***
Ассизи, сдавшийся без сопротивления, вернулся к обычной жизни, которую, впрочем, не так уж и нарушил приход Чезаре Борджа.
И пусть рушились троны, гибли правители, сменялись династии, горожане по-прежнему ели, пили, спали, воспитывали детей и занимались повседневными делами. Противники Чезаре, разумеется, покинули Ассизи, но большая часть населения обнажила головы и поклонами приветствовала того, кто взял на себя труд объединить Романью в могущественное государство, изгнав многочисленных мелких тиранов.
Половина армии Борджа осталась у стен Ассизи, вторая, под командованием Микеле да Корелла, выдвинулась вперед, на осаду Солиньолы: на предложение о сдаче граф Гвидо дельи Сперанцони ответил отказом.
Опытный полководец, Чезаре Борджа понимал, что взять Солиньолу с наскока не удастся, и предпочел не спешить, дабы избежать ненужных потерь. Кроме того, пребывая в Ассизи, он мог вести переговоры с Сиеной и Флоренцией, благо оба эти города-государства находились неподалеку. Поэтому герцог терпеливо ожидал, чего добьется Корелла, исполняя отданные ему приказы.
Герцог хотел подорвать минами стену в южной части города, на самом склоне холма. Добраться до указанного места было нелегко, мешали частые и решительные наскоки защитников, и неделю спустя стало ясно, что меньше чем за месяц брешь в стене пробить невозможно. Чезаре начал подумывать насчет бомбардировки Солиньолы, но гористый рельеф мешал эффективной стрельбе, а тратить попусту ядра и порох не имело смысла.
Упорное, но обреченное на неудачу сопротивление Солиньолы удивляло Чезаре Борджа, и он пришел к выводу, что на то есть веская, хотя и пока непонятная ему, причина. Над разгадкой этой шарады он думал постоянно, ибо Синегаллия заставила его удвоить бдительность.
Ясным февральским утром, когда уже жаркие золотые лучи солнца извещали о приближении весны, Чезаре ехал по крутой улочке, ведущей от рыночной площади, в окружении блестящей свиты: офицеры в доспехах, разодетые придворные, а рядом с Борджа, на белоснежном муле, – папский легат, кардинал Ремолино.
С шутками, смехом, а большинство в кавалькаде составляли молодые люди, одного возраста с герцогом, направлялись они в лагерь Кореллы под Солиньолой.
На площади у монастыря святой Клары им пришлось остановиться, чтобы пропустить паланкин. Несли его два мула, сопровождали два лакея и элегантный мужчина на крепком жеребце. Путь они держали к одной из улиц, ведущих к Сан-Руфино.
Кардинал что-то говорил Чезаре Борджа, а тот рассеянно оглядывался, ибо слушал не слишком внимательно. Случайно взгляд его остановился на паланкине, а уж потом он не смог отвести глаз.
Потому что в этот самый момент полог отдернулся, а всадник наклонился, чтобы указать на него, так показалось герцогу, женщине, сидевшей в паланкине. Именно ее красота приковала взгляд герцога. Подняла глаза и она, большие и серьезные, как у ребенка.
Когда же их взгляды встретились, Чезаре заметил, как в удивлении чуть разошлись ее губы, а румянец исчез с ее щек, побледневших, как мел. И отдавая должное не женщине, но ее несравненной красоте, которая в Италии ценилась едва ли не превыше всего, герцог сдернул с головы шляпу и поклонился до холки лошади.
Кардинал, оборвав монолог на полуслове, сердито нахмурился, недовольный, что его не слушают, а Борджа лишь добавил масла в огонь, спросив: "Не знаете ли, кто эта дама?"
Прелат, известный ценитель женщин, проследил за взглядом герцога. Но полог уже опустился, лишив его удовольствия лицезреть прекрасную незнакомку.
Чезаре, с улыбкой на устах, тем не менее глубоко задумался, ибо встреча эта показалась ему далеко не случайной. Во-первых, сопровождающий паланкин всадник указал женщине на него, во-вторых, она необъяснимо побледнела. С чего бы это? Герцог не припоминал, чтобы видел ее ранее, а такие лица не забывались. Так почему же один лишь его облик так повлиял на нее? Многие мужчины бледнели, представ перед ним, женщины – тоже. Но тому всегда находилась причина. В чем состояла она в данном случае?
Паланкин и его сопровождающие уже исчезли в одной из боковых улиц, но сидевшая в нем дама никак не выходила у Чезаре из головы. Он повернулся к дворянину из Ассизи, ехавшему среди придворных.
– Не могли бы вы сказать, что за всадник сопровождал паланкин? Он из Ассизи?
– Да, ваша светлость, – последовал ответ. – Это мессер Джанлука делла Пьеве.
– Делла Пьеве, – покивал герцог. – Тот самый член городского совета, что пребывал неизвестно где, когда приносилась клятва верности. Ха! Надо бы нам узнать поболе об этом господине и причинах его отсутствия. – Чезаре приподнялся на стременах и через головы окружавших его позвал: Шипионе!
Один из закованных в сталь офицеров мгновенно оказался рядом с ним.
– Вы видели паланкин и всадника рядом с ним. Это мессер Джанлука делла Пьеве. Следуй за ними, а потом сообщи мне, где живет эта женщина. С собой захвати мессера делла Пьеве. Пусть он обождет меня во дворце. Если понадобится, возьми его под стражу. Удачи тебе. Вперед, господа.
А Бальдассаре Шипионе вывалился из кавалькады и, выполняя полученный приказ, последовал за паланкином. Чезаре продолжил путь к Солиньоле, вновь и вновь задавая себе один вопрос: "Почему она побледнела?"
Ответ, знай его герцог, несомненно, польстил бы ему. Мадонна Пантазилия прибыла в Ассизи, чтобы хитростью погубить человека, которого при ней называли не иначе, как чудовищем, губителем Италии. И приготовилась увидеть жуткого урода, преждевременно состарившегося, хилого и больного. Вместо этого пред ней предстал молодой, превосходно одетый, пышущий здоровьем мужчина, красивее которого встречать ей не доводилось. И взгляд его, казалось, проник до самых глубин ее души, отчего у нее закружилась голова и гулко забилось сердце. Лишь опустив полог, она вспомнила; что он, несмотря на все свои достоинства, лютый враг ее родного города, и расправиться с ним – ее первейший долг.
Откинувшись на спинку, полузакрыв глаза, Пантазилия с улыбкой вспомнила, как зажглись глаза герцога, когда она встретилась с ним взглядом. Хороший признак, подумалось ей.
Полог паланкина чуть приподнялся.
– Мадонна, за нами следят, – прошептал Джанлука.
Улыбка Пантазилии стала шире. Все идет, как и намечалось. Об этом она и сказала делла Пьеве.
Ее улыбка и слова вызвали взрыв негодования, ибо Джанлука весь кипел еще с той ночи, когда Пантазилия решила взвалить на себя столь тяжкую ношу.
– Мадонна, – прохрипел он, – вы взялись исполнить роль Далилы.
Пантазилия уставилась на него, ибо впервые ей в глаза сказали правду, чуть побледнела, но решила разом осечь делла Пьеве.
– Вы слишком бесцеремонны мессер, – отрезала она.
Делла Пьеве, однако, не угомонился.
– Достаточно бесцеремонен, чтобы любить вас, мадонна, – прошептал он, чтобы не услышали слуги. – Поэтому я и в ужасе от того, что вы взялись за неподобающее вам занятие. Использовать свою красоту, как приманку…
– Молчать! – приказала Пантазилия столь уверенно, что делла Пьеве безропотно повиновался. А она после короткой паузы продолжила, тщательно подбирая слова:
– Вы очень смелы, – голос звучал сурово. – Мы забудем сказанное вами, мессер Джанлука, забудем все. В Ассизи я вынуждена находиться под вашей крышей, так как этого требует порученное мне дело. Но я надеюсь, мессер, что вы не будете докучать мне. Тем самым я не буду вспоминать о нанесенном мне оскорблении, а вам не придется общаться с женщиной, которую вы оскорбили.
– Мадонна, простите меня! – воскликнул делла Пьеве. – Я имел в виду совсем другое.
– Мессер Джанлука, – не без улыбки ответила Пантазилия, – откровенно говоря, мне наплевать, что вы имели в виду. Но я настоятельно прошу уважать мои желания.
– Я повинуюсь, мадонна, – Джанлука отпустил полог, и минуту спустя паланкин остановился перед его дворцом, одним из красивейших в Ассизи, расположенным неподалеку от кафедрального собора Сан-Руфино.
Надувшись, наблюдал он, как Пантазилия вышла из паланкина, опершись на плечо слуги, поспешившего заменить обычно выполняющего эту приятную повинность делла Пьеве. Последний поклонился, повернул лошадь и медленно поехал прочь, уязвленный в самое сердце, страдая от неразделенной любви. Хотя не любовь, а, скорее, честолюбие побудило его поднять глаза на высокородную графиню Солиньольскую.
Горькие думы делла Пьеве прервал позвавший его офицер на статном жеребце.
Мессер Джанлука сердито глянул на него.
– Не имею чести знать вас, мессер.
– Так давайте поправим это недоразумение, – добродушно ответил Шипионе.
– Но я не желаю знакомиться с вами, – начал грубить Джанлука.
– Однако придется. Я получил приказ применить силу в случае вашего неповиновения.
Тут зашевелилась нечистая совесть делла Пьеве. Все-таки он участвовал в заговоре. Его охватил страх.
– Это арест?
Шипионе рассмеялся.
– Отнюдь. Меня послали сопровождать вас, более ничего.
– Куда?
– Во дворец, где расположился его светлость герцог Валентино. Он желает, чтобы вы объяснили ваше отсутствие в городском совете, когда его члены присягали ему на верность.
Джанлука взглянул на обветренное лицо офицера, не прочел на нем ничего, кроме дружелюбия, собрал волю в кулак и отбросил все сомнения. По пути он попытался разговорить капитана, чтобы выудить из него какие-либо важные сведения, но Шипионе отвечал односложно, отчего в душе делла Пьеве вновь пробудился страх.
Не лучше обстояло дело и во дворце. Более двух часов пришлось ему провести в приемной, ожидая возвращения герцога. Напрасно умолял он отпустить его, клянясь всеми святыми, что обязательно вернется. Ему лишь предлагали набраться терпения, и делла Пьеве уже посчитал себя узником. Бальони. вспомнил он, говорил, что у Борджа шпионы повсюду, так что оставалось готовиться к самому худшему. И страхи эти полностью вытеснили мысли о Пантазилии: до честолюбия ли, когда речь заходит о жизни и смерти.
Когда же пытка неопределенностью стала вконец невыносимой, и делла Пьеве уже било мелкой дрожью в стылой приемной то ли от страха, то ли от холода, появившийся паж возвестил, что герцог его ждет. Трудно сказать, сознательно ли Борджа так долго держал делла Пьеве в подвешенном состоянии, ради того чтобы страх размягчил его душу, как жар горна размягчает железо. И хитроумный герцог нашел действенный способ сломить волю влиятельного в Ассизи дворянина, отказавшегося, в отличие от остальных членов городского совета, принести ему клятву верности. Во всяком случае, перед Борджа делла Пьеве предстал разбитым морально и физически.
Его ввели в мрачный зал. Свет проникал в него лишь через оконные проемы, стены украшало множество стоящих на задних лапах львов, красных на желтом фоне, как в гербе Ассизи. И тут царил жуткий холод, несмотря на разожженный камин. У камина группой стояли офицеры и придворные, беседовали, смеялись. Но с появлением Джанлуки все разговоры стихли, смех прекратился, так что встретившая его тишина, сопровождаемая пренебрежительными улыбками да пожатием плеч, отнюдь не приободрили делла Пьеве.
Он дошел до середины зала и остановился в нерешительности. Тогда же от группы у камина отделилась высокая фигура герцога. Одет он был в черное, лишь камзол блистал золотыми арабесками, вышитыми столь искусно, что на расстоянии Джанлуке показалось, будто на Борджа – панцирь.
Чезаре приблизился с суровым лицом, пальцы его перебирали бороду, глаза раздумчиво разглядывали пришельца.
– Неделю я ждал вашего появления, мессер делла Пьеве, – холодно начал он. – Потом почувствовал, что могу лишиться удовольствия лицезреть вас, и послал за вами, – и замолчал, ожидая объяснений.
Но делла Пьеве молчал, онемевший от пристального взгляда герцога, взглядов сгрудившихся у камина придворных и офицеров.
Чезаре и раньше хотел выяснить, чем вызван отказ делла Пьеве дать клятву верности. Вступил ли тот на тропу войны или просто отказывается иметь с ним какие-либо дела. А потому он заранее попросил предоставить ему соответствующую информацию.
Так что на момент встречи герцог уже знал, что Джанлука делла Пьеве покинул Ассизи накануне его вступления в город, а вернулся днем позже в сопровождении красавицы, вроде бы родственницы. Женщина эта поселилась в его дворце, относились к ней с исключительным почтением.
Более ничего выяснить не удалось. И едва ли у герцога зародились бы какие-то подозрения, если б делла Пьеве присоединился к остальным членам городского совета. Сопоставив неподчинение дворянина из Ассизи с внезапной бледностью дамы в паланкине, его светлость прямо на площади у монастыря святой Клары решил, что делла Пьеве следует заняться вплотную. И теперь тот стоял с видом побитой собаки, словно подтверждая, что герцог не ошибся в своих предположениях касательно его вины.
Поскольку делла Пьеве продолжал молчать, вновь заговорил Борджа.
– Вы – член совета Ассизи, однако я не видел вас среди тех, кто приносил мне клятву верности в прошедшее воскресенье. Я хотел бы знать причину вашего отсутствия.
– Я… в это время меня не было в Ассизи, ваша светлость, – к делла Пьеве вернулся-таки дар речи.
– Ага! Но тогда извольте сообщить нам, где же вы были? – Тон герцога ясно указывал, что местонахождение делла Пьеве в этот злосчастный день и так не составляет для него секрета. Еще более убедила в этом Джанлуку следующая фраза Борджа:
– Меня не удивляет, что вы мнетесь с ответом, – герцог, несомненно, знал обо всем.
– Мой господин, – промямлил делла Пьеве, – граф Гвидо – лучший друг отца. Мы ему многим обязаны.
Ухватив крупицу новой информации, Чезаре тут же развил успех.
– У меня не вызывает возражений ваша поездка в Солиньолу, – Джанлука не мог и подумать, что сам, мгновением раньше, сообщил Борджа об этой поездке. – И ваши отношения с графом Гвидо меня не касаются. Недоволен я лишь мотивами, заставившими вас искать встречи с ним.
Чезаре выстрелил наугад, но попал в самое яблочко. Джанлука обмер. Герцог прознал обо всем!
– Мой господин, клянусь небом, по своей воле я не стал бы участвовать в том, что затеяла Солиньола.
Однако! То есть в Солиньоле что-то замыслили и теперь перешли к практическому осуществлению своего плана! Делла Пьеве уехал из Ассизи один, а вернулся с женщиной, женщиной в паланкине, при виде его побледневшей, как мел. Несомненно, она из Солиньолы. Оставалось лишь установить, кто же она такая.
– Но могу ли я вам поверить? – вкрадчиво спросил Борджа.
Делла Пьеве сжал руки в кулаки.
– Разумеется, мне нечем доказать свою правоту, – печально признался он.
– Можете, мессер, – строго осадил его Борджа. – Есть у вас такая возможность. Ваша откровенность убедит меня в вашей честности. Однако вы всеми силами стараетесь ничего мне не сказать, – глаза его сузились, тон переменился. Вновь он заговорил, словно уже знал обо всем:
– Даже о женщине, которую привезли из Солиньолы.
Ассизиец отпрянул, словно от удара. Ему и в голову не пришло, что выводы свои герцог строит не на фактическом материале, а на умозаключениях, основанных на его же словах. То есть этот человек, тысячеглазый, словно Аргус, конечно же знает, кого именно привез он из Солиньолы.
Но делла Пьеве предпринял еще одну попытку уйти от прямого ответа.
– Ваша светлость, вам и так все известно. Стоит ли спрашивать меня?
– Моя цель – испытать вашу честность, – последовал ответ.
Что ж, Джанлуке пришлось говорить правду, пусть и не всю, ибо выдать заговорщиков у него не поворачивался язык. Так что ему оставалось лишь молить Бога, чтобы шпионы Чезаре не прознали о том, что говорилось на совете у графа Гвидо.
– Ваша светлость, граф Гвидо, решив защищать Солиньолу, не мог не принять мер по обеспечению безопасности собственной дочери. И решил увезти ее из осажденного города. Я предоставил свой дом в ее распоряжение. Сама видите, я с вами абсолютно честен. Как я уже говорил, наша семья многим обязана старому графу. Мог ли я отказать ему в просьбе приютить дочь?
Чезаре Борджа смотрел на него с непроницаемым лицом.
Вот оно как! Эта женщина – дочь графа Гвидо. Да, весьма ценная информация. Но чтобы дочь графа искала убежища в Ассизи, в лагере врага, это, конечно, неуклюжая ложь. Значит, причина ее приезда в другом. В чем именно, говорить Джанлуке ой как не хочется.
Логика вышеуказанных рассуждений не вызывала сомнений у герцога, и потому он пожал плечами и пренебрежительно рассмеялся.
– Такова, значит, ваша честность? Так-то доказываете, что вы мне не враг?
– Это правда, мой господин.
– А я говорю, ложь, – впервые Борджа возвысил голос. – Я слишком хорошо информирован, мессер, чтобы меня провели на мякине, – затем продолжил, уже спокойнее:
– Вы испытываете мое терпение, мессер делла Пьеве. И если вы об этом забыли, позвольте напомнить, что отсюда мы можем пройти к дыбе и палачу. Уж там-то от вас добьются правды.
Угроза герцога ужаснула Джанлуку. Но, собрав волю в кулак, он смело глянул в глаза Борджа, поддерживаемый храбростью отчаяния.
– Ни палач, ни дыба более не выжмут из меня ни единого слова. Потому что мне нечего добавить.
Чезаре молча сверлил его взглядом. Он не был сторонником пыток, прибегая к ним лишь по необходимости. Выяснил он уже многое, остальное не составляло труда вызнать и без дыбы. Он медленно кивнул.
– Значит, вам больше нечего мне сказать? Двусмысленная фраза, мессер. Но, думаю, я понял, что вы имели в виду.
Герцог повернулся к стоящим у камина среди них был и Шипионе, и позвал капитана.
– Бальдассаре, мессера делла Пьеве посадить под арест. Охранять его поручи людям, которым ты доверяешь. Ему запрещено общаться с кем бы то ни было.
Чезаре не мог допустить, чтобы Пантазилия узнала о его разговоре с делла Пьеве: в этом случае вся по крупицам добытая информация становилась абсолютно бесполезной. И он так бы и не выяснил истинную цель приезда в Ассизи дочери графа Гвидо.
Загадка эта в немалой степени занимала Борджа. В тот же вечер он вызвал к себе Агабито Герарди, своего умницу-секретаря. И Агабито, по натуре добрый и незлобивый, без колебания предложил пытку, как единственное средство вызнать то, что еще скрывал делла Пьеве.
– Прибегнуть к пытке мы всегда успеем, – покачал головой Борджа, – но пока с этим можно обождать. На лице этого парня я прочитал готовность принять мучительную смерть, но промолчать. Полагаю, он любит дочь графа Гвидо, отсюда и его упорство. Но я никак не возьму в толк, что привело ее сюда. Клянусь богом, даже хитроумный флорентийский секретарь Макиавелли едва ли раскусил бы этот орешек.
В тот же самый час монна Пантазилия дельи Сперанцони давала наказ одному из своих верных слуг, юноше по имени Джованни. До сегодняшнего утра она не могла найти реального пути для воплощения в жизнь ее замысла, ибо делла Пьеве крепко подвел ее Поначалу-то они хотели, чтобы тот втерся в доверие к герцогу и представил ее как свою родственницу, Эуфемию Брасси из Сполето. Но делла Пьеве наотрез отказался.