участие в вашей экспедиции. Мы оба хотим отведать Венгрии, и я надеюсь покрыть себя там лаврами и отнять у турок с полдюжины султанш, которых подарю одной принцессе, не имеющей соперниц по красоте в целом мире!
- Будьте спокойны!.. Даже если мне придется идти до Болгарии, чтобы прогнать неверных, я поведу вас и туда.
Через два дня после этого разговора Гуго был дежурным в Фонтенбло. В той галерее, которая вела в комнаты графини де Суассон, граф вдруг увидел девушку, которая шла так проворно и весело, что он невольно засмотрелся на этот вихрь из шелка, уносимый парой маленьких точеных ножек. Девушка инстинктивно обернулась и вдруг, вскрикнув, бросилась к гасконцу. Другой крик раздался в ответ, и Монтестрюк кинулся к ней.
- Господи! Это же Брискетта!
- Но это он, это Гуго! - воскликнула она. - Мой милый Гуго в таком чудном мундире!.. Вот сюрприз!
- Моя милая Брискетта в таком прелестном наряде! - вторил он ей. - Вот приключение!
Тут появились придворные.
- Место не совсем подходящее для разговора, - сказала Брискетта, - слишком много глаз и ушей! Но через час сойдите вниз, я буду во дворе принцев; не останавливайтесь только, а идите за мной, как будто вовсе меня не знаете; мы уйдем в сад, а я знаю там одну рощицу…
И она улетела, как жаворонок, послав ему воздушный поцелуй.
Гуго ждал с величайшим нетерпением назначенного Брискеттой срока; он даже сошел во двор принцев раньше. Ее еще не было. Гуго принялся ходить взад-вперед, отыскивая темные углы и делая вид, что изучает архитектуру, чтобы не возбудить подозрений.
"Если она не идет, значит, ее задержали", - говорил он себе. Но что и кто? И какими судьбами дочь ошского оружейника очутилась во дворце в Фонтенбло?
Тут вдруг Гуго услышал шум шелкового платья на ступенях лестницы, которая вела во двор. Он обернулся - перед ним была Брискетта. Она сделала ему знак и вошла в темный коридор, а оттуда проворно выскочила в сад; затем живо взяла его под руку и увела в рощицу, где можно было беседовать, не опасаясь посторонних взглядов.
- У вас готова ко мне тысяча вопросов, не правда ли? - сказала она ему. - И у меня также целая тысяча… Я и сама не знаю, с чего начать. Давно ли вы при дворе?.. Как сюда попали?.. Зачем?.. На что надеетесь?.. Довольны ли вы?.. Рады ли, что со мной встретились? Я очень часто о вас думала, поверьте!.. Ну, поцелуемся!
И Брискетта бросилась ему на шею.
- Как хорошо здесь! - прибавила она, прижимаясь на минуту к его сердцу. - Ах! Я сильно вас любила, мой милый Гуго, когда мы были там, далеко!
- А теперь?
- Теперь? - переспросила она, поднимая голову, как птичка. - Пусть только вам встретится надобность во мне, и вы увидите, что я сберегла для вас то же сердце, что билось на Вербовой улице!..
Она улыбнулась, отстранилась немного и воскликнула:
- Вы только болтаете, а не отвечаете мне. Расскажите мне все, все!
Гуго рассказал все в подробностях, умолчав благоразумно о кое-каких обстоятельствах, которых незачем было открывать Брискетте. Он не стал упоминать о причине опасности, грозившей ему у церкви Святого Иакова, но остановился охотно на своей встрече с маркизом де Сент-Эллисом, на участии к нему графа де Колиньи, на представлении королю.
- Выходит, вы совершенно счастливы?
- Счастлив! Да разве можно быть вполне счастливым?
- Значит, есть еще что-то, чего вы желаете?
- Боже мой, да! И мне не останется ничего желать разве только тогда, когда я добьюсь от графини де Суассон того, что мне нужно…
- У вас в самом деле имеется просьба к обергофмейстерине ее величества королевы?..
- О! Сущие пустяки!.. Начальство над армией, посылаемой в Венгрию, для одного из моих друзей.
- Только-то!.. Ах! Видно, вы так навсегда и останетесь верным сыном своей родины! И какими же путями вы надеетесь добраться до графини?
- Один господин, которого вы знаете, тоже из Арманьяка, маркиз де Сент-Эллис, обещал открыть передо мной ее двери.
Брискетта задумалась на минуту, а затем сказала:
- А хотите, я возьму это дело на себя?
- Вы?
- Да, я! Бывают такие обстоятельства, в которых женщина стоит любого маркиза.
- В самом деле, какими судьбами вы очутились здесь? Чем занимаетесь?