Впрочем, отчего же не знает? Сигнал тревоги, и теплушки, и платформы с гаубицами, и прощай любимый город, прощай Приволжск - когда еще свидимся? Может быть, никогда. И значит, прощай, девушка с удивительными, полными необъяснимого таинства глазами, которые теперь будут сверкать перед тобой только в тревожных снах. Прощай, Москва, прощайте, мать и отец. Ты правильно, ох как правильно сделал, папка, что позвонил в самый канун войны. Теперь даже в адском грохоте боя я буду слышать твой голос, отец, буду слышать! И не подведу тебя, не подведу никогда!
После митинга мимо Кима, словно вихрь, пронесся возбужденный Костик, успел бросить на ходу:
- Мы им дадим прикурить, артиллерия! Не дрейфь! Об одном жалею: плакал мой доппаек!
"Война… - невесело подумал Ким. - Даже с гауптвахты досрочно освободили".
Спешно построившись, огневые взводы прошагали в парк. В считанные минуты гаубицы были приведены в походное положение. Специально выделенные бойцы свертывали палатки, вытряхивали и жгли солому из матрацев. Березовая роща постепенно опустела, полки в походном строю спускались с холмов на равнину, направляясь на погрузку в город.
Позже всех покидал лагерь артиллерийский полк. День был жаркий, дорога подсохла, и сухие облачка пыли вздымались шлейфами позади орудий. Расчеты шагали за гаубицами. Молодые артиллеристы, в сущности еще юнцы, любившие побалагурить, а порой и подурачиться, стали подтянутее, серьезнее. Суровость еще по-детски свежим, не отмеченным ни единой морщинкой лицам придавали каски, надетые вместо привычных пилоток. Каски быстро накалились на солнце, но бойцы шли в них с подчеркнутой гордостью, всем своим видом показывая, что путь их лежит на фронт.
Дачная трамвайная остановка, к которой приближалась батарея, напомнила Киму о его поездке в город. Он горестно вздохнул и зашагал тверже, не давая себе расслабиться. Трель трамвайного звонка вывела его из задумчивости. К остановке подкатил едва ли не тот самый вагон, в котором он ехал в тот памятный вечер. Немногочисленные, по-воскресному празднично одетые пассажиры вышли из него и тут же остановились, провожая взглядами орудия. Один из мужчин прокричал вдогонку бойцам что-то подбадривающее. Девчата ожесточенно махали руками.
Неожиданно из вагона выпрыгнула еще одна девушка. Не задерживаясь у остановки, она помчалась, сбросив туфли, по нескошенному лугу наперерез батарее.
Ким всмотрелся в эту стремительную, будто невесомо летящую над землей, девушку, и сердце его застучало так гулко и часто, словно не девушка, а он сам мчался сейчас по лугу, догоняя батарею. Нет, он не ошибся: это была она, его знакомая незнакомка!
Девушка пересекла луг и теперь бежала по дороге, вздымая легкие струйки пыли босыми проворными ногами. Эти бегущие ноги освещало яркое солнце, и Киму почудилось, что она не бежит, а летит над землей.
Она поравнялась с походной колонной, и Ким потерял девушку из виду: ее скрывали щиты орудий и шагавшие впереди бойцы. Потом она снова вынырнула из колонны, побежала по обочине, то и дело на миг приостанавливаясь, кого-то отыскивая глазами.
Ким никак не мог предположить, что она ищет именно его, и потому продолжал идти не оглядываясь. И только когда девушка очутилась возле его расчета, Ким по счастливому сиянию ее лица, по радостному короткому вскрику понял, что она прибежала именно к нему. Кто-то из бойцов, зубоскаля, звал ее в строй, но она не откликалась на шутки и смех и пошла рядом с Кимом.
- Я знала, что успею, я верила… - торопливо, задыхаясь, заговорила девушка, не глядя на Кима. - Понимаешь, верила, что еще застану тебя. А если бы не застала, ни за что не простила бы себе, ни за что!
Ким смутился, скрывая от любознательных, понимающих взглядов ребят свою нежданную радость.
- Я же говорил: лучше не "прощай", а "до свидания", - тихо, почти шепотом напомнил он ей.
- Да, я помню, помню, - подхватила она. - И все думаю: как это ты с ним справился, с Глебом? Он же здоровенный бугай, а ты такой хрупкий, ветерочком сдует…
- Не сдует, - обиделся Ким. - И прошу тебя, не надо об этом.
- Хорошо, не буду, - покорно согласилась она. - Скоро ты испытаешь себя и в настоящем бою. В настоящем! - В голосе ее прозвучала зависть. - А знаешь, сегодня утром я как ненормальная была. Еще и по радио ничего не сообщили, еще частушки передавали, а я уже места себе не находила. Вот чувствую, что-то случится, не может быть, чтобы не случилось. А там уже, оказывается, бой шел…
- Где? - не сразу понял Ким.
- "Где, где", - сердито передразнила она. - Там, на границе!
- Да, конечно, - подтвердил Ким. - В три часа тридцать минут.
- Понимаешь, уже двенадцать часов там бой идет! - горячо, возбужденно заговорила она. - И пограничники, наверное, гибнут, а ты еще здесь, еще и до города-то не дошел, а еще от города сколько километров до той границы! И плететесь спокойненько, так, будто на прогулку!
Ким удивленно посмотрел на нее. Глаза у девушки стали непривычно злыми, словно именно он, Ким, был повинен в том, что в первый день войны оказался не на границе, а в глубоком тылу.
Жердев, шедший впереди взвода, услышал ее слова и поспешил навести порядок.
- Курсант Макухин, вы почему разрешили посторонней идти в строю? - спросил он, подходя к расчету.
Ким ощутил острый прилив стыда.
- Нет-нет, он не разрешал, - смело обратившись к Жердеву, заговорила девушка. - Это я сама себе разрешила. Вы уж не гоните меня, я сейчас уйду, вот только одну просьбу передам - и уйду.
- Поймите, нельзя посторонним в строю, - настаивал Жердев.
- Я все понимаю, - покорно сказала она, - ну просто все, до каждой буковки понимаю. И если бы вы на учения шли, я бы ни за что и близко не подошла, честное слово! Но вы же на войну идете! - Девушка произнесла эти слова так, будто уже очень хорошо знала, какая она, война. И тут же, точно позабыв о существовании Жердева, повернулась к понуро шагавшему Киму: - Скажи, ты можешь мне помочь, можешь? Только правду скажи и, если не можешь, или это тебя обидит, или еще что, сразу признайся и откажись…
- Я готов помочь, - сказал Ким. - Говори!
Девушка сунула руку за пазуху, проворно вытащила треугольничком сложенный конверт и протянула его Киму:
- Я загадала: если передашь ему, значит, все будет хорошо, значит, его не убьют…
Ким взял треугольник, все еще не понимая, что он должен с ним сделать. Девушка осознала это и, вдруг решившись, обрушила на него поток прерывистых, стреляющих слов:
- Передай, найди его и передай! Ты обязательно увидишь его. Там, на границе. Вы же на одной войне будете воевать. Я написала адрес, это очень легко найти. Понимаешь, он тоже служил здесь. Два года назад. Он пограничник. Теперь лейтенант, начальник заставы. Он уже воюет. И ты встретишься с ним там, на фронте. На войне люди часто встречаются. Ты только передай, и все. Ты сможешь? У меня одна надежда на тебя, понимаешь? Почта теперь мне не поможет. Они же первый снаряд - по заставе, эти гады фашисты. Это же ясно. И почта туда теперь не придет. А ты придешь, ты же идешь на войну, ты еще поспеешь, ведь так же? Ты передашь?
- Передам, - пообещал Ким, чувствуя, как рушится все, на что он еще не терял надежды.
- Я верю тебе. И никому больше не могу доверить этого, - она взглянула на Кима с печалью и надеждой. - Ты такой искренний, честный…
- Не надо меня хвалить, - прервал ее Ким. - Очень прошу тебя, не надо.
- Я так благодарна тебе! - Заметив хмурый взгляд Жердева, она вышла из строя и пошла по обочине. - А вы его, наверное, наказали, да? Вижу, вижу, что наказали, а это несправедливо. Он из-за меня опоздал. Может, я уже в сырой могилке лежала бы, если бы не он.
Жердев молчал, будто и не слышал ее запальчивых слов.
- Перестань, - рассердился Ким. - И пожалуйста, оставайся. Я все постараюсь сделать, если, конечно, встречу.
- Встретишь! - порывисто схватив его за руку, воскликнула она, будто все время только и ждала этого слова. - И не сердись на меня. - Она, пошатываясь, остановилась, точно все еще не веря, что Ким уйдет вслед за тяжело и грузно покачивавшимся стволом гаубицы. - До свидания! Запомни, его Семеном зовут. А фамилию легко запомнить: Легостаев!
Батарея приближалась к первым домишкам города. Оглянувшись, Ким уже не увидел девушки, и сердце сжалось от внезапной тоски. В эти минуты он понял, что теперь никогда - что бы ни ждало его на войне - не сможет забыть ее и не простит себе, что так и не признался ей в любви.
- Курсант Макухин! - прервал его мысли Жердев. - То, что она сказала, правда?
- Не все ли равно, товарищ лейтенант? - сокрушенно сказал Ким, словно боясь, что его обвинят в тяжком грехе.
Жердев удивленно покрутил головой и ничего не сказал. Потом, уже в городе, он подошел к Киму, положил руку на его узкие, худые плечи и слегка стиснул их.
- Вот так, теоретик, - вздохнул он. - Вот так бывает…
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Семен Легостаев бредил звездами. Без звезд, думал он, земля была бы одинокой, неприкаянной и слишком гордой. Звезды напоминали, что есть еще иные миры, таинственные и недосягаемые.
Звездное небо распаляло мечты. Не удивительно: Семен всей душой любил астрономию. В школе он наперечет знал названия созвездий, любил путешествовать по атласу звездного мира. В пограничном училище на ночных занятиях по тактике хорошо понял, что звезды помогают людям в пути, а не просто с неутоленным любопытством глазеют на землю: звезды оказались прекрасными ориентирами.
С тех ночей звезды особенно полюбились ему, без них на душе было тягостно и одиноко. И когда один из его друзей-курсантов с опрометчивой запальчивостью заявил, что не понимает, почему нужно изучать звезды, когда столько еще не познанного на земле, и почему люди, никогда не бывавшие, к примеру, в соседней с Москвой Рязани, спешат лететь на Марс, Семен не стал спорить с ним, он просто сказал:
- Родились мы с тобой под разными созвездиями…
Единственное, чего не любил Семен, - это падающих звезд. Несмотря на всю красоту и необычность этого зрелища, в нем было что-то противоестественное. Падая, звезды полыхали над заставой, как холодные факелы. Небо было на редкость щедрым: ночи пролетали стремительно, охотно сдаваясь в плен ранним рассветам. Тьма неуловимой тенью стлалась над границей, чтобы исчезнуть в тихом сиянии лунного света. Звезды вспыхивали и гасли в черной воде реки. Они трепетали на глянцевых стволах берез, украдкой заглядывали в холодные влажные отпечатки следов, оставленных на проселке копытами верховых коней.
Звезды воскрешали воспоминания. Все думы Семена заполонила Настя, словно на всей земле не было больше ни одной девушки, которую он смог бы полюбить.
В свободные от службы минуты его тянуло к стихам Блока. И теперь, где бы он ни был: на проверке нарядов или на стрельбище, стоило чуть расслабиться, как в голову лезли одни и те же, звучащие как откровение и как укор строки: "Тот, кто любит, тот самый бесстрашный - больше боли б ему, больше мук…"
Впрочем, чаще всего приходилось забывать не только о Блоке, но и о самом себе. Прошло не так уж много времени, как уехал отец, а на участке заставы стало и вовсе невмоготу от наглости немцев.
Взять хотя бы сегодняшний день. Семен с ординарцем объезжал контрольно-следовую полосу, как вдруг его внимание привлек стоявший на сопредельной стороне офицер с биноклем. Щеголеватый и стройный, он то и дело вскидывал к глазам бинокль. Он смотрел в бинокль не так, как смотрят военные - дотошно, скрупулезно изучая интересующие их объекты, цели и ориентиры, - а как наслаждающийся природой и упивающийся собственным великолепным настроением человек, совершающий богатую впечатлениями прогулку. Возле офицера неторопливо прохаживался ефрейтор, чья нескладная, громоздкая фигура еще более рельефно подчеркивала стройность и молодцеватость его командира.
Семен из укрытия смотрел на офицера, мысленно сравнивая его с собой и подспудно, независимо от своей воли, зажигаясь чувством неприязни и раздражения из-за того, что офицер вел себя слишком самоуверенно и бесцеремонно, всем своим видом показывая, что вполне может и даже хочет вот так же самодовольно и нагловато-весело ходить по любой территории, кому бы она ни принадлежала.
- Наблюдайте внимательно, - приказал Семен Фомичеву, лежавшему рядом с ним, встал и пошел к укрытию.
Семен похлопал своего коня по упругой лоснящейся шее и, набрав левый повод, вставил ногу в чуть звякнувшее стремя, готовясь опуститься в седло, как его остановил встревоженный и удивленный голос Фомичева:
- Товарищ лейтенант… Товарищ лейтенант…
Семен обернулся и тут же услышал раскатистый, звонкий и безудержно-веселый смех немца. Ярость охватила его: офицер стоял у нашего пограничного столба и, обхватив его длинными, гибкими руками, пытался раскачать, будто пробуя, насколько крепко он врыт в землю. Столб не подавался, и немец, то и дело поглядывая в нашу сторону, по-мальчишески задорно, лающе хохотал. Семен хорошо видел его лицо - оно было красивым, даже слишком красивым для мужчины, и эта красота никак не вязалась с тем, что делал сейчас этот вконец обнаглевший, самоуверенный фашист.
Семен выхватил револьвер и выстрелил вверх. Офицер удивленно взглянул в ту сторону, откуда раздался выстрел, как бы сожалея, что русские пограничники придают его невинной шутке столь серьезное значение. И тут же разразился новым приступом громкого хохота. Он нехотя отошел от столба, не переставая смеяться.
"Кто ты? - подумал Семен. - Наверное, мы с тобой ровесники. Оба недавние выпускники училищ. Но какие разные!"
Только теперь Семен заметил, что из кустарника навстречу ему неторопливой, сосредоточенной походкой шел второй офицер. Он не смеялся, был мрачен и, казалось, не разделял веселой беззаботности первого. Подойдя вплотную к продолжавшему хохотать офицеру, он что-то сказал ему и погрозил кулаком в сторону советской заставы. Потом они скрылись в кустах.
- Разнуздались, паразиты, - жестко произнес Фомичев, будто речь шла о лошадях. - Зануздать их пора, товарищ лейтенант.
- Пора, - подтвердил Семен. - Придет время - зануздаем.
Они поехали дальше. Семен хмурился, с трудом сдерживал раздражение. За последние дни на него, будто по заказу, свалилось много неприятностей. Одна из них оставила тяжкий и горький осадок на душе.
Случилось это вскоре после отъезда отца. Семен уже совсем было решил попросить краткосрочный отпуск, чтобы съездить за Настей, как неожиданно его вызвали в отряд. С той поры, как накалилась обстановка, офицеров с границы в штаб отряда вызывали очень редко, обычно штабники сами приезжали на заставы и на месте решали возникавшие вопросы. Поэтому так насторожил Семена звонок Орленко. Тем более что в этот раз Орленко обошелся без обычных для него шуток.
- Вот, братец мой, - будто извиняясь перед Семеном, сказал Орленко, отводя погрустневшие глаза в сторону. - Честно говорю: ломаю голову, как разговор начать. Эх, да чего тут мистерию-буфф разыгрывать. Конкретно, влетело мне за твоего отца по первое число.
- За отца? - встревожился Семен. - Случилось что? Не понимаю…
- Я вот тоже не очень-то все это понимаю. Сперва думал, разыгрывают меня. Герой Гвадалахары, орденоносец, известный художник…
- И что же? - Семен уже не мог сдерживать себя. - Что же?
- Как тебе сказать… Обвиняют его в чем-то серьезном. А меня в том, что на границу пустил, на заставу.
Орленко говорил все это необычно медленно, подбирая слова, и Семену казалось, что тот не решается сообщить ему самого главного.
Так оно и было. Правда, ему, Орленко, не сочли возможным сообщить обо всех причинах, вызвавших арест Легостаева, но дали понять совершенно определенно, что он как политработник проявил явное благодушие, беспечность, если не самое настоящее ротозейство. Начальник отряда Смородинов, получив нагоняй из округа, распалился и круто повел себя в разговоре с Орленко, поставив ему в вину то, что он своевременно не доложил о своем решении отправить Легостаева-старшего на заставу.
- Он же орденоносец, воевал в Испании… - пытался оправдываться Орленко.
- Наивный ты человек, - недобро усмехнулся Смородинов и, понизив голос, добавил: - Ты что, запамятовал, как не чета твоему Легостаеву… - Он, не договорив, оборвал мысль на полуслове. - А теперь вот жди "оргов", - так он сокращенно называл организационные выводы. - Влетит нам с тобой по первое число.
- Да в чем его конкретно обвиняют, Легостаева? - наперед зная, что не получит ясного и прямого ответа, спросил Орленко.
- Об этом, товарищ дорогой, нам не докладывают, - внушительно сказал Смородинов. - Давай лучше подумаем, что делать будем с Легостаевым-младшим.
- А что с ним делать? Сын за отца не отвечает…
- Да ты кто - дите? - вскинулся Смородинов. - Любой же начинающий следователь тебя к стенке припрет: отец приезжал к сыну? Приезжал. Отец арестован? Арестован. У нас зря не арестуют. А куда он, этот отец, приезжал? На заставу. А кто даст гарантию, с какой целью он туда приезжал?
- Все ясно, - сказал Орленко. Он отлично понимал, это не тот случай, когда надо петушиться и ерепениться. И в то же время решил постоять за Легостаева-младшего. - Что касается Семена Легостаева, - добавил он твердо, - то я за него ручаюсь. Коммунист. Сделал заставу отличной. Первая по задержаниям нарушителей границы. Боеготовность на высоте, в пример ставим.
Начальник отряда вытер носовым платком бугристый лоб, устало сказал:
- И я ручаюсь. А что толку? Все равно прикажут отозвать с заставы. В тыловое подразделение. Как минимум. Так ради него самого…
- Хорошо, - согласился Орленко. - Если ради него.
- Романтик ты, Орленко, ей-ей, романтик. А я реалист, за грешную землю зубами держусь. И обязан принять соответствующие меры. Что будет потом - это уж дело десятое. Там разберутся. А Легостаева немедленно отзови. И объясни ему, растолкуй в пределах возможного. Ну, скажи, что нужно укрепить тылы.
- Так он мне и поверит, - грустно улыбнулся Орленко. - Ну сам посуди. Конкретно, граница - как бочка с порохом, поднеси спичку - взорвется, а мы его в тыл…
Начальник отряда задумался, что-то припоминая.