- Однако кто дал вам право высказывать в мой адрес такие дикие предположения? - гневно спросила Ярослава. - Да, я живу в Штраусберге, и при желании вы могли бы все обо мне узнать. Я никогда не бывала в России, а тем более в этом вашем Поленове.
Штудниц посмотрел на нее, как смотрят на ребенка, когда прощают ему невинную шалость.
- Я говорю не о вас! - попытался успокоить ее Штудниц. - Впрочем, довольно об этом. Есть тема поважнее. Представьте себе солдата, у которого в винтовке только один патрон, и этим патроном надо выстрелить. Понимаете?
- Нет, не понимаю.
- Этот солдат - Германия. И она будет стрелять. И только по одной цели - по Советской России.
"Они уже перестали скрывать, что собираются напасть на нас", - подумала она, а вслух сказала:
- Меня абсолютно не интересует Россия!
- А меня интересует, - твердо сказал Штудниц. - Иначе я и не стал бы об этом говорить. Такой, например, немецкий философ, как Освальд Шпенглер, предупреждал, что для Германии война с Россией была бы безумием, ибо фронт Ленинград - Москва - Средняя Волга - только начало большой войны с Россией, и что на этом громадном фронте затеряется не только германская армия, но и любая коалиция европейских армий.
- Так думал Шпенглер, - сказала Ярослава. - А вы?
- Вас ведь не интересует Россия, - с легкой иронией заметил Штудниц. - Но я попытаюсь ответить. Вам нравится наш национальный гимн? Конечно, вы знаете, что его сочинил Хорст Вессель. А вот кто он такой на самом деле, не знаете. Уверяю вас. Я вам объясню. Сутенер! Да, самый настоящий сутенер, который в дешевых пивнушках играл в карты, с нетерпением ожидая, когда с улицы прибежит девица и сунет ему в лапы только что заработанные деньги. Любопытная деталь: берлинская проститутка прикреплена не только к определенной улице, но даже к определенной стороне улицы. У Хорста Весселя была именно такая проститутка. Сам он не работал ни одной секунды за всю свою жизнь. Потом он надел форму штурмовика и был убит в драке с неким Хэлером, у которого пытался отбить очень прибыльную проститутку. Мы же объявили, что Хорста Весселя убили коммунисты.
- Мне кажется, вы зашли слишком далеко, Штудниц, - резко оборвала его Ярослава. - Или вы провоцируете меня, или на самом деле ваши мозги напичканы мыслями, крайне опасными для фатерланда.
- Думайте, что хотите, - улыбнулся Штудниц. - Я же хочу лишь спросить вас: можно ли гордиться страной, национальный гимн которой сочинил сутенер?
- Я не буду отвечать на такие вопросы.
- Отлично, не отвечайте! - весело воскликнул Штудниц. - Обещайте мне только слушать, просто слушать, - добавил он и выпил очередную рюмку яблочной водки. - Я уж не говорю о том, что музыка "Песни Хорста Весселя" - настоящий плагиат, это - старинная народная мелодия.
- Вы злой человек, - сказала Ярослава.
- Я доверяю вам, - серьезно сказал Штудниц. - И знаю, что вы не пойдете в гестапо. Впрочем, если и пойдете, - усмехнулся он, - вам не поверят. Так вот. После того как в прошлом году я совершенно случайно увидел вас в Штраусберге, мне пришлось навести некоторые справки. Все оказалось великолепно, и, как говорят у русских, комар носа не подточит. Значит, действительно версия с Поленовым отпадает. И сейчас я просто рад нашей встрече. Очень. А Поленово… Что ж, я приезжал туда как турист.
Он задумался, и Ярослава заметила, как его только что сиявшие добротой глаза похолодели.
- Нет, - решительно сказал Штудниц, - не заставляйте меня лгать. Я отдаю должное вашей смелости. У меня из головы не выходит лишь один вопрос: почему молодая жена и молодая мать оказалась здесь, в Штраусберге, одна? И почему она, эта женщина, взялась за такое опасное дело? У нас не так просто выведывать тайны.
- Плод больной фантазии, - попыталась снова одернуть его Ярослава.
- Будем считать, что вам просто повезло, - убежденно сказал он. - Повезло потому, что вас узнал человек, хотя и надевший на себя эсэсовскую форму, но сохранивший несколько иные убеждения в своем сердце. Впрочем, лет пять назад я, наверное, поступил бы с вами по-другому и привез бы не в "Охотничью хижину", а прямо в гестапо. Что поделаешь: жизнь - несравненный трансформатор человеческих взглядов. Представьте себе. Мир - это пещера в скале, где живет человечество. Звезды - ледяные массы. У земли несколько спутников - лун. В момент, когда эти луны падают на землю, возникают цивилизации людей-гигантов. Гиганты скрыты под золотой оболочкой в гималайских тайниках. И если применить тайные способы изменения расы, то можно достичь равенства с этими сверхлюдьми. Это и есть цель немецкой элиты - избранной расы господ. А самая сложнейшая задача - овладеть врилем, то есть нервом человеческой божественности, ибо, обладая им, можно стать владыкой всей планеты. Основная функция сверхчеловека - держать на своих плечах солнечную систему. Как вам это нравится?
- Таинственно и романтично, - улыбнулась Ярослава. - И кажется, на бред не похоже.
- Увы, если бы это был бред, - с грустью вздохнул Штудниц. - К несчастью, это мировоззрение, с помощью которого мы хотим убедить и себя и других в том, что у нас особое предназначение, что мы имеем право на мировое господство и что наша победа предопределена еще до сотворения мира. Меня оттолкнула немецкая элита. Оттолкнула своей людоедской алчностью, бредовой мистикой.
Штудниц выпил еще, но Ярослава заметила, что он не пьянеет.
- Я очень благодарен вам за сегодняшний вечер, - сказал он, задумчиво глядя на Ярославу. - Если бы мир был иным и мы с вами встретились еще до вашего замужества, я бы не просто влюбился в вас, но и просил бы стать моей женой. Однако все в этом мире делается против человеческой воли. Вот даже сегодня. В ресторане "Фатерланд" вы ждали не меня, а совсем другого человека. Я помешал вам. И потому хочу сгладить, насколько это возможно, свою вину. Вы можете выслушать меня предельно внимательно? Представьте себе такую картину: немцы в Поленове. Нет, не туристы, подобные Густаву Штудницу, а в такой вот форме, как у меня сейчас? Представьте себе Поленово, и всюду, куда ни кинешь взгляд, - немцы, немцы, немцы! - Он перевел дух и совсем тихо, но взволнованно сказал: - Запомните: мы начнем двадцать второго. Это абсолютно точная дата. Война с вашей страной - дело решенное. Гитлер решил напасть в тот самый день, в который пошел на Россию Наполеон Бонапарт. С надеждой, что финиш будет абсолютно другой. Лучшие астрологи фюрера назвали эту дату благоприятной для Германии. Вы верите мне?
Ярослава молча смотрела на Штудница.
- Да, я не коммунист, - понимающе сказал Штудниц. - Но клянусь вам, не хочу этой войны. Шпенглер безусловно прав. Мы останемся у разбитого корыта. Я знаю, что такое Россия.
"Сейчас он скажет, что игра закончена и что пора ехать на допрос в гестапо", - подумала Ярослава.
- Мне хочется помочь вам, - горячо продолжал Штудниц. - Возможно, вам пригодится то, что я рассказал. В Берлине уже распределены посты гебитскомиссаров - вплоть до Свердловска и Баку. В Москву назначен гауляйтер Зигфрид Каше, в Тифлис - заместитель Розенберга Арно Шикеданц.
- Вы располагаете даже такими данными? - недоверчиво спросила Ярослава.
- Да, - не поняв ее иронии, ответил Штудниц. - По-русски это называется делить шкуру неубитого медведя. Но зато какая предусмотрительность! Во всяком случае, мне кажется, вы слишком доверились нам в тридцать девятом. В России мне рассказывали, как действует уссурийский тигр. Заслышав рев самца-изюбра, тигр отвечает ему голосом самки. И тот спешит в пасть. Гитлер не успокоится, пока не нападет, он все поставил на карту - и жизнь, и честь, и будущее немцев. - Штудниц улыбнулся трогательно и беззащитно. - Есть такой афоризм: мое будущее - в моем прошлом. Кто знает, придет день, и мы с вами поменяемся ролями. И в следующий раз уже вы спасете меня, вспомнив, что Густав Штудниц в самый канун войны сообщил вам ценные сведения.
- Вот о чем вы заботитесь! - с иронией произнесла Ярослава.
- Не более чем шутка, - твердо сказал Штудниц. - Я сообщаю вам все это абсолютно бескорыстно. На днях я поеду в командировку на восток и могу подвезти вас почти к самой советской границе, - уже деловым тоном продолжал он. - А уж там вам придется действовать на свой страх и риск. Я знаю, где вы живете в Штраусберге, и могу за вами заехать. Вы согласны?
- Скажите, - не отвечая на вопрос, спросила Ярослава. - Если вы знаете, что я живу в Штраусберге, почему же вы никогда не посетили меня?
- Все очень просто, - сказал Штудниц, удивляясь ее недогадливости. - Я бы спугнул вас раньше времени. И вы не смогли бы сделать того, что уже, наверное, вам удалось сделать.
Ярослава молчала. Предложение Штудница поставило ее в тупик. Ей же надо обязательно увидеть Курта! И без его разрешения она не имеет права действовать самостоятельно. Но Курт не пришел, а если придет, она может поставить его под удар: кто знает, каковы истинные намерения у этого Штудница. Гестапо выкидывало еще не такие штучки!
И все же сведения, которые сообщил ей Штудниц, невозможно было отбросить как нечто не заслуживающее внимания. Ярослава вспомнила разговор офицеров в "Фатерланде". Собственно, они говорили о том же, о чем и Штудниц, только не называли дату нападения. И если Штудниц не лжет, то она обязана как можно скорее передать эти данные в Москву.
- Я расценил ваше молчание как согласие, - не дождавшись ответа, сказал Штудниц. - Поймите, все другие варианты неразумны. Предположим, вы скроетесь, но сразу же попадете в разряд подозрительных. Еще никогда шпиономания в Германии не достигала таких гигантских масштабов, как сейчас. Я желаю вам только добра.
И он позвал дядюшку Шульца, чтобы рассчитаться за ужин.
Когда они снова садились в машину, сосновый лес уже притаился в ночи. Наводя страх на окрестности, ухал филин.
- А вы сейчас совсем такая же, как и тогда, в Поленове, - проникновенно сказал Штудниц.
- Неисправимый фантазер, - откликнулась Ярослава.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Каждый день, проведенный Кимом на гауптвахте, казался ему нескончаемо длинным, тягучим и бесплодным. И если бы не думы о девушке, так внезапно повстречавшейся ему к крепко запавшей в сердце, он совсем бы пал духом. Теперь же мысленно разговаривал с ней, давал волю своей фантазии, рисовал картины новых бед и опасностей, в которые попадала девушка и из которых ее неизменно выручал и спасал он, Ким Макухин.
Ким убедил себя в том, что страшное слово "прощайте", сказанное девушкой, сбудется и что он больше никогда не увидит ее и она останется лишь в его мечтах.
Думал он в эти дни и о возможной встрече с матерью, и все же не мог не укорять себя за то, что даже о матери вспоминает сейчас не так часто и не с таким обжигающим душу волнением, как о девушке, которая жила совсем рядом с ним, Кимом, была ему прежде неизвестной и чужой, а теперь вдруг сделалась необходимой и близкой.
Сейчас у Кима, как никогда, было достаточно времени и для радостных и для горестных дум. Впервые в жизни испытывал он обидное и униженное чувство человека, подвергнутого наказанию. И несмотря на то, что вовсе не рисовался, признавая вину, и внутренне вполне сознавал справедливость наказания, его не переставала угнетать и подавлять мысль о том, что это наказание, каким бы оно ни было строгим, не искупает его вины и не восстанавливает потерянного им доверия. Тем более что он не сказал всей правды ни Жердеву, ни сослуживцам. Чувство раскаяния не давало ему покоя, и даже то, что он нарушил дисциплину не ради себя, а ради девушки, не успокаивало и не приносило облегчения. Особенно мучительно было сознавать, что он подвел младшего лейтенанта Жердева и тот, несомненно, выслушал от командира батареи, а может, и от самого командира дивизиона крайне неприятное внушение. Кроме того, он, Ким, подвел и весь взвод, который занимал в батарее первое место. Кое-кто во взводе строил невеселые предположения: "Ну вот, из-за Макухина теперь и нас в город не пустят…"
Сидевший вместе с Кимом на гауптвахте долговязый, белобрысый, похожий на немца пехотинец, назвавшийся Костиком, подивился удрученному состоянию Кима и бодро заявил, что, тот не солдат, кто ни разу не сидел на гауптвахте, и посоветовал Киму радоваться жизни во всех ее проявлениях, ибо, как он утверждал, бывает куда хуже. Ким не стал его переубеждать и попытался отмолчаться.
- Губа не тюрьма и тем более не кладбище! - не унимался Костик. - Не дрейфь, артиллерия!
- Понимаешь, и не самое подходящее место для нормального человека, - невесело сказал Ким.
Костик, наморщив лоб, уставился на него, силясь вникнуть в смысл сказанного, и, презрительно усмехнувшись, бросил:
- Подумаешь, Спиноза! - и принялся насвистывать бодренький мотивчик.
Единственным утешением для Кима было то, что на гауптвахту регулярно приносили газеты. Никогда прежде он не набрасывался на них с таким жадным нетерпением, как теперь. Он читал их от первой до последней страницы и, к своему удивлению, не находил тех тревожных симптомов, которые так явственно прозвучали в словах отца. В школах подходили к концу занятия, десятиклассники готовились к экзаменам ("Скоро загудите в армию, братишки!" - почему-то обрадованно отметил Ким), в сообщениях из-за рубежа, в том числе и из Берлина, не проскальзывало ничего тревожного ("В точности подтверждается Заявление ТАСС", - удовлетворенно подумал Ким), футболисты продолжали с прежней яростью атаковывать ворота друг друга.
С особым пристрастием читал Ким газету, которую редактировал отец. Читая, он пытался представить себе его, склонившегося над свежими оттисками, только что доставленными из типографии, и думающего о том, что газетные страницы во имя большой политики не могут во всей полноте передать той грозовой атмосферы, которая сгущалась над нашей землей.
Даже во сне Кима не покидали воспоминания о девушке. Засыпая, он сражался с чудовищами, словно пришедшими из страшной сказки. Костика, чей сон был удивительно, до болезненности чуток, бесили выкрики Кима, он по нескольку раз за ночь принимался с остервенением тормошить его, грозясь пожаловаться коменданту и вручить ему, как он выражался, вербальную ноту с просьбой о переселении на другую виллу. Ким извинялся, обещал исправиться, но кошмарные видения не покидали его.
Срок ареста у Кима заканчивался в понедельник, Костик отчаянно завидовал ему, так как был посажен "на полную катушку", и уговаривал Кима после выхода с губы снабжать его по возможности "доппайком" для поддержания здоровья, измотанного в борьбе с полюбившими гауптвахту комарами. Сладко поесть Костик был великий мастер.
Стоял полдень жаркого воскресного дня. Крыша и стены фанерного дома, в котором размещалась гауптвахта, так накалились, что, казалось, вот-вот вспыхнут тихим пламенем. Нежный Костик изнывал от жары.
- Кружку пива за всю Волгу с городом в придачу! - Костик пытался изобразить из себя короля Лира. - И что обидно? Наш полководец-лейтенант после завтрака непременно повел всю братву на пруд. Представляешь, артиллерия, их сам Нептун сейчас поливает хрустальной водичкой, а мы с тобой ни за что ни про что, ни дать ни взять Жилин и Костылин, корчимся в этой богомерзкой пещере.
Устав завидовать, Костик принялся хвастаться. Изощряясь в сопоставлениях, он бахвалился в том традиционном духе, который характерен для пехотинцев, когда они превозносят себя перед другими родами войск. Потом, внезапно оборвав перечень преимуществ пехоты на полуслове, он с неожиданной искренностью негромко сказал:
- Эх, артиллерия, болтаю я не из-за хорошей житухи. Мечтал, если ты хочешь знать, удариться в авиацию. О "ястребке" мечтал!
- Ну и что же? - обрадованный искренностью Костика, спросил Ким.
- Захватывающая дух история! Ну, уж ради тебя, артиллерия, расскажу. Учти, в жару исповедуюсь. Мозги растоплены, а из-за друга - на костер, на плаху! Смекай, артиллерия, доппаек мыслится не как заплесневелый сухарь или котелок супа-пюре горохового, а как нечто весьма и весьма калорийное, к примеру - копченая колбаса. Уговор?
- Уговор, - пообещал Ким.
- Действие первое! - торжественно возвестил Костик, оставаясь лежать, как на пляже, на отполированном до блеска телами деревянном топчане. - Ростов-город, Ростов-Дон. Любимый город, зеленый сад и нежный взгляд. Девчонка - египетская богиня. Средняя школа, девятый "б" класс. Костик Былинников рвется в аэроклуб - зов эпохи. Медкомиссия. Зрение у Костика - рысь позавидует. Сердце - пламенный мотор. Легкие - кузнечный мех! Валерий Чкалов! Анатолий Ляпидевский! Коккинаки!
- Приняли? - с надеждой перебил Ким.
- Не выношу риторических вопросов, - рассердился Костик. - Ты что, не разбираешься в моих петличках? Может, ты дальтоник? А загубило меня, артиллерия, трижды богом проклятое вращающееся колесо. Сидел я в нем, как король, а они, медицинские швабры, так крутанули, что даже я покачнулся. На одну миллиардную секунды покачнулся и - заметили! И вот финал: вместо пятого океана, синего купола небес, глотаю прозаическую пыль с полевых дорог, можно сказать из-под копыт своих драгоценных сослуживцев. А бытие, артиллерия, как известно, определяет сознание. И на данной вилле, которую с таким усердием охраняет часовой, я стал своим в доску. Комендант говорит, что уже не представляет себе губы без моего присутствия, не хватает ему, видите ли, чего-то.
- А потом?
- Потом! - презрительно фыркнул Костик. - Египетская царица, естественно, дает мне полную отставку и без памяти втюривается в выпускника аэроклуба…
- И все?
- Ничего подобного! Действие второе! - уже без прежней торжественности объявил Костик.
Что произошло во втором действии, Костик рассказать не успел. Дверная щеколда лязгнула, и на пороге появился сержант - начальник караула.
- Выходи! - приказал он.
- На прогулку? - обрадовался Костик.
- К коменданту, - разочаровал его сержант.
Невыспавшийся комендант как-то растерянно, без обычной напускной суровости посмотрел на них.
- Курсант Макухин?
- Так точно!
- Красноармеец Былинников?
- Так точно!
- Немедленно прибыть в свои части. Построение на лагерной линейке.
- У меня еще сутки, - начал было Ким.
- Освобождаетесь досрочно, - коротко, будто объявляя строгое взыскание, отрезал комендант. - Выполняйте приказание.
Получив документы и снаряжение, Ким и Костик помчались на линейку. Обогнув опушку березовой рощи, они увидели, что там уже выстраиваются, будто на парад, воинские части. Едва Ким разыскал свой взвод и пристроился на левом фланге, как услышал усиленный динамиком, чуть надтреснутый глухой голос комиссара дивизии:
- Сегодня на рассвете вероломно, без объявления войны, гитлеровская Германия…
"Как он сказал, отец? - молнией пронеслось в голове у Кима. - Как он сказал?" "Может, мне не удастся с тобой поговорить"? Да это не отец, а настоящий колдун!"
Война… Теперь уже не в кинофильмах и не в песнях, теперь уже не в сказочных снах. Бомбы падают на Киев, на Житомир, на Одессу… Падают бомбы… Война… Какой могущественной силой обладает лишь само это слово! Поднимает на ноги миллионы и миллионы людей, обрывает самые крепкие сны, самые сладкие поцелуи, разлучает, смотрит в глаза немигающим оком… Нет, Ким еще не знает, что такое война.