Профессор все не мог установить, как ему обращаться к этой девчонке: на "ты" или на "вы". Вообще он предпочитал "ты", но с женщинами говорил на "вы". Наташа, с одной стороны, вроде бы и женщина, с другой - какая же она женщина?.. Алексей Архипович подбирал фразы, в которых личных местоимений вообще не было. Впрочем, это удавалось ему не всегда, он путался.
Осмотрев как бы по инерции еще два - три образца, профессор снял очки.
- Степан, все забываю тебя спросить: почему ты никогда не побалуешь нас гитарой?
- Да я, Алексей Архипыч, вы же знаете, не мастак на эти штуки.
- Хм! "Не мастак"! Для чего же, спрашивается, тебе инструмент доверили?
- Да как сказать, - неопределенно буркнул Степан, склоняясь над кисетом.
- А ведь зря я его тогда за гитару обругал, а?
Профессор сказал это совершенно серьезно, и всем было ясно, о ком он говорит, - о Юре. Наташа улыбнулась:
- Вы, Алексей Архипович, всегда так: отругаете человека, а потом жалеете.
- Жалею я сразу. Только сознаюсь потом.
Все заулыбались и потеплели. Приятно знать, что начальство, если и ругает тебя, все-таки жалеет. Особенно такое начальство, как профессор Кузьминых.
- А сознайтесь… - Наташа задумчиво положила руку на загривок Томми. - Только вы не обижайтесь. Группу на Вангур вы согласились… вы послали наверняка или…
- …наобум, да? - Брови профессора дернулись вниз.
- Ну…
- Ни "наверняка", ни "наобум" в науке не существует, - сердито перебил ее Алексей Архипович. - В науке существуют гипотезы, предположения, основанные на фактах, и истины, вытекающие из фактов. Иногда, чтобы установить истину, мы идем и на риск. У науки, уважаемая, есть долг перед народом, перед страной. Вы вроде человек грамотный, и не вам объяснять, что титан - это сверхпрочные реактивные самолеты, это широкая дорога для развития атомной техники. Стране сейчас очень нужен титан. Вот и все. Понятно я вам это изложил?
- Так и знала: обидитесь.
- Экая у нее самоуверенность! И опять ошиблась. Могу даже улыбнуться. Если очень желательно.
- Очень желательно.
- Ну-ну! После ужина.
- У вас что - улыбки по строгому расписанию? Как у Пушкарева?
- По мере надобности.
Наташа чуть задумалась, медленно поглаживая пса.
- Нет, - сказала она, - Борис Никифорович, пожалуй, чаще улыбается.
- Плетнев, - профессор прищурился, - тот еще чаще.
- А что! Николай Сергеевич действительно веселый человек, славный…
- На вечеринках, наверное, хорош, - почти в тон с Наташей и в то же время как-то неопределенно, словно скрывая особый смысл своих слов, поддержал профессор. - Как говорится, душа-парень.
- На вечорках-то куда ни шло, - ухмыльнулся в бороду Степан. - Парень весе-олый!
- Наверное, хорош… - тихо обронила Наташа. - Знаете, очень мне обидно, что вы меня не отпустили на Вангур.
- А вы не торопитесь обижаться. Может быть, и, сидя здесь, вы поможете им. Вот поглядите.
Надев очки, Алексей Архипович быстрыми, точными лилиями набросал в записной книжке схематический разрез местности. Слева взбугрился Ключ-камень, вправо, на восток, ровной плоскостью уходили к долине Вангура болота.
- Вот поглядите. - И, помогая себе карандашом, профессор коротко изложил мысль, которая занимала его, видимо, не первый день.
Отряд Кузьминых был занят исследованиями большого рудного тела, обнаруженного на западном склоне Ключ-камня. Некоторые отрывочные наблюдения подсказывали, что на противоположном, восточном склоне горы очень возможна зона метаморфических, то есть измененных рядом геологических причин, пород, содержащих титановые минералы. Если так, то именно эти породы с Ключ-камня могли образовать россыпи рутила в долине Вангура. Веками по крупицам сносились они вниз, в бассейн реки, и скапливались там.
Исследование зоны метаморфических пород на Ключ-камне могло бы дать косвенное доказательство того, что в долине Вангура действительно есть перемещенные россыпи рутила.
Об этом и сказал сейчас профессор Кузьминых.
- Но, Алексей Архипович, миленький… Ой, извините… Но ведь тогда мы должны срочно, просто немедленно обследовать и восточный склон и подошву Ключ-камня!
- Так уж и немедленно?
- Конечно!
- Это не только поможет определить положение рудного тела здесь, - поддержал Наташу долговязый Кеша, техник-магнитометрист, - это поможет и поискам на Вангуре.
- Соображают, - не без ехидства одобрил Кузьминых. - Однако, молодые люди, не до конца соображаете. Мы, знаете, не можем этак… бесконечно распылять силы. Перебросить сейчас людей на восточный склон - значит зарезать работы здесь, на западном.
- Но ведь это важно!
- Работы-то зарезать?.. Нельзя. И мне небось любопытно посмотреть, что там, на восточном-то склоне. Только позднее. Всему свой черед. Вначале надо управиться здесь.
- Здесь-то дело верное, а на восточном - бабушка еще надвое сказала, - не совсем поняв разговор, вступил в него и Степан. - И то кое-как хватает силенок управиться…
- Вот так… Ну ладно, к этому мы еще вернемся. Успеется. А сейчас, - профессор нагнулся за очередным образцом, - продолжим.
Наташа уже взялась за свою старенькую ручку-самописку, уже вывела номер: "365", и вдруг словно что-то толкнуло ее.
- Алексей Архипович! А пещера! - Она почти выхватила у профессора записную книжку.
Как же это раньше она не догадалась? Ведь вот же… Ох, Наташка, какая ты молодчина! Уж теперь-то Алексей Архипович не назовет тебя легкомысленной. Теперь-то он увидит, какая у него умная, думающая, инициативная помощница.
- Ведь вот… - Наташа торопливо набросала на профессорской схеме предполагаемые очертания пещеры. - Что, если копнуть в пещере на контакте известняков с основной породой?
- Ишь, какая быстрая!.. "Копнуть"! Сказать-то просто. Многовато еще легкомыслия, уважаемая, многовато… Ну-ка… Какой там номер? Триста шестьдесят… пятый? Пишите…
У Наташи задрожали веки, она хотела что-то сказать, но передумала, с обидой поджала губы и низко склонилась над записью.
2
А жизнь четверых на Вангуре потихоньку ползла вперед. Она была однообразной и пока ничем не порадовала геологов. У них, в сущности, было только два дела: плыть на лодке и вести шлиховую съемку.
Шлиховая съемка - это в основном битье шурфов. Все очень просто. Киркой и лопатой надо выкопать яму, чтобы посмотреть, что лежит под слоем почвы там, в глубине. Для этого нужно набрать в лоток породу, веками копившийся на берегу реки песок и промыть. Вода унесет все, что полегче, и останутся шлихи, наиболее тяжелые минералы. В них и ищи рутил.
Все очень просто.
Но рутила не было. Местами попадались его следы, ничтожные, очень мало значащие крупицы. И на шлиховой карте, помечая места, где закладывались шурфы, Пушкареву приходилось писать цифры, неизменно начинавшиеся с ноля: "0,5%", "0,0%", "0,2%"…
Первые неудачи никого не удивили и не огорчили особенно. Очень спокойно, как к должному, отнесся к ним и Николай Плетнев. Нет рутила - будет ниже по течению.
Но и ниже рутила не было.
Пушкарев решил последовательно "прощупать" все притоки Вангура. Вначале Николай охотно поддержал его: больше площадь поисков - больше шансов найти руду. Однако уходили дни, и вместе с ними убавлялись шансы на успех, таяла надежда. Николай начинал нервничать. Его уже раздражала спокойная размеренность методики Пушкарева. Какой смысл лазать по всем этим мелким притокам Вангура, если все равно рутила там нет? Что ни речонка, то два - три потерянных дня.
Пушкарев рассуждал так. В нижнем течении Вангура, где когда-то были обнаружены знаки рутила, элювиальной, то есть оставшейся на месте образования, рудной россыпи нет. Речь идет о поисках перемещенной россыпи. Питать ее могли воды, принесшие рутил со стороны Уральского хребта. Значит, руда могла накопиться в долине не только Вангура, а и любой из речек.
Соглашаясь с этими рассуждениями, Николай продолжал их. Речки впадают в Вангур. Если месторождение находится на одной из них, она все равно притащит какую-то часть рутила к Вангуру. Значит, искать руду можно и прямо на Вангуре, у мест впадения его притоков.
Ну, а если эта рутилоносная речка давным-давно исчезла, пересохла или нашла другое русло?
Но ведь когда-то она все-таки впадала в Вангур!
- Что ж, значит, не заглядывая в притоки, обследовать только Вангур? - Пушкарев насмешливо щурился.
- Вот именно! - горячился Николай. - Мы сэкономим и силы и время.
- А на шлиховой карте, в отчете что укажем?
- Мы что, для отчета работаем? Да?
- Не петушись. Мы-то работаем не для отчета, а вот отчет - для нас. Как ты будешь строить свои выводы, если в отчете, на шлиховой карте будут белые пятна, пустые места?
- Я буду строить выводы не на пустых местах, а на найденном месторождении!
- Сначала его надо найти…
Юра в эти споры не вступал. Ученые мужи… им виднее. Впрочем, своя точка зрения у него была. В душе он стоял на стороне Пушкарева, но поддерживать его в открытую не хотелось: в Николае Юра видел наиболее близкого себе товарища, Пушкарев же для него… Правда, отношение к Пушкареву у Юры постепенно менялось. В урмане он оказался не совсем таким, каким был в городе, в институте.
Борис Никифорович оставался замкнутым, суховатым, порой черствым. Но эти его недостатки начинали в глазах Юры искупаться достоинствами, без которых в тайге не проживешь: Пушкарев не боялся черной работы, умел и не ленился делать все, что нужно делать в лесу, был решителен и тверд. За его спокойными, казалось, бесстрастными репликами чувствовалась уверенная властность.
Эту властность хорошо ощущал и Николай. Он понимал, что попал в руки сильного человека, и это еще больше злило его: Пушкарев настоит на своем и будет методично, аккуратно ставить на шлиховой карте нолики, ничуть не страдая оттого, что это нолики. Лишь бы карта была составлена по всем правилам, а найдут они рутил или нет - это дело второе…
День за днем они били шурфы. Руки огрубели и покрылись мозолями и ссадинами. Старый Куриков не знал и не любил земляных работ, но и его Пушкарев заставил взяться за лопату. Правда, толку от старика было не очень много, и основная тяжесть ложилась на Пушкарева и Николая. Юра помогал им не всегда: он выполнял дополнительное задание профессора по гамма-съемке и часами вышагивал по тайге со своим "урманчиком" - так ласково окрестил он полевой радиометр "УР-4".
Вангур вел себя хорошо и больше не строил геологам никаких каверз. Неторопливо, но ходко нес он свои темные, буроватые воды. С обеих сторон реку сжимал густой, мрачный лес. Местами берега подходили друг к другу совсем близко, стояли как две линии громадного частокола, и только наверху между ними светлела узкая полоска бледного северного неба.
Глава шестая
1
Когда-то один из свирепых уральских ураганов прочесал здесь тайгу. Это было давно: поваленные бурей гиганты уже иструхлявились и сгнили, нога уходила в их стволы, как в мох, но их было много, и они мешали идти. А вдобавок на месте, очищенном тогда ураганом, буйной порослью взметнулся молодняк, теперь уже ставший вполне солидным, настоящим лесом. В нем еще не было стариков гигантов, деревья поднимались ровно и потому спорили между собой и, торопясь и жадничая, стремились захватить как можно больше места. Разве они думали о том, что тут, между ними, придется пробираться с радиометром на груди Юре Петрищеву?..
Солнце за серой облачной пеленой катилось, наверное, уже вниз. Юра устал и шагал медленно. Собственно, медлил он не от усталости: просто, работая с радиометром, идти быстро нельзя, тем паче по бурелому и чаще. Мало того, что на груди у тебя прибор весом в несколько килограммов, - в руке еще штанга зондирующей гильзы, глаза следят за стрелкой счетчика на щитке, а слух напряженно ловит непрерывно поступающие в телефонные наушники сигналы из недр, то громкие, то слабые, почти совсем не слышные.
Все же, хотя Юра и был занят работой, глаза исподволь отмечали какие-то наиболее яркие, необычные черточки в окружавшем его однообразии урмана: то искривленный и сплошь покрытый слоем зеленовато-серого мха ствол, будто какое-то марсианское, что ли, растение; то громадный, расщепленный молнией кедр, склонившийся устало и грузно; то мрачную щетину молодого пихтача, такую густую, что, если б упасть на нее с неба, так бы и остался лежать на вершинных ветках, и они, поднявшись, вернули бы тебя небу, не пустив на землю… Недалеко от пихтача попалось небольшое обнажение гранитопорфиров. Юра задержался около него, пощупал пустую брезентовую сумку для минералогических образцов, болтавшуюся на боку, помедлил и двинулся дальше.
Какое-то нехорошее смутное чувство целый день копошилось сегодня в душе. Юра попытался отделаться от него, оно не исчезало, и он понял, что оно не может исчезнуть. Это чувство осталось после сегодняшнего утреннего спора между Николаем и Пушкаревым. Собственно, спора не было: Николай говорил несдержанно, зло, упрекая Пушкарева в неправильной методике поисков, а Пушкарев молчал, лишь изредка вставляя фразу, две.
Очень это плохо - ссора в тайге. В большом коллективе она не страшна. Коллектив или потушит ее, или разожжет и доведет до конца, так или иначе рассудив, кто прав, кто виноват. А здесь, в глуши, от нее не огонь, а едкий, горький дым, копоть, и леший его знает, когда и где огонь прорвется и каких натворит бед. И мнет душу сумрачное беспокойство, и неуютно бывает у костра, когда настороженно прислушиваешься к каждому слову: не оказалось бы оно "не тем", неловко сказанным…
С этой невеселой думой Юра подошел к биваку.
Пушкарев, сидя на отвале шурфа, склонился над шлиховой картой. Те же, все те же пометки: "Шурф 17.0,2%", "Шурф 18.0,0%"… Рядом, небрежно отодвинутый, перевернулся лоток со шлихами, тут же валялась лупа.
Юра снял наушники и начал укладывать прибор в футляр.
- Ну, как у тебя? - лениво поинтересовался Николай, выбрасывая из шурфа лопату и кирку, и покосился на пустую брезентовую сумку.
- Государственная тайна, - неохотно пошутил Юра. - Все покрыто мраком неизвестности… А у вас?
Николай не ответил.
- Куриков, забери! - крикнул он проводнику, указывая на инструмент, и выбрался из ямы.
Пушкарев задумчиво и, пожалуй, печально посмотрел на Юру, потом улыбнулся своей смущенной, застенчивой улыбкой:
- Тоже… мрак неизвестности.
- Это у нас какой? Девятнадцатый? - Юра кивнул на шурф.
- Девятнадцатый, - подтвердил Пушкарев, спрятал записную книжку и начал сворачивать карту. - И все тот же результат: ноль.
- А какой же еще может быть? - сказал Николай, старательно отряхивая штаны. - Если Борису Никифоровичу угодно копаться там, где титановых руд нет, конечно, результат будет нолевой.
Руки Пушкарева, складывавшие карту, на мгновение замерли, но тут же аккуратно продолжили дело. Бросив быстрый взгляд на Николая, Пушкарев медленно сказал:
- Мне "угодно" одно: добросовестно выполнить порученное дело.
Николай криво усмехнулся:
- Ну ясно. Право руководителя группы… Начальство!.. - И вдруг закричал: - Но ведь за свою идею отвечаю я!
- А я, - возразил Пушкарев, - отвечаю за проверку этой идеи. - Он встал, угрюмо помолчал. - Ну, двинулись…
Молча столкнули они лодку, молча сели в нее. Вангур безропотно потащил их вперед.
2
Река бежала, сжатая урманом. Угрюмой громадой привалился он к Вангуру и молча и сумрачно смотрел на легкую скорлупку, скользящую по узкой водяной дорожке.
Лодка проходила под поваленным бурей большим деревом, которое комлем упиралось в один берег, а вершиной легло на кроны деревьев другого берега. Николай отнял бинокль от глаз и тронул плечо Юры:
- Смотри…
Гигантская лиственница далеко впереди перегородила реку. Подплыли ближе. Ствол дерева лежал в воде и выступал над поверхностью. Пути вперед не было. Куриков подвернул к берегу.
Лодка была тяжелая, ее пришлось тащить волоком.
- Теперь, выходит, мы водо-кочко-бреголазы? - пытался пошутить Юра, но тут же с унылой самокритичностью признался: - Не смешно.
Николай повернулся к проводнику:
- Куриков, и много будет… такого?
Старик подумал, пожевал губами:
- Кто знает?
Впереди уже была видна точно такая же преграда. Урман ставил свои заслоны…
В эти дни все как-то сразу осунулись, исхудали и вдруг заметили, что одежда на них обтрепалась и порвалась. Николай перестал бриться и мрачно шутил:
- Материал для диссертации. - Он тыкал в свою бородку. - Разве это не доказательство подвижнического научного труда?
А на третий или четвертый день "путешествия волоком" он бросил в сердцах:
- Черт его знает! Так, видимо, ничего мы и не найдем?
- Это почему? - Пушкарев спрашивал нарочито спокойно, будто все шло нормально.
- Да что, не ясно, что ли? Никаких признаков.
- Неизвестно, что еще впереди.
Николай усмехнулся:
- Очень хорошо известно. - И показал вперед.
Там виднелись сразу несколько деревьев, лежащих поперек течения.
Пушкарев взглянул на них - тяжелые, мокрые стволы, упрямо ложащиеся на пути всюду, куда ни ткнись, - и страшное липкое видение встало в памяти. Однажды его с отцом завалило в небольшой старательской шахте. Отец хорошо знал ее и надеялся выбраться. Они лезли по старому, заброшенному ходу, но и он оказался заваленным. Отец не мог проползти и велел пробираться сыну. Борис пополз один в жуткой молчащей темени, и сверху на него напирали, грозя обрушиться, тысячи пудов породы. В конце концов застрял и он. Дрожащими и потными, еще слабыми мальчишескими руками он шарил вокруг, и руки натыкались на твердый камень, холодную, вязкую глину и мокрые, осклизлые бревна рухнувшей крепи. Они были всюду - спереди, сзади, сверху. И еще были молчащая темень и грозная, тысячепудовая тяжесть земли. Борис закричал так, что отец подумал: конец. Он выбрался назад, почти потеряв сознание. Потом они пробивали себе выход. Они не знали, пробьют ли, но верили и пробивали…
Все это мелькнуло перед Пушкаревым, когда он взглянул сейчас на эти мокрые, тяжелые, упрямые стволы.
- Ну ладно, там посмотрим, - сказал он и полез в лодку.
Куриков стоял на берегу. Умоляюще взглянул он на Пушкарева:
- Минунг юн… Шайтан, однако, не велит дальше плыть.
Пушкарев выпрыгнул обратно, на землю. Он подошел к проводнику, хмуря брови, постоял и вдруг обнял старика и мягко похлопал по плечу:
- Не тужи, Куриков, не тужи. Все будет хорошо. Поплыли! Ну…
Пушкарев подтолкнул его к лодке, и маленький, съежившийся Куриков послушно, как ребенок, тихо уселся на корме…
Шли дни.
Время отдыха приходилось сокращать. На ночевки останавливались уже в темноте.
В этот вечер причалили у небольшой поляны, приткнувшейся к Вангуру. Ели, кедры, лиственницы, тесно сгрудившись вокруг, прикрывали ее с трех сторон, и поляна манила к себе спокойствием и уютом.