- Полегче, приятель, - попросил танкист, заботливо придерживая свою раненую руку.
Я набавлял скорость, искусно объезжая выбоины. Те, что ехали следом, не отставали от меня. Прекрасно, так и задумано. Снова закашлял, заглох мой мотор. Задний мотоциклист на этот раз не смог свернуть влево - там была рытвина, а еще левее чернел опрокинутый грузовик, - он остановил свою машину впритык к моей коляске. Очень хорошо, глотайте пыль и газ. Я не тянул, чертыхаясь, торопливо завел мотор и снова рванул вперед, догоняя "своих". Так поигрался с задним мотоциклистом несколько раз, то отставая от колонны, то торопливо нагоняя ее. Как только он сворачивал левее, чтобы стать рядом или обогнать меня, я успевал завести мотор и тронуться с места.
Мы выехали на взгорок, начали спускаться в долину. Здесь... Еще одна умышленно-вынужденная остановка.
До танков головного отряда было рукой подать. Очевидно, шедшие впереди мотоциклы уже приближались к ним. Я слез с седла и наклонился к мотору.
- Что у тебя? Вода попала в горючее? - крикнул мотоциклист, медленно проезжая мимо и, видимо, решая, стоит ли ему останавливаться.
- Да нет! - с досадой отозвался я, не поднимая головы. - Зажигание... Не спеши! Сейчас поедем.
Он не остановился... Задерживаться нельзя, сейчас же за ним! Толчок, мотор заработал. Включая фару, я взглянул на человека, которого мне предстояло лишить жизни, и тут же отвернулся. Он был мой враг, и он был обречен. Я не жалел его ни капельки, но все же я бы предпочел, чтобы на его месте сидел фельдфебель Румпф. Мне бы легче было.
Последний мотоцикл прибавил ходу, но я не отставал, держал свой луч на солдате, сидевшем за пулеметом лицом ко мне. Нужно было хорошенько ослепить его. Стоп! Дальше нельзя, не успею скрыться за взгорком до того, как они поднимут стрельбу. Остановился, не выключая мотора и не гася фару. Идущая впереди машина не сбавила скорость. Может быть, сейчас же после этого дать по ним очередь? Такое решение казалось не только заманчивым, но и необходимым - им ведь не нужно тратить время на разворот, сидящий в коляске солдат может сразу же открыть огонь из пулемета. И опять чутье подсказало мне, что этого не следует делать.
- Ну, что опять у тебя? - капризно спросил "приятель."
Я выхватил финку, набрал полную грудь воздуха и ударил его не глядя. Еще раз и еще.
Не знаю, куда я попал с первого раза, но он не крикнул. Я выпустил воздух из легких, когда уже мчался с потушенной фарой назад.
Что это была за езда! Как я не свалился в кювет, как удержался в седле, - сам не знаю. Только ветер свистел в ушах.
- Эй! - закричали сзади. - Эй!! Мориц! Мо-ориц! Стой!! Стой!! Стрелять будем!!
Небольшая пауза (совещаются) и короткая очередь. Предупредительная. Они все еще не поняли, все еще не могут поверить. А вот и длинная. Но мотоцикл уже вынес меня на бугор. Пять-десять секунд, и земля, родная земля скроет меня от пуль. Пули свистели, казалось, у самой головы, однако я знал, что свиста той пули не услышишь. Мигнул фарой, чтобы не наскочить на грузовик, летящая под колеса серебристая полоска гравия предстала перед глазами, как чудесное видение, и исчезла. Грузовик - я заметил его - был метрах в двухстах. Разобьюсь! Включил фару и уже не смог заставить себя потушить ее.
Грузовик, пушка, две лошади, повозки остались позади, а погони и даже выстрелов не было слышно. Я оглядывался несколько раз - темно. Меня это не успокаивало, я знал - фельдфебель не сможет смириться с моим исчезновением. Ведь это произошло после того, как он "принял на себя командование..."
Так и есть... Пули снова засвистели над моей головой. За мной гнались три мотоцикла. Разведчики стреляли на ходу. Толку от такого бесприцельного огня мало. К тому же, судя по свету фар, нас разделяло расстояние в шестьсот-семьсот метров, а может быть, и больше. Я уже не думал о волшебных гребешках и платочках, не сравнивал себя со сказочным Иваном-царевичем. Меня беспокоила мысль о моторе мотоцикла и шинах. Выдержат ли? И еще одно, уже не мысль, а ощущение все сильней и сильней мучило меня, хотя я инстинктивно старался отключить его от своего сознания: когда коляска подскакивала на выбоинах, рука танкиста била меня в локоть, точно "приятель" хотел спросить о чем-то...
Я гнал с зажженной фарой, то и дело оглядываясь назад. Мне важно было уловить тот момент, когда разведчики догадаются остановиться и начнут вести прицельный огонь. Они остановились, когда я на время скрылся в ложбине. Выстроив машины в ряд, они ждали, пока снова появится свет моей фары. Пять или шесть пулеметов... Расчет был правильным - мой мотоцикл на подъеме должен был замедлить ход.
И не дождались - в ложбине я погасил фару.
Фельдфебель Румпф мог обзывать меня, как угодно (я не сомневался, что он имел солидный запас бранных слов), но только не дураком. Что нет, то нет. В дураки я все жэ не годился.
Долго стреляли они в белый, нет - в темный свет, как в копеечку, и перестали наконец. То ли поняли бесполезность такого занятия, то ли у них иссяк запас патронов. Я хотел было включить фару, но к удивлению своему заметил, что хорошо вижу шоссе, кюветы. Поднял голову - от оранжевой полоски не осталось и следа, край неба был розоват и светел.
Наверное, это было бы самое счастливое утро в моей жизни, если бы я не вез страшный груз, все еще не решаясь сделать остановку и избавиться от него. Сейчас, когда опасность почти миновала, "приятель" не давал мне покоя. Я видел дорогу, старательно объезжал выбоины, рука танкиста уже не толкала меня в локоть, она терлась о мое бедро, словно поглаживала его. Я не мог оттолкнуть ее, так же, как не мог взглянуть на убитого.
Я пытался утешить себя вполне справедливым рассуждением, что на войне не имеет значения то, чем ты поразил врага: пулей из снайперской винтовки, кинжалом или малой саперной лопатой. Однако утешение не приходило. Может быть, потому, что я всегда ненавидел финку и признавал лишь одну сталь, имеющую право коснуться человеческого тела - скальпель хирурга.
Наконец мне стало ясно, что я не могу больше выносить прикосновений руки мертвеца. Так можно свихнуться. Я остановил мотоцикл и, стараясь не глядеть па "приятеля", с трудом вытащил его из коляски. Можно было бросить убитого прямо на дороге или в кювете, но я, не зная почему, потащил его дальше в поле. Поле было засеяно пшеницей или рожью, стебли доходили мне до колен. Тут среди зеленых стеблей будущего хлеба я и оставил его. Перед тем как уйти, я сложил танкисту руки на груди и безбоязненно глянул на него. Я почувствовал, что я не могу уйти так вот, пряча глаза, как трусливый убийца, а должен открыто и честно посмотреть в лицо врага, павшего от моей руки. Откровенно говоря, к нему лично я не питал ненависти. И я как бы сказал своим взглядом: "Что поделаешь... Не я виноват в твоей смерти. Сам знаешь, зачем тебя сюда послали. А на войне как на войне..." На этом мы и расстались.
Все-таки "приятель" сильно испортил мне настроение. Я гнал по шоссе и хмурился. Главное, рука у него была раненная. Вот если бы на его месте в коляске сидел тогда фельдфебель Румпф. Совсем другое дело было бы... Чтобы рассеяться, я начал думать об Иване Тихоновиче - как он там со своим лазаретом? Наверное, не спит, думает обо мне и о том, как перебросить к молодке усатого бойца. А может быть, уже перебросил, и усатый дрыхнет на чердаке. Я вспомнил песенку гитлеровца и почувствовал, что губы мои растягиваются в грустную улыбку: "Вот вам и пышки..."
Светлело. Я заметил танк на шоссе, а затем еще несколько на поле. Они стояли как попало, и от них веяло не силой, а чем-то кладбищенским. Да, это были мертвые танки, сожженные и подбитые. Очевидно, где-то здесь находилась первая оборонительная линия наших войск. Пора надевать советскую форму.
В гимнастерку я влез свободно, и пилотка налезла на башку. То, что "низ" остался немецкий, меня не тревожило.
Я видел не у одного нашего бойца на ногах немецкие сапоги, у некоторых были трофейные ремни и даже автоматы. До станицы Равнинной оставалось каких-нибудь девять-десять километров. За станицей - мост. Вот бы проскочить туда не задерживаясь! Десять, пятнадцать минут езды всего. Может быть, переодетые в советскую форму гитлеровские десантники уже подходят к мосту...
Еще раз проверив заправочку, я хотел вылезти из кювета, в который спустился, чтобы переодеться, как за спиной раздался злобный, Визгливый голос:
- Хальт! Хенде хох!
Я обмер. Что произошло? Не в ту сторону ехал? Заблудился? Меня опередили? Но в то же мгновение что-то обнадежило... Акцент! Обернулся, так и есть - наш боец, маленький, ершистый, винтовка на изготовку, вот-вот пульнет в меня. Я даже улыбнулся от радости, руки к нему протянул.
- Товарищ!...
- Хенде хох!! - заорал он пуще прежнего, отступая шаг назад.
Все еще улыбаясь, я с готовностью поднял руки.
- Товарищ боец, я свой, ваш...
Никакого внимания, ест меня глазами, грызет. Свирепый. Тут еще двое подбежали, сорвали с моей шеи автомат, начали обыскивать, дергают меня, вертят, как чучело, карманы выворачивают. А тот, первый, подошел и, не говоря худого слова, ткнул меня кулаком в подбородок. Довольно чувствительно... Не смог удержать эмоций, чертов сын!
- Товарищи, что вы делаете! Я же свой, ваш, советский!
- Вот, вот, свой, - весело согласился боец с побитым оспой лицом. - Свои-то лошадей уводят...
- Ведите меня к командиру, товарищи. Немедленно к командиру.
- Ты нами не командуй, друг ситцевый! Куда надо, туда и поведем.
Они осмотрели мотоцикл, сняли с пулемета магазин, заставили выключить мотор и вести машину в руках. Мы прошли метров двести по шоссе, миновали черный, еще пылающий жаром танк (вот она, могила лейтенанта Тиске...), стоявший посреди дороги, и, перевалив через кювет, продолжали свой путь по полю. Земля здесь была пахотная, в комьях, и у меня на лбу выступил обильный пот. Работа! Все-таки умаялся я за ночь, и ноги у колен болели, видимо, сорвал кожу начисто. А маленький боец сзади идет, подгоняет: "Шнель, шнель!"- и дулом в спину тычет. Я терпел поначалу - черт с вами, родные мои, ведь это вы немецкий танк ночью подожгли, от вас я все могу стерпеть, - но маленькому бойцу понравилось его занятитие, и я возмутился:
- Что вы делаете, товарищи! Кто вам разрешил над пленным издеваться?
- Ага! - торжествующе воскликнул мой мучитель. - Признаешься, что немец и что в плен попал. А говорил: ваш-наш, советский...
"Вот заноза", - подумал я, чувствуя, как зарождается в моей душе антипатия к этому бойцу с визгливым, бабьим голосом.
- Я не пленный. Это вы меня считаете пленным. Сейчас всё выяснится...
- Шнель, шнель! Разговорчики! - прикрикнул на меня маленький, но тыкать в спину перестал. - Ишь, что поет! Издевательство, кто вам разрешил... А вы что с нашими пленными делаете, сволочи? Хуже скота с нами.
- Кровищи тут у него в люльке... - сказал вдруг рябой боец. - Кого это он зарезал?
- Кого, кого? - обрадовся маленький. - Может быть, раненый какой наш очнулся, брел по дороге, а он: "Садись, подвезу..." И - чик!
- Зачем болтать глупости? - оглянулся я на него с упреком. - Как бы он сел ко мне в коляску, подумайте. Я ведь в немецкой форме был.
- Ну, и что? - не сдавался маленький, - Не разглядел он форму. Вполне свободно в темноте... А ты и воспользовался... Чик!
Я только хмыкнул насмешливо и головой покачал - нужно же такое выдумать! Однако маленький шустрый боец продолжал поддевать меня, фантазировал:
- Бедняга раненый обрадовался - подвезут его, спасут, а он его кинжальчиком и отправил на тот свет. Вполне свободно!
Он дразнил, заводил меня, злорадствовал. Есть такие люди, которые получают от этого колоссальное удовольствие. Может быть, он даже поверил в свою чудовищную версию. Конечно, мне следовало молчать. Что с него возьмешь? Свои... Терпи, казак! Молодой боец с широким спокойным лицом крестьянина-степняка увидел, что я выбиваюсь з сил, и начал помогать тащить мотоцикл.
- Далеко? - спросил я его.
- Сейчас, - кивнул головой боец.
Как мне не приходилось туго, я все-таки заметил по пути две хорошо замаскированные противотанковые пушки, головы бойцов, выглядывавших из окопов и провожавших взглядами нашу процессию, несколько свеженасыпанных холмиков... Затем пришлось объехать длинный дугообразный окоп, на бруствере которого лежали противотанковые ружья. Сидевший на краю окопа боец с опухшими сонными глазами подал голос:
- Ребята, кто это? Ей-богу, фриц!
Мы поравнялись с танком. Этот был "живой", стоял в специально вырытой траншее, и пушка его глядела на запад. Тут словно из-под земли вырос старший лейтенант, артиллерист, судя по черным петлицам, с забинтованной левой рукой на перевязи и за ним прихрамывающий, опирающийся на палку боец богатырского телосложения с похожей на чалму повязкой на голове. Старший лейтенант был молод и, несмотря на раненную руку, выгоревшее на солнце обмундирование, стоптанные юхтовые сапоги, выглядел по-военному подтянуто, даже молодцевато. Я заметил, что он свежевыбрит и у загорелой шеи белеет полоска, видимо, только что подшитого подворотничка.
- Вот, Вася, принимай птичку залетную! - послышался за моей спиной визгливый, радостный голос маленького бойца.
Я выпрямился и, глядя в недобрые, окаймленные воспаленными веками глаза старшего лейтенанта, поднес руку к виску. Не ладошку, а два пальца. Тьфу ты, черт! Надо же такое... Очевидно, он заметил и два пальца и то, что я смутился, покраснел. На мое приветствие не ответил, скользнул взглядом по моим ногам, рассматривая брюки и сапоги.
- Товарищ старший лейтенант, мне нужен ваш командир. Дело очень срочное.
Он остро посмотрел мне в глаза, не ответил.
- Обыскали?
- Мундир успел сбросить и перебрался в нашу форму. Документов, карты нет. Нашли еще вот что... -доложил маленький боец и подал командиру какие-то листки.
"Откуда взялись эти листки?" - продолжал я недоумении.. При мне не было накаких бумаг, я проверил все карманы в брюках и мундире. Старший лейтенант посмотрел на один листок, развернул другой, стал читать, Согни глазами по строчкам. Богатырь в "чалме" нагнулся над его плечом, также стараясь прочесть то, что было написано на листке.
- Товарищ старший лейтенант, в коляске полно крови и финка валяется... - сказал танкист в синем комбинезоне с черным шлемом у пояса. Я и не заметил, когда он подошел.
- Зарезал кого-то, сволочь, - немедленно отозвался маленький боец.
Артиллерист оторвал глаза от листка, мельком взглянул на окровавленный нож.
- Товарищ старший... - торопливо начал я, но он не дал мне говорить.
- Где взяли фотографию и письмо?
- Какую фотографию?
Он стиснул зубы так, что под выбритыми щеками взбугрились мускулы, и повернул ко мне листики. Да, это были фотография и письмо, написанное крупным ученическим почерком. На фотографии стояли в ряд женщина с ребенком на руках, девочка и мальчик, с торжественной окаменелостью глядевшие в объектив аппарата. Судя по одежде, это была крестьянская семья.
За моей спиной сгрудились бойцы. Они тоже рассматривали фотографию, я слышал их дыхание.
- Первый раз вижу, - недоуменно пожал я плечами, -товарищ старший лейтенант, я требую, чтобы вы немедленно отвели меня к старшему командиру. Я везу срочное донесение. Дорога каждая минута.
Артиллерист снова уколол меня своим взглядом и начал читать письмо вслух. Оно начиналось словами: "Дорогой наш папаня Федор Алексеевич. Пишет вам ваша старшая дочь Светлана..." Девочка сообщала отцу, что все живы и здоровы, мама работает на ферме, а она учится, перешла в четвертый класс, помогает матери по хозяйству, нянчит младшую сестренку. В конце шли приветы и пожелания храбро сражаться с фашистами и вернуться домой целехоньким. Откуда взялось это письмо? Уж не подсунул ли маленький боец свое?
- Где нашли письмо? - спросил старший лейтенант.
- У него. В кармане гимнастерки.
"Усатый боец, наш раненый... - пронеслось у меня в голове. - Удружил... Ну, как объяснить им? Не могу же я все рассказать первому попавшемуся лейтенанту".
- Что я говорил? - торжествовал маленький, - Убил нашего, забрал у него гимнастерку. Диверсант, какой-нибудь немец из Поволжья.
На этот раз слова маленького, злого бойца попали, кажется, на благоприятную, подготовленную почву. Его версия начала казаться убедительной. На меня бросали гневные взгляды.
- Да, диверсант! - крикнул я, поворачиваясь к своему недоброжелателю. (Он все-таки завел меня, и я теперь его ненавидел).
Слово "диверсант" я произнес не без гордости - ведь меня готовили для разведки и диверсий в тылу гитлеровцев. Мысль о том, что я совершаю опасную и, возможно, непоправимую ошибку, пришла мне с опозданием на какую-то долю секунды, когда злосчастное слово уже сорвалось с языка.
- Советский.... - торопливо добавил я.
Эта существенная поправка, кажется, не произвела желательного впечатления, лица бойцов становились все более хмурыми, злобными. Для них слово "диверсант" означало только одно - враг. Даже старший лейтенант утратил свою прежнюю невозмутимость и уже не скрывал своего предубеждения ко мне.
- Ты знаешь: не бреши! - убежденно произнес танкист. - Советских диверсантов не бывает. У нас такой гадости не водится.
Точно в душу плюнул. Меня оскорбляли понапрасну, как самого последнего мерзавца. И кто - свои, наши, самые дорогие мне люди. Вот оно - неудачное, не вовремя сказанное слово. Даже дыхание перехватило:
- Ребята, понимаете... Что вы слова испугались! Есть у нас диверсанты, поверьте. Наши подпольщики, партизаны совершают диверсии. Ведь если враг... Мы должны его же оружием... - поспешно и сбивчиво начал объяснять я.
Но чем горячей оправдывался я, тем сумрачней и недоверчивей становились лица бойцов и командира. Неужели придется выкладывать всё?.. Я не имел права это делать. Да и поверят ли они, если я расскажу, что случилось со мной этой ночью? Я уже сам начинал не верить...
- Вася, что он говорит? Он - диверсант? - спросил вдруг богатырь в чалме, выходя вперед и заглядывая и лицо командиру.
Я уже давно заметил странное поведение этого молчаливого бойца - он все время вертел головой, внимательно вглядываясь в лица товарищей, точно стараясь по движению их губ понять, что они говорят. Теперь он смотрел на губы старшего лейтенанта.
- Погоди, Володька... - отстранил его рукой старший лейтенант и торопливо поднял к глазам висевший на груди бинокль.
С запада, оттуда, где были гитлеровцы, донеслась усиленная стрельба. Все, как по команде, повернулись в ту сторону и застыли, напряженно прислушиваясь. Старший лейтенант опустил бинокль.
- Все, кроме Володьки и Петренко, по своим местам!
Бойцы, пригибаясь, побежали от нас. Тут я понял то, о чем мне следовало бы догадаться раньше, - старший лейтенант единственный командир на этом участке первой линии обороны.
- Товарищ старший лейтенант, немедленно отправьте меня к мосту! - закричал я со злостью. - Немедленно! Иначе...
- Что - иначе? Буду я возиться с такими... Петренко, отвести и расстрелять.
- Выслушайте меня! Вы должны...