- Ах! Как вас мучит любопытство! - рассмеялась Брискетта. - Вы все узнаете, только после… Теперь нам нужно устроить ваше свидание с графиней де Суассон… Если я возьмусь за дело, то мне сдается, что это свидание вам будет назначено скоро… Хотите?
Уверенность Брискетты поразила Гуго.
- Хорошо! - ответил он. - Но как же я узнаю, удалось ли вам?
- Будьте здесь завтра в этот же час.
- Как! Уже завтра?
- А зачем откладывать?
На этом Брискетта его оставила, а Гуго, разумеется, ни слова не сказал графу де Колиньи о том, что произошло между ним и хорошенькой девочкой из Оша, встреченной им в Фонтенебло.
Как и накануне, он в нетерпении пришел в сад немного раньше. Скоро он увидел Брискетту; она подбежала к нему, поднялась на цыпочки и шепнула на ухо:
- Готово!
- Как? С первого же раза? Но это похоже на чудо!
- А вас это удивляет? Дела всегда так делаются, когда я в них вмешиваюсь. Но прежде всего у меня есть к вам просьба… Мне как-то неловко обращаться к тебе на "вы", мой милый Гуго, позвольте говорить вам "ты".
- Говори.
- Вот это называется ответ! Ну, мой друг, маркиз де Сент-Эллис тебя представил очень плохо, все равно, как если бы и не представлял вовсе.
- Что же он сказал такое?
- Он поклялся графине, что она ослепила тебя своей красотой и что ты испустишь дух, если она не позволит тебе обожать ее вблизи.
- Нашел дурака!
- Глупо, мой бедный Гуго, непроходимо глупо! Графине уже надоели все эти ослепления: ведь она и так знает, что она светило и что лучи ее глаз сжигают насмерть бедных смертных. Все придворные поэты клянутся ей в этом великолепными рифмами, и тысячи просителей давно уже доказали ей это. Знаешь, что она мне говорила сегодня утром?
- Тебе?
- Слушай прежде, а удивляться можешь после. "Ах, моя милая! - говорила она мне. - Какая скука! Какой-то кузен из Арманьяка хочет представить мне провинциала, своего друга… Что тут делать?"
- А ты что ответила?
- "Надо прогнать его, графиня, и немедленно… Провинциал? У нас и без того их довольно!"
- Что?
- А потом я прибавила равнодушным тоном: "А как его зовут, этого провинциала, графиня?" - "Граф де Монтестрюк, кажется", - ответила она. "Ах, графиня! - вскричала я, сложив руки. - Избави вас Бог когда-нибудь принимать его! Нехороший человек - влюбленный, который только и делает, что вздыхает и сочиняет сонеты для своей красавицы!" - "Вот как!" - произнесла она. А я продолжала все настоятельней: "Рыцарь Круглого стола, графиня, герой верности!" - "Что ты говоришь, Брискетта?" - "Истину, графиня, святую истину; даже если все принцессы, даже если сами императрицы станут осаждать его самыми сладкими улыбками, он на все будет отвечать одними дерзостями. Да и не знаю, право, даже заметит ли он еще эти улыбки? Он сочтет за измену обратиться с самой невинной любезностью к другой женщине!.." - "А известно, кого он любит?.." - спросила графиня с легким оттенком неудовольствия. "Разве что подозревают… это глубочайшая тайна!.. Самые хорошенькие герцогини пробовали отвлечь его от божества… Все напрасно, все их труды пропали даром!.."
- Бог знает, что ты выдумываешь, Брискетта! - сказал Гуго.
- Подожди! Ты увидишь, что наши знатные дамы совсем не так глупы!.. Как только я окончила эту тираду - а уж сколько увлечения, сколько огня я в нее вложила, если бы ты слышал! - графиня де Суассон нагнулась к зеркалу и произнесла: "После твоих рассказов мне почти хочется узнать его… человек, так искренно влюбленный и сохраняющий такую верность той, кого любит… ведь это большая редкость!.. Я, пожалуй, приму этого оригинала…" А я именно на это и рассчитывала, Гуго… Разве женщина может удержаться от любопытства, да еще когда затронуто ее самолюбие?
- И когда же, ты думаешь, прекрасная графиня даст мне аудиенцию? - спросил Гуго, который не мог удержаться от смеха.
- О! Наверно, скоро; завтра, сегодня вечером, может быть. Она попалась на удочку, говорю тебе! Пропади мое имя Брискетты, если ее не мучит нетерпение испытать силу своих прелестей над твоей неприступностью. Сознайся сам, - продолжала она, - что для такой неопытной девушки я недурно веду твои дела.
- Сознаюсь охотно.
- Но не выдай меня, ради бога! Постарайся получше разыграть роль влюбленного.
- Это будет тем легче, - ответил Гуго с глубоким вздохом, - что ничто не заставит меня забыть ту, чей образ наполняет мое сердце!
- Так ты влюблен… искренно?
- Увы, да.
- А! Изменник! И ты ничего не говорил об этом?
- Но, судя по тому, как ты об этом говорила, я думал, что ты и сама знаешь.
- А кого это, позвольте узнать, вы так пламенно обожаете?
- Графиню де Монлюсон.
- Крестницу короля! Черт возьми! Граф де Монтестрюк, вы таки высоко целите!
- Я только послушался твоего совета, Брискетта.
- В самом деле, это так, - рассмеялась она, - прости мне неудовольствие, которое я испытала при известии, что у тебя в сердце уже не я! Но теперь, когда ее сиятельство обергофмейстерина королевы в таком именно расположении духа, в какое мне хотелось привести ее, смотри не поддавайся, ради бога! Стой крепко!
- Против чего?
- Но, дружок мой, ведь ты запретный плод для Олимпии!.. Понимаешь? Зазевайся только… и тебя съедят живым.
- Ты меня пугаешь… и для этого-то ты так проворно взялась провести меня в рай?
- Иди теперь и да руководит тобой сам дьявол!
- Ты забыла мне сказать, что ты здесь делаешь и кем считаешься при графине де Суассон.
Брискетта встала и ответила важным тоном:
- Я состою при особе ее сиятельства… Ты имеешь честь видеть перед собой ее первую горничную… ее доверенную горничную… - И, присев низко, она добавила: - К вашим услугам, граф!
Все устроилось, как говорила Брискетта. Она передала Гуго записку, которой его извещали, что он будет принят в тот же вечер на игре у королевы, где и представится обергофмейстерине ее величества. Маркиз де Сент-Эллис должен был только позвать его. Остальное пойдет само собой.
В назначенный час Монтестрюк явился на прием. Сначала он раскланялся по всем правилам придворного этикета перед ее королевским величеством, а вслед за тем маркиз де Сент-Эллис подвел его к обергофмейстерине со словами:
- Граф де Шаржполь желает иметь честь быть вам представленным, графиня.
Графиня де Суассон подняла глаза, между тем как Гуго кланялся ей. На ее лице отразилось удивление. На минуту она было смешалась, но тотчас оправилась и сказала ему:
- Очень рада вашему появлению при дворе и надеюсь, что вы встретите здесь достойный вас прием…
- Я уже встретил его, потому что графиня де Суассон так снисходительно дозволила мне быть ей представленным.
"Это он! - подумала она. - Грубиян, однако у него прекрасные манеры и прехорошенькое лицо!"
Сначала Олимпия не обратила на него, казалось, особого внимания; но Гуго скоро заметил, что она довольно часто бросает взгляды в его сторону. Он притворился равнодушным, принялся бродить взад-вперед и прятаться по темным углам, как человек, поглощенный одной мыслью. Раза два или три Олимпия постукивала от досады веером по ручке кресла; он делал вид, что ничего не замечает.
Вдруг появилась Орфиза де Монлюсон. В одну минуту все было забыто; Гуго подошел к ней с такой живостью, которой графиня де Суассон не могла не заметить. Орфиза с ним - и для него больше ничего не существовало! Его отвлекло только появление принцессы Мамиани, к которой он пошел навстречу. Она указала ему пустой стул подле себя.
- Так я наконец могу поздравить вас! - произнесла принцесса. - Еще недавно вы скрывались, вам грозила смерть, а теперь вы состоите в свите короля и попали в число придворных. Какие же еще ступени вверх остаются перед вами?
Гуго пролепетал несколько слов в извинение. Она прервала его:
- Не извиняйтесь. Расставаясь с вами в то утро, когда вы шли искать помощи у графа де Колиньи, я вам сказала слова, смысл которых вы, кажется, не совсем поняли: вы любили меня всего один день, а я вам буду предана всю жизнь! Неблагодарность ваша не может изменить меня, еще менее - расстояние, отъезд, разлука. Что со мной будет - не знаю, но какова я теперь, такой и останусь.
Тут принцесса увидела маркиза де Сент-Эллиса, который, узнав о ее приезде, направлялся к ней; прежде чем он мог услышать их разговор с Гуго, она прибавила грустным голосом:
- Впрочем, за что я могу на вас жаловаться? Вот ваш друг, маркиз де Сент-Эллис, питает ко мне такое же глубокое чувство, как я питаю к вам. А разве это меня трогает?.. Вы мстите мне за него.
Скоро графиня де Суассон ушла вслед за удалившейся королевой и осталась в своих комнатах. Она отослала всех, кроме Брискетты.
- Ваш граф де Монтестрюк просто дерзкий грубиян, - сказала она с живостью, сделав особенное ударение на слове "ваш".
- Графиня изволила употребить местоимение, делающее мне слишком много чести, но я позволю себе заметить, что граф де Шаржполь вовсе "не мой"…
- О! Я знаю, кто завладел его сердцем!..
- В самом деле?
- Он даже не дал себе труда скрыть это!.. Она была там, его героиня, его божество!.. Графиня де Монлюсон!.. Ах! Ты не обманула меня… он обожает ее!
- Да, совершенное безумие!
- А забавней всего то, что, пока он пожирал ее глазами, другая дама, итальянка, принцесса Мамиани, выказывала ясно, что пылает страстью к нему!
- Да это настоящая эпидемия! И графиня уверена?..
- Меня-то не обманут… А впрочем, какое мне дело до этого? Это просто неуч, не заметивший даже, что я существую…
- Вы! Вы видели у своих ног короля и могли бы увидеть самого Юпитера, если бы Олимп существовал еще!.. Накажите его презрением, графиня.
- Именно так, но сначала я хочу узнать, такой ли у него немой ум, как слепы глаза!.. Ах! Если бы он вздумал заметить меня наконец, как бы я его наказала!
- И были бы правы!
- Так ты думаешь, что я должна еще принять его?
- Разумеется! Если это может доставить вам удовольствие, а ему послужить наказанием. Я боюсь только, что в последнюю минуту ваше доброе сердце сжалится.
- Не бойся… Даже если он раскается и будет сходить с ума от любви у моих ног…
- Он будет у ваших ног, графиня!
- Я поступлю с ним так, как он того заслуживает… я буду безжалостной. Передай ему, что я жду его завтра при моем малом выходе.
XXIII
Чего хочет женщина
Между тем двор переехал из Фонтенбло в Париж, где король чаще имел возможность беседовать о своих честолюбивых планах с Ле Телье и его сыном, графом де Лувуа, уже всемогущим в военном ведомстве.
Обергофмейстерина королевы, само собой разумеется, тоже переселилась в Лувр вместе с ее величеством; также поехали в Париж и все придворные, молодые и старые.
Гуго появился на другой же день при малом выходе Олимпии, а вечером его увидели опять на игре у королевы. Как некогда суровый Ипполит, он, казалось, смягчился к хитрой и гордой Ариции, которая разделяла, как уверяли, с маркизой де Лавальер внимание его величества короля и держала в страхе половину двора; но Гуго действовал, как ловкий и искусный дипломат, которому поручены самые трудные переговоры: он поддавался соблазнам ее ума и прелестям ее обращения медленно, постепенно, мало-помалу, не как мягкий воск, сразу тающий от жара пламени, но как твердый металл, нагревающийся сначала только на поверхности. Олимпия могла считать шаг за шагом свои успехи; ей нравилась эта забава, и она тоже невольно поддавалась увлечению. Для нее это было ново - встретить сердце, которое не сдавалось по первому требованию. Такое сопротивление приятно волновало ее: оно будило ее уснувшие чувства и притупленное любопытство.
Само собой разумеется, при этих почти ежедневных встречах им не раз представлялся случай поговорить о графе де Колиньи и о начальстве над войсками, которого он добивался. Венгерская экспедиция сводила всех с ума: она напоминала Крестовые походы; предстояло, как во времена Саладина, биться с неверными, и дальнее расстояние, неизвестность придавали этому походу в далекие страны такую рыцарскую прелесть, что все горели желанием принять в нем участие. Все знали уже, что король, уступая просьбам императора Леопольда, который решился, сломив свою гордость, прислать графа Строцци к французскому двору, отдал уже приказание министру Ле Телье собрать армию под стенами Меца и оттуда направить ее к Вене, которой угрожали дикие толпы под предводительством великого визиря Кеприли, мечтавшего о покорении Германии исламу.
Граф Строцци хлопотал о том, чтобы французские войска собрались поскорее. Но еще неизвестно было, кому поручено будет начальство над экспедицией. Двор, средоточие всех интриг, разделился на два лагеря: одни держали сторону герцога де ла Фельяда, другие - графа де Колиньи.
Однажды вечером на приеме у графини де Суассон Гуго наконец не выдержал.
- Ах! - воскликнул он. - Вот один из тех редких случаев, когда приходится сожалеть, что у вас в руках шпага, а не веер и что вас зовут Гуго де Монтестрюк, а не Луиза де Лавальер.
- Это почему? - спросила с живостью Олимпия, на которую это имя производило всегда действие электрического удара.
- Потому что никогда еще не представлялось лучшего случая сделать дело полезное и хорошее, дело великое и славное и связать свое имя с таким предприятием, которое возвысит блеск французской короны! Готовится смелая и опасная экспедиция… Чтобы командовать армией, идущей на помощь колеблющейся империи, нужен надежный полководец, а кого хотят назначить? Герцога де ла Фельяда!.. И вот судьба сражений вверяется человеку, который не сумел бы, может быть, даже провести учения!.. А почему его выбирают? Потому что его поддерживает женщина… герцогиня де Лавальер вздыхает, она плачет, она умоляет, и этого достаточно для того, чтобы знамя Франции было вверено человеку неспособному, тогда как есть полководец, опытный в своем деле, закаленный в самых тяжелых трудах, всеми уважаемый, сражавшийся под начальством Тюренна, умеющий побеждать!.. Ах! Если бы я был женщиной!
- А что бы вы сделали, граф, если бы были женщиной?
- Я захотел бы доставить торжество правому делу, я употребил бы свою красоту, молодость, весь свой ум, чтобы со временем про меня сказали: "Спасение империи, освобождение городов, одержанные победы, побежденные варвары - всем этим обязана родина одной ей, потому что именно она вручила оружие той руке, которая нанесла все эти удары! Победой, осветившей зарю нового царствования, обязаны графу де Колиньи! Но выбрала графа де Колиньи она!"
Графиня де Суассон взглянула на воодушевленное лицо Гуго и сказала ему не без досады:
- Итак, вы полагаете, граф, что ни одна другая женщина при дворе не в состоянии совершить подобное чудо? Вы думаете, что одна герцогиня де Лавальер…
- Я знаю, что и другие могли бы. Разве они не одарены всеми прелестями, всем очарованием? Им стоило бы только захотеть… одной из них в особенности! Но нет! Ни одна женщина не понимает этого, ни одна не осмелится бороться с могущественной фавориткой! И герцог де ла Фельяд будет непременно назначен.
- Кто знает? - прошептала Олимпия.
- Ах! Если бы это была правда! - воскликнул Гуго, посмотрев на нее пламенным взором.
На следующий день, волнуясь и сама удивляясь этому волнению, графиня, сославшись на усталость, приказала не принимать никого и впустить одного только защитника графа де Колиньи.
- Благодаря вам я только и видела во сне, что приступы, вооружения да битвы, - сказала она ему, - но если вы говорите с таким жаром, с таким огнем о делах военных, то что бы было, если бы вы заговорили о делах сердечных?
- Та, кто дала бы мне возможность пролить мою кровь для славы его величества в славном предприятии, узнала бы об этом очень скоро.
- Как! Вы согласились бы расстаться с ней?
- Да, но для того только, чтобы сделаться достойнее ее любви.
- Но разве она… графиня де Монлюсон согласилась бы на это?
- Кто вам говорит о графине де Монлюсон? Не от нее же, полагаю, зависит экспедиция.
Олимпия улыбнулась.
- Вы так усердно хлопочете за графа де Колиньи, - продолжала она, - и никогда ничего не просите для себя самого. Почему это?
- А чего же мне еще просить, когда я сижу один с обергофмейстериной королевы, одного взгляда которой добиваются все придворные; когда самая прелестная из племянниц великого кардинала благоволит меня принимать и выслушивать; когда, наконец, эта королева красоты, графиня де Суассон, позволяет мне подносить к губам ее ручку - ручку самой пленительной женщины в королевстве?
Графиня не отняла руки, взглянула на него нежно и кокетливо и спросила:
- Так вам очень хочется, чтобы граф де Колиньи был назначен командиром армии, которую посылает король на помощь своему брату, императору германскому?
- О да! А если это желание исполнится, я буду мечтать лишь об одном: броситься к ногам той, которая дала мне возможность заплатить долг благодарности!
- У вас такие основательные доводы в пользу графа де Колиньи, что я начинаю находить его честолюбие совершенно законным… Я поговорю с королем.
- Когда же, графиня?
- Да сегодня же вечером, может быть.
- Тогда наше дело выиграно! - сказал он, опускаясь на колени.
Олимпия медленно поднялась и сделала ему знак уйти.
- Я отсылаю вас не потому, что рассердилась, но вы меня взволновали своими рассказами о благодарности и войне, о любви и славе… Мне нужно остаться одной и подумать. Мы скоро опять увидимся…
Гуго поклонился и вышел. Вечером, разговаривая с Брискетой, Олимпия сказала:
- Он умен, этот граф де Монтестрюк… он пойдет далеко!
- Надеюсь, - ответила горничная, - если какой-нибудь добрый ангел придет к нему на помощь.
- Добрый ангел или благодетельная фея…
- Я именно это и хотела сказать.
В этот самый день около полуночи, когда Гуго, окончив свою службу в Лувре, возвращался в особняк Колиньи, Коклико подбежал к нему и сказал:
- Ах, граф! Там кто-то вас ожидает.
- Кто?
- Кузен… нет - кузина дьявола… посмотрите сами!
Монтестрюк взглянул в ту сторону, куда указывал Коклико, и увидел силуэт женщины в капюшоне, закутанной в широкие складки черного плаща. Он сделал шаг к ней; она сделала два шага и, положив легкую ручку ему на плечо, спросила:
- Хочешь пойти со мной?
- Куда?
- Если бы я могла сказать это…
Коклико потянул Гуго за рукав, нагнулся к его уху, и прошептал:
- Граф, вспомните, умоляю вас, маленького слугу, который совсем недавно привел вас в засаду…
- Одно и то же не случается два раза подряд, - возразил Гуго.
- Если боишься, то оставайся, - произнесла незнакомка, - если ты влюблен, то иди.
- Идем! - ответил Гуго, уже с минуту внимательно смотревший на незнакомку.
Она пошла прямо к парадным дверям и, выйдя на крыльцо, схватила Гуго за руку, завернула за угол, подошла к карете, возле которой стоял лакей, сделала знак; когда подножка опустилась, незнакомка запрыгнула в карету и пригласила Гуго сесть рядом.