- Ты попомни мое слово, - наставительно сказал прохожий, пожилой усатый мужчина, - коль надел красноармейскую форму - никто тебя одолеть не должон. Учитываешь? Ты и никто другой, а тем более из этих шалопаев, победу одержать обязан. Иначе и форму не смей примеривать. Вот ответствуй мне, как это он тебя так разукрасил? А все обязано было произойти явно наоборот…
- Да-да, конечно, вы абсолютно правы, - смущенно повторял Ким.
- И ничего он не прав, - вступилась за Кима девушка. - Вы же ничего не видели.
И она потянула Кима за рукав. Они выбрались с пустыря на улицу, а вслед им все слышались назидания усатого прохожего.
Только здесь, на бульваре, Ким пришел в себя и понял, что опасность миновала. Девушка не отходила от него, и даже на расстоянии он чувствовал, как она дрожит.
- Я вас провожу, - вдруг решительно заявил Ким. - Где вы живете?
- Не надо, - неуверенно возразила она.
- Нет, надо, - твердо сказал Ким. - Он может вас подкараулить.
Девушка ничего не ответила и пошла чуть впереди, как бы показывая Киму дорогу. Шли долго, и Ким чувствовал, что все ближе и ближе они подходят к Волге. Совсем рядом, где-то за сгрудившимися на берегу низкими старыми домами, слышались всплески воды, гудки буксиров. Пахло мокрым песком, селедкой, свежим сеном. В порту перемигивались разноцветные огоньки.
Они шли молча, и каждый боялся неосторожно нарушить тишину. Ким молчал по своей природной застенчивости, а девушка, видно, никак не могла прийти в себя после случившегося.
Внезапно она остановилась у освещенного подъезда кирпичного двухэтажного дома.
- Вот мы и пришли, - сказала она. - Я живу в общежитии. Здесь железнодорожный техникум. - Она вдруг одернула себя, понимая, что говорит совсем не то, что следовало бы оказать в эти минуты. - Вам больно? Видите, досталось из-за меня…
- Ерунда, - бодро заявил Ким, чувствуя, однако, что только благодаря усилию воли и тому, что рядом с ним стоит эта незнакомая девушка, он все еще способен держаться на ногах. Голова гудела как колокол, скулу ломило от боли, но он крепился, стараясь изобразить улыбку на все еще бледном лице. - Сущая ерунда, - повторил Ким.
Он впервые вблизи, при свете уличного фонаря, взглянул на девушку и онемел от изумления. Лицо ее было отмечено той самой красотой, какая лишь в мечтах рисовалась Киму. Особенно его поразили ее глаза - глубокие и манящие, как лесные озера.
- Какая вы!.. - вырвалось у Кима, и он, будто зачарованный, смотрел и смотрел на нее.
Девушка нахмурилась и отвернулась.
- Ну и мальчишки! - с внезапно закипевшим раздражением сказала она. - Чуть что: "Какая вы!" Ну, какая, какая? Знаю, сейчас скажешь "глаза", - она неожиданно перешла на "ты". - Да, может, у меня и всего-то стоящего - глаза одни. Да и те, чтобы таких, как ты, заманивать да обманывать…
- Зачем вы так? Вы же совсем другое думаете, - опешив от ее грубоватого тона, сказал Ким.
- "Зачем, зачем", - немного успокаиваясь, виновато ответила она. - Затем, что из-за этих дурацких глаз покоя не знаю. Ты же сам видел - привязался ко мне этот… Глеб его зовут… - Она вдруг съежилась, словно ей стало холодно. - Ты не сердись на меня, пожалуйста. Дура я неблагодарная, даже спасибо тебе не сказала. - Девушка помолчала и добавила с едва уловимым лукавством: - Рыцарь ты…
Ким смущенно опустил голову, хотя ему хотелось смотреть и смотреть на эту странную красивую девушку.
- А твоя часть далеко? - осторожно спросила она.
Ким ответил, что должен ехать в лагеря.
- Так далеко?! - воскликнула девушка. - Ты же опоздаешь на последний трамвай!
Ким взглянул на часы, и сердце его захолонуло. Теперь, даже если бежать, как на спортивных соревнованиях, плачевный исход неминуем: к двадцати трем ноль-ноль ему в часть не успеть.
- Да, действительно я, кажется, опоздал, - попытался сказать он как можно спокойнее и все же не двигался с места, будто ожидая разрешения девушки.
- Идите же скорее, - заволновалась она, снова переходя на "вы". - Надо же, сколько несчастий из-за одной дрянной девчонки!
- Нет-нет, не наговаривайте на себя, - поспешно, все больше смущаясь от каждого слова, оказал Ким.
- Ну, ладно, ладно, - вдруг с какой-то обреченностью в голосе согласилась она. - Скорее бегите на трамвай, еще успеете. Дорогу-то найдете?
- Конечно найду! - заверил Ким.
- Ну, прощайте. - Она смело протянула ему худенькую руку.
- Почему же "прощайте"? - испуганно спросил Ким, содрогаясь от одной мысли, что больше никогда ее не увидит. - Лучше "до свидания".
Она невесело усмехнулась, прощально взмахнула рукой и скрылась в подъезде дома. Это произошло так стремительно, словно всего лишь миг назад перед Кимом стояла не реальная, живая девушка, а сказочное, волшебное создание.
"Я же не спросил, как ее зовут", - вспомнил Ким. Он подбежал к двери, но было уже поздно.
Ким бросился к трамвайной остановке. Вскоре он понял, что слишком переоценил свои способности ориентироваться и промчался мимо переулка, в который нужно было повернуть. Пришлось догонять одиноко бредущего прохожего, чтобы спросить дорогу. Тот, видимо, был под градусом, долго тер лоб, мучительно соображая, чего от него хотят, наконец махнул рукой вправо. Ким устремился в этом направлении, но оказалось, что бежит в противоположную сторону. Выручила его повстречавшаяся на пути женщина.
Трамвай уже отходил от остановки, и Ким едва успел вспрыгнуть на подножку заднего вагона. Пассажиров было совсем мало, они постепенно выходили на остановках, и скоро Ким остался в вагоне один.
По мере того как пустой трамвай, подпрыгивая на стыках, тащился по темным городским окраинам, Ким все отчетливее ощущал непоправимость происшедшего. Он, курсант Макухин, которому младший лейтенант Жердев оказал полное доверие и в точности которого не посмел даже усомниться, оказался человеком, не только грубо нарушившим воинскую дисциплину, но и не сдержавшим слова. Как же он посмотрит в глаза командиру, чем объяснит опоздание?
Ким прислонился к оконному стеклу и, увидев свое отражение, ужаснулся: подбородок, губы, вся нижняя часть лица были рассечены, сильно вспухли, а на правой щеке красовался огромный синяк. Да, этот Глеб постарался, и разукрашенной физиономии теперь не спрячешь ни от Жердева, ни от ребят своего взвода. Предчувствие неминуемых вопросов повергло Кима в уныние. Он сник и растерялся. "А еще отцу два раза, надо же, два раза повторил, что не подведу", - с горькой укоризной подумал Ким.
Трамвай катил быстро, - видимо, вагоновожатая торопилась поскорее закончить этот последний рейс. И все же, когда Ким выскочил на конечной остановке, он понял, что опоздает в лагерь на целых два с половиной часа. Он ошалело помчался по той самой полевой дороге, по которой шагал совсем недавно, направляясь в город.
В штабном домике, где находился дежурный, Ким сразу увидел Жердева. Командир взвода был не на шутку встревожен отсутствием Макухина и поэтому не уходил спать.
Ким в растерянности переминался с ноги на ногу, не зная, кому рапортовать - Жердеву или дежурному, но Жердев кивнул в сторону дежурного, и запыхавшийся, ненавидевший сейчас самого себя Ким выпалил:
- Товарищ старший лейтенант… курсант Макухин… прибыл… из городского отпуска!
- С опозданием на три часа, - чеканя, добавил Жердев, вставая. От его высоченной худой фигуры на стену падала длинная причудливая тень.
- Виноват… товарищ младший лейтенант… не рассчитал… - едва слышно проговорил Ким.
- Детский лепет, - сурово подытожил Жердев. - Детский лепет, курсант Макухин! Вы и в высшей математике как рыба в воде, а здесь, - он постучал костлявым пальцем по циферблату часов, - здесь простейшая арифметика требуется, не более. - Он всмотрелся в Кима, поджав губы. - А изуродованное лицо? Тоже не рассчитали?
- Спешил… налетел на дерево, - попытался объяснить Ким.
- Небось хватанули стаканчик? - с усмешкой осведомился дежурный.
- Что вы! - Усмешка дежурного вдруг вызвала в Киме озлобление, и он осмелел. - К вашему сведению, товарищ старший лейтенант, - уже почти спокойно сказал Ким, - я водки еще и в рот не брал, ни разу в жизни.
- Басни Ивана Андреевича Крылова, - хохотнул дежурный. - Шпарит по школьной программе.
- Я правду говорю! - с обидой воскликнул Ким. Его оскорбила несправедливость дежурного. - Только после выпуска, на вечеринке, рюмку кагора… Первый раз…
- Нам сейчас, курсант Макухин, ваше подробное жизнеописание ни к чему, - жестко прервал его Жердев. - Может, вы и впрямь святым числились, с иконы в наш грешный мир сошли. А только все это уже история. Сейчас же мы видим, что почти святой курсант Макухин грубо нарушил дисциплину. И не известно, чем занимался в городском отпуске.
- Правильно, нарушил, - сокрушенно согласился Ким. - И главное, вас подвел, товарищ младший лейтенант. Вот этого себе никогда не прощу.
Искренность Кима смягчила суровость Жердева.
- Может, все-таки есть оправдательные причины? - с надеждой спросил он.
- Никак нет, товарищ младший лейтенант. Во всем виноват я сам, - твердо сказал Ким, заранее решив ни за что не рассказывать ни о происшедшей с ним истории, ни о девушке, у которой он забыл спросить даже имя.
- С отцом-то хоть переговорили? - хмурясь, спросил Жердев.
- Переговорил.
- Дома все нормально?
- Нормально.
- Хорошо, идите спать, - приказал Жердев. - Утро вечера мудренее.
Утром на построении Жердев объявил курсанту Макухину трое суток ареста. И конечно же не сказал о том, что сам получил выговор от командира дивизиона.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Майор Орленко неторопливо, прищурив глаза от солнечных лучей, врывавшихся в окно, просматривал паспорт и удостоверение Легостаева.
- Так, ясно. Легостаев Афанасий Клементьевич. Конкретно, художник. Удивительно: фамилия у вас.
- Фамилия у меня, можно сказать, редкая, - перебил Легостаев.
- Не согласен, - возразил Орленко. - Конкретный пример: у нас в отряде служит Легостаев. Лейтенант Легостаев, начальник заставы. Однофамилец?
- Сын, - улыбнулся Афанасий Клементьевич.
- Так что ж вы сразу не сказали? - оживился Орленко. - Выходит, в гости к сыну?
- Если позволите.
- Ну, естественно, какой разговор. И творческие замыслы имеются?
- Как сказать, - замялся Легостаев. - Откровенно говоря, нет. Я ведь на денек-другой. К сыну вот потянуло…
- Жаль, - вздохнул Орленко. - Очень жаль. Конкретно, схватка пограничников с группой диверсантов. Позавчера, тепленький факт. Наши бойцы, товарищ Легостаев, просятся на полотно.
- Сейчас на границе, наверное, не до художников, - сказал Легостаев.
- Когда гремят пушки, музы молчат? Устарело. А с картинами вашими я знаком. В Москве на выставке доводилось смотреть. И репродукции в "Огоньке". Конкретно рисуете.
- Было такое, - горько усмехнулся Легостаев. - Было…
Легостаев не собирался бахвалиться, но как-то само собою вырвалось воспоминание об Испании. Орленко искренне удивился, узнав, что Легостаев - летчик, орденоносец. Он с ходу уговорил его перед отъездом рассказать офицерам отряда о боях в Испании.
- Это же сейчас во как необходимо! - Он ладонью чирканул себя по шее. - Злободневная тема! - И тут же схватил трубку полевого телефона: - "Березка"? Кто? Ты, Легостаев? Везучий ты! Тебе ночью ничего не приснилось? Не спал еще? А вот тебе не сон, а конкретный факт: у меня в кабинете батя твой сидит. Не понял? Батя, говорю, отец! - Орленко подмигнул Легостаеву: - Не верит! Не может, говорит, этого быть. - Он снова зашумел в трубку: - Ты что это, юноша, начальству не веришь? Всыплю я тебе при встрече! Трубку передаю. Бате, говорю, передаю трубку.
Давно уже Легостаев не испытывал такого волнения, как сейчас, когда Орленко размашистым жестом подозвал его поближе к аппарату.
- Семен? - с непривычной осторожностью спросил Легостаев, будто тоже не поверив в то, что услышит сейчас голос сына.
- Отец, здравствуй! Какими ветрами? И не предупредил! - Семен заговорил торопливо, горячо, а Легостаев услышал в его голосе те знакомые интонации, какие всегда звучали в голосе Ирины. Чувство того, что встреча с сыном вновь оживит его думы о ней, воскресит горечь пережитого, как это ни странно, не испугало и не устрашило его, а, напротив, обрадовало.
- А я - внезапно! - напустив на себя беззаботную игривость, ответил Легостаев. - Внезапность - это, сынка, великолепная штуковина! Иль ты не рад?
- Очень рад, очень! - всерьез приняв его вопрос, заверил Семен. - Сто лет тебя не видел, абсолютно точно - сто лет, ни днем меньше!
- Сейчас - прямо к тебе, так что накрывай на стол, успеешь. Небось женился, молодая жена…
- Ты неисправимый фантазер, - смутился Семен. - Приедешь на заставу, увидишь - не до женитьбы.
- А вот с этим не согласен. Я вот женился, считай, в окопе, на гражданской…
Легостаев начал эту фразу весело, даже бесшабашно, с юношеской лихостью и вдруг, поймав себя на мысли, что говорит об Ирине и что теперь, после того как она покинула его, воспоминание о знакомстве с нею в бою под Каховкой выглядит неуместным и даже нелепым, умолк на полуслове.
- Жду тебя, отец, очень жду! - поспешил заполнить возникшую паузу Семен. - Ты не мешкай, выезжай, а уж стол я и без жены накрою.
"Без жены… - с грустью подумал Легостаев. - И сын без жены, и отец без жены…"
Орленко с улыбкой, в которой отчетливо проступало и понимание чувств говоривших сейчас по телефону людей, и стремление быть им полезным, едва Легостаев положил трубку, решительно произнес:
- Машина у подъезда. Поедете на моей "эмке".
Сопровождавший Легостаева лейтенант оказался молчаливым, замкнутым и, видимо, стеснительным молодым человеком, привыкшим к суровой сдержанности, и Легостаев был ему благодарен за молчание.
Стоял июнь с ясным, совершенно не замутненным, по-весеннему прохладным небом. Дорога шла через еще не созревшее и потому тихое ржаное поле. На горизонте вырисовывалась кромка молодого, по-весеннему застенчивого леса, и Легостаев, глядя на четко проступавшие в синей солнечной дали вершины деревьев, почему-то убедил себя, что именно у этого леса и стоит застава, которой командует Семен.
Он не ошибся. Когда "эмка", нещадно пыля, миновала крохотный поселок с разбросанными тут и там домишками, которые будто норовили спрятаться подальше от дороги, Легостаев увидел строго и четко впечатанную в горизонт деревянную наблюдательную вышку и понял, что сейчас он сможет обняться с Семеном.
Семен, чувствуя, что именно в эти минуты появится машина с отцом, стоял у ярко-зеленых, под цвет травы, ворот заставы.
В первую минуту Легостаев не узнал сына. Он привык видеть изрядно вымахавшего - выше отца на целую голову, - но все же невообразимо худущего сына, с еще совсем юным, порой наивным лицом, угловатого, не переступившего ту черту, за которой в человеке начинают сперва скупо, а потом все отчетливее проступать черты мужественности.
Сейчас же к остановившейся "эмке" быстро, без мальчишеской угловатости подошел совсем другой Семен - окрепший, подобранный, до неузнаваемости прокаленный на солнце, мужественный и сильный мужчина.
Они обнялись и долго не отпускали друг друга, и это молчаливое, порывистое, крепкое до боли в суставах объятье как нельзя лучше заменило им те слова, которые они, ожидая этой минуты, выносили в своей душе.
- Ты не путайся, я ненадолго, - улыбнулся Легостаев, с нескрываемой радостью вглядываясь в возмужавшее, даже посуровевшее лицо сына. - Понимаешь, так вышло… Не мог не поехать. Не знаю, что было бы, если бы не поехал…
- Папа! - с укоризной остановил его Семен, и Легостаев просиял: давно уже сын не называл его так трогательно-ласково, едва ли еще не с самого детства. - Оставайся хоть насовсем, вместе границу охранять будем. Молодец, что приехал.
- Ну спасибо. Веди, король, в свое государство. У тебя же и граница есть, и войско свое, и хозяйство - чем не король!
Они миновали ворота. Вслед за ними медленно, будто отфыркиваясь от пыли, тронулась было "эмка". Но Семен, переговорив с сопровождавшим отца лейтенантом, отпустил машину в отряд.
Легостаев увидел прямо перед собой старинное, из красного кирпича здание с колоннами, стрельчатыми окнами и крутыми каменными ступенями и ахнул:
- А это и впрямь королевский дворец!
- Бывшая помещичья усадьба, - пояснил Семен. - Не поверишь, стены, как у крепости, - вполметра.
- В случае чего, пригодится, - сказал Легостаев. - Под Гвадалахарой мы примерно в таком вот домике две недели отбивались. Стены помогали.
Солнце уже перевалило за полдень; в беседке, скрытой старыми раскидистыми кустами отцветшей сирени, курили и негромко разговаривали бойцы, видимо выспавшиеся после ночных нарядов. Невысокий плечистый пограничник вел к колодцу в поводу двух тонконогих, гривастых коней.
- Фомичев! - окликнул его Семен. - Грома подковать надо. Левая задняя расковалась.
- А я уже подковал, товарищ лейтенант. Данила заставских коней без очереди пропускает.
- Молодец! - похвалил Семен не то Фомичева, не то кузнеца Данилу. - Мой конь, - с гордостью пояснил он, кивая на стройного коня с выточенной головой, пружинисто торчащими ушами и нервными, чуткими ноздрями, со звездочкой на вороном лбу.
- Освоил кавалерию? - подзадорил его Легостаев. - Считай, отживающий род войск.
- Не торопись с конем прощаться, - возразил Семен. - На границе он и через двадцать лет пригодится.
- Я привык к скоростям, - отшутился Легостаев. - Не будем спорить, дай-ка я лучше осмотрюсь. Сам понимаешь, первый раз на заставе. Граница в той стороне?
- Точно, - подтвердил Семен, указывая на лес, простиравшийся до самого горизонта. - На правом фланге - река. Да я тебя свожу, погранстолб руками пощупаешь. Это завтра. А сейчас пойдем в мою хижину.
Они прошли по дорожке через старый яблоневый сад к невысокому домику с двумя крылечками.
- Неужто весь дворец - твой? - спросил Легостаев.
- С политруком на двоих. Он сейчас в отпуске. И тоже без семьи. Застава холостяков.
- Нет худа без добра, - отметил Легостаев. - В случае чего, никаких забот. Жену с малыми ребятишками в окоп не пошлешь.
Семен промолчал, и Легостаев так и не понял, согласен с ним сын или нет.
Они поднялись по скрипучему дощатому крыльцу, и Семен, пропуская вперед себя отца, сказал, что год назад крыльцо вовсе не скрипело, а сейчас скрипит, расшаталось - чуть не каждую ночь тревога, и крыльцу достается, когда сломя голову летишь на заставу.
Комната, в которой жил Семен, поразила Легостаева простором и светом. Узкая солдатская кровать, стол, этажерка с книгами, вешалка - ничего лишнего. В раскрытое окно заглядывала ветка яблони с еще крошечными зелеными плодами. Ветка была щедро освещена солнцем. Лучи его падали и на стол, словно хотели, чтобы маленькая фотография девушки, стоявшая на нем, была отчетливо видна каждому, кто войдет в комнату.
Они уселись на простые, выкрашенные в зеленый цвет табуретки.
На столе уже красовалась закуска: крупные куски сельди с холодными ломтиками отварной картошки, миска с огурцами и редиской, сало. Семену осталось лишь извлечь из шкафчика два граненых стакана и поллитровку. Он налил граммов по сто, чокнулся с отцом.