- Правильно, проверят. Это дело у них, нужно признать, поставлено отменно. Они не дураки - это тоже верно, но и мы не лыком шиты! Придётся тебя по-настоящему отправить за решётку, а потом инсценировать побег. Затем на самолёт - и в лес к Ивану Ивановичу. Там осмотришься, изучишь обстановку и по нашей команде пойдёшь к "любимому дядюшке" в гости.
- А как я объясню своё появление в городе за линией фронта?
Полковник подошёл к столу, взял из красной папки лист гербовой бумаги с фашистской свастикой и протянул Николаю.
"Настоящим удостоверяется, что Крылов Виктор Викторович проявил смелость и находчивость, не щадя жизни доказал преданность Великой Германии, оказал неоценимую услугу немецким войскам в борьбе с большевиками.
Генерал Теске, командир 281-й моторизованной дивизии".
- Нравится? - спросил полковник Николая.
- Да, но…
- Слушай дальше, и всё станет ясно. Предположим, ты перешёл фронт на участке этой дивизии, скажем, четырнадцатого. А три дня спустя на этом участке был сильный бой. Да, да, бой был - это уже действительность. Наши войска потеснили противника. Командир дивизии, между прочим, очень известный и далеко не глупый генерал, пал смертью храбрых во славу фюрера, и труп его остался на поле боя. Твой документ датирован шестнадцатым, а бой начался семнадцатого вечером. Это значит, что ты оказал услугу генералу накануне боя, и справка выдана, когда он был ещё в полном здравии. Теперь пусть проверяют…
Воспоминания Николая, промелькнувшие в доли секунды, были прерваны вопросом Демеля. Тон был так вежлив, что Николай сразу насторожился.
- Вы сами пришли к нам?
- Так точно.
- Что руководило вами - идейные убеждения или обстоятельства?
- И то, и другое, - сразу же ответил Николай. - Точнее: мои убеждения довели меня до такого состояния, когда обстоятельства стали нетерпимыми. Я приговорён военным трибуналом к высшей мере.
- За что?
- За измену Родине.
- И всё?
- Нет. Ещё за хищения.
- Какие?
- Военное имущество, деньги…
- Ещё!
- Всё.
- Значит, - усмехнулся Демель, - как говорят жрецы Фемиды, вас привлекли к ответственности по совокупности преступлений?
- Так точно, господин майор.
Демель медленно поднял глаза на Николая.
- А почему вы решили, что нам нужны жулики и изменники?
- Я не жулик и, тем более, не изменник. Это большевистские ярлыки. Я взял лишь мизерную часть тех богатств, которые Советы отобрали у моих родителей.
- О! Это другое дело! - с иронией воскликнул Демель. - Вы идейный борец за справедливость, а не вор. Просто у вас принципиальные расхождения с Советами по вопросу определения форм собственности при социализме. Вы признаёте только одну из этих форм - личную. Другие же вас интересуют, видимо, лишь как факторы, влияющие на изменение объёма личной собственности.
- Примерно так, - сказал Николай и подумал: "Прав был комиссар партизанского отряда: далеко не прост майор Демель. Куда ты гнёшь, хитроумный гестаповец, какую ловушку расставляешь мне?"
- Хорошо, - примирительно сказал Демель. - Я умею, стараюсь, во всяком случае, уважать действия и мотивы, их побуждающие, любого человека. Ваши деяния направлены против коммунистов, и это нас вполне устраивает.
- Я очень рад, - смиренно промолвил Николай.
- Но это не всё!
- Слушаю вас!
- Меня интересует - кем вы сами считаете себя? Поясню: русские считают вас изменником и приговаривают к расстрелу, мы считаем вас… впрочем, я позже вернусь к этому. А вы сами что думаете?
За иронией и суховатой академичностью Демеля скрывалось стремление, и оно показалось Николаю искренним, понять собеседника. "Ладно, - подумал Николай, - я буду грести по течению, постараюсь быть "откровенным".
- Что же вы молчите? - вежливо спросил Демель.
- Мне очень трудно ответить на этот вопрос, - осторожно начал Николаи. - С одной стороны, - я, конечно, чувствую себя русским. Я люблю Россию! С другой стороны, - я ненавижу большевиков, которые отняли у меня всё!
- Отдавая дань вашей откровенности, я сомневаюсь в справедливости ваших слов, - сказал Демель.
- Вы не верите мне?
- Нет. Это не то! Вам я сейчас верю. Но вы - это ещё не весь народ. Мне кажется, что большинство русских думает наоборот, - что советская власть как раз дала им всё, о чём раньше они не могли даже мечтать.
- Может быть, и так. Но этому большинству нечего было терять! - Николай даже встал от волнения.
- Понятно, господин Крылов, вы есть классовый враг советской России и понимаете, что мы воюем не с русским народом, а с коммунистами.
- Мне очень приятно, господин майор, что вы это понимаете. Но многие, к сожалению, думают, что русские и коммунисты - это одно и то же.
- Да, в этом очень много правды, - задумчиво сказал Демель, - и это очень прискорбно. Да, да, многие так думают.
"Не многие, а - все! - злорадно подумал Николай. - Потому что это правда!"
Демель умолк, и только чёрные глаза жёстко сверлили этого странного русского. Ни страха, ни подобострастия он в нём не заметил. "А ты не так глуп, как показался вначале, - подумал Демель. - Эти твои "так точно" и преданный солдатский взгляд - либо результат хорошего воинского воспитания, либо отличная игра. Пожалуй, первое всё-таки вернее…"
- Однако вы ведёте себя смело. Ваши заявления похожи на тонкую большевистскую пропаганду.
- Агитировать начальника гестапо?! - искренне удивился Николай. - Разве у меня из миллиона был бы хоть один шанс? Это было бы сверхглупо!
Демель весело рассмеялся:
- Пожалуй, вы правы. Это был бы пустой номер.
- Так точно! - с готовностью ответил Николай.
Демелю понравился капитан Крылов. Чувствовались в нём эдакая нетронутая человеческая сила, достоинство и смелость. "Побольше бы таких партнёров, и наши успехи не выглядели бы так призрачно", - подумал начальник гестапо и с интересом уставился на Николая.
- Мне очень хочется задать вам ещё только один вопрос, но сразу предупреждаю - говорить нужно только то, что вы действительно думаете, иначе вопрос не имеет никакого смысла.
- Я отвечу правду.
- Кому достанется победа в этой войне?
- Победят русские, - не задумываясь, тихо ответил Николай.
- Русские? - Демель резко встал.
- Так точно! - ответил Николай.
Они стояли и напряжённо смотрели друг на друга. Демель не ожидал такого категорического ответа, он даже немного растерялся и не сразу нашёлся, как вести себя дальше, - благодарить этого смелого русского капитана за откровенность или наказать за неверие в светлое будущее Германии.
Молчание было коротким, но очень тягостным для обоих. Наконец Демель раздражённо спросил:
- Если вы так считаете, то какого же чёрта, извините меня, пришли к нам?
- Разве у меня был выбор?
"Логично", - подумал Демель, уселся опять в кресло, пробежался пару раз пальцами по крышке стола, почти успокоился и сдержанно спросил:
- А почему вы так уверены в неблагоприятном исходе войны для немцев? Можете ответить? Но только опять правду!
- Могу!
- Прошу!
- У вас воюет армия. Хорошо организованная, дисциплинированная, самая сильная, но только армия.
- Так, - утвердительно сказал Демель.
- А у русских воюет весь народ! - продолжал Николай.
- Так, - опять произнёс Демель и умолк. Отрешённый взгляд скользил мимо собеседника. Живой блеск в его глазах померк. "Не нравится", - подумал Николай, но тут же, смягчая обстановку, любезно сказал:
- Это только моё личное мнение. Я могу и ошибиться. И потом, господин майор, ненависть, которую я питаю ко всему советскому, не лучший советчик в моих суждениях.
- Не нужно, - устало сказал Демель. - Я благодарю вас за откровенность, но мне на будущее хочется дать вам один очень важный совет: не будьте с другими таким открытым - вас не каждый правильно поймёт.
- Благодарю вас, господин майор, я буду осторожней, - от души сказал Николай.
- Вы здраво смотрите на вещи и хорошо разбираетесь в обстановке - это делает вам честь. Но, несмотря на мои симпатии, я должен задать вам вопросы по существу: каким образом вам удалось избегнуть расстрела и перейти линию фронта?
"С этого нужно было начинать", - подумал Николай и начал неторопливо, подробно рассказывать об обстоятельствах побега из тюрьмы.
Демель слушал его, не перебивая.
Николай перешёл к событиям на фронте, рассказал в лицах эпизод его знакомства с генералом Теске.
При упоминании имени генерала Демель оживился:
- Генрих Теске! Культурнейший, благороднейший человек! Это немец старинной закваски! - И, прочитав подписанную генералом бумагу, улыбнулся: - Узнаю старину. Только он и мог так написать - просто и ясно.
Чёрные глаза Демеля опять засветились:
- Как себя чувствовал генерал? Постарел?
- Он бодр, полон сил и энергии.
- Очень рад за него, - сказал майор, но, будто опомнившись, сменил тему и проговорил сурово:
- На первый раз достаточно. Я не буду возражать против вашей кандидатуры. Но имейте в виду, мы всё будем проверять, и очень серьёзно.
Николай кивнул головой и подумал:
"Ничего другого мы от вас и не ожидали".
Военный комендант
В кабинете военного коменданта прежде всего лез в глаза огромный написанный маслом портрет Адольфа Гитлера. Это произведение изобразительного искусства принадлежало кисти местного художника-самоучки, великодушно подарившего фюреру глупые, оловянные глаза и несообразно большую с размером лица лихую косую чёлку. Кроме того, шутник-живописец сумел каким-то незаметным мазком сделать невыразительную физиономию Гитлера похожей одновременно на потрёпанное, серое от бессонницы лицо распутной женщины и на распухшего базарного пьяницу.
Эта картина всегда приводила в смятение эстетические вкусы майора Демеля.
Через день после трагической кампании под деревушкой Медведевкой он вошёл в кабинет и, не отрывая глаз от портрета, брезгливо сказал:
- Послушай, Ганс, это меня шокирует, приводит в уныние, бесит!
- Не капризничай, Франц, портрет как портрет, правда, чуть аляповатый, но не хуже, чем многие другие. Не надоело тебе твердить каждый раз одно и то же?
- Хорошо, не буду! Тем более, что ты всё равно останешься при своём мнении: глаза, нос, чёлка есть - значит, это наш любимый фюрер!
Невысокий, худощавый, с приятным живым лицом, в новом чёрном мундире, майор Демель был полной противоположностью Гансу Шварцу - крепкому, ладно сбитому, выше среднего роста блондину с белёсыми, невыразительными глазами и светло-рыжими густыми бровями.
Демель прошёлся по кабинету, рассеянно посмотрел в окно и сел напротив коменданта так, что портрет Гитлера стал ему не виден. Он был сильно взволнован:
- Мне не нравится вся эта история, Ганс. Тебе не кажется, что нас водят за нос? Пора кончать с полумерами!
- Не нужно усложнять, Франц. Всё значительно проще. Война! Сегодня они нас - завтра мы их!
- Интересно ты рассуждаешь!
- Не нравится?
- Наоборот, я просто преклоняюсь перед твоими талантами.
- Что ты имеешь в виду? - чувствуя подлог, спросил Шварц.
- Твой доклад группенфюреру.
- Разве плохо?
- Отлично! Ты окончательно убедил меня, что не обязательно хорошо делать свою работу - это не самое главное. Нужно уметь доложить! Немного слёз по поводу ужасных обстоятельств, чуть-чуть неотразимой скромности, кучу обещаний, произнесённых с пафосом, - и всё в порядке. Ты почти герой, хотя всем ясно, что ты угробил сотню солдат и бесславно провалил операцию.
- Ну, ты уже переступаешь все границы! Я выполнял приказ, а обстановка изменилась не по нашей воле и вине. Мы шли по ложному пути. Разве в этом виноват только я? Ты виноват не меньше! У тебя, мой друг, странный беспокойный характер - ты всё усложняешь, сомневаешься, чего-то ищешь. А зачем? К чему это может привести? Только к неприятностям!
- А ты всё упрощаешь, принимаешь мир таким, каким он тебе больше подходит, и я тебе от души завидую. Всё всегда у тебя хорошо! Вокруг тебя всё так же чисто и ясно, как в глазах твоей прелестной Наташи.
- А хороша, не правда ли?
- Я не об этом.
- А ты ответь всё-таки.
- Позже. Я хочу понять, как ты ухитряешься что-то делать, а мозг твой в это время отдыхает?
- Ты либо хвалишь меня, либо считаешь законченным болваном. Кто же сейчас живёт иначе? Да и ты давно ли стал другим?
- Я? Впрочем, где-то ты прав, Ганс, видимо, ты ближе к истине, чем я.
- И всё-таки ты считаешь меня дураком!
- Нет. Я уже сказал, что завидую тебе. Если бы я мог так же, как ты, - легко и просто.
- А что тебе мешает?
- Подожди, я хочу понять! Вот скажи мне, как друг, ты любишь Шарлотту?
- Знаешь, что люблю, - зачем спрашиваешь?
- Она мне сестра…
- Люблю, конечно.
- Тогда объясни, как можно связать любовь к ней, этой чистой, преданной тебе женщине, с твоими ночными похождениями с этой пухленькой официанткой из казино?
- А ты уже знаешь?
- Служба.
- Однако…
- И должен тебе сказать, вкус у тебя, если судить по этому увлечению, превульгарнейший.
- Напрасно ты вспомнил Шарлотту рядом с этой девкой. Понимаешь, Франц, как-то нужно решать и этот вопрос.
- Вот видишь, как у тебя всё хорошо! Это не измена жене, а решение одного из вопросов. И всё становится на свои места. Первая же уличная женщина тебя вполне удовлетворяет. А кровь великой нации смешивается чёрт её знает с чем!
- Брось, Франц, опять ты ударился в свою философию.
- Не понимаем мы друг друга. Однако перейдём к делу. Меня беспокоит несколько обстоятельств, и прежде всего судьба капитана Келлера.
- Что именно?
- Этот погром означает его провал, другого объяснения я не нахожу.
- Это возможно.
- Не только возможно, а факт! Вторые сутки он не выходит на связь, а всегда был точен.
- Может быть, что-то мешает.
- Может быть. Но действия партизан! Откуда у них такая осведомлённость?
Шварц неторопливо прошёлся от окна к дверям и обратно и рассудительно сказал:
- Не волнуйся, Франц, ничего страшного нет. Группенфюрер обещал прислать карательный батальон. Расположение партизан мы знаем. Не удалось раздавить голову - ударим по всему туловищу!
- С карателями - это точно?
- Точно.
- Срок?
- В течение недели.
- Это хорошо, но так или иначе, выглядим мы с тобой пока неважно. Мне, откровенно говоря, так и не удалось установить истинной причины последнего провала. Я чувствую, нас водят за нос. В каждом русском, который клянётся в верности нам, мне чудится враг.
- Надеюсь, Наташа вне подозрений?
- Пока - да.
- Почему - "пока"?
- Есть у русских поговорка: в тихом омуте черти водятся.
- Пугаешь? - с усмешкой спросил Ганс.
- Нет, но если у тебя есть совесть, то ты не отнимешь у них волю, упрямство, необузданный фанатизм и какое-то закоренелое недоверие и неистребимую ненависть к нам.
- Не у всех.
- Не верю я переметнувшимся к нам канальям. Можно всегда, в любой момент получить нож в спину. Тебе не мешало бы это иметь в виду.
- Опять ты усложняешь!
Демель встал, медленно прошёлся по кабинету, остановился у окна, зябко повёл плечами, устало опустил веки. Шварц удивлённо посмотрел на него - весь его вид говорил о чём-то значительном и тревожном. Демель вернулся к столу и произнёс изменившимся голосом:
- Предчувствие у меня нехорошее, это моё шестое чувство не даёт покоя.
- Брось ты всякой ерундой заниматься - мысли, предчувствия…
- Хорошо, - ответил Демель, - продолжим разговор о деле. Погиб капитан Топорков. Хоть и дурак был, а жаль: дело он своё знал, тщательно был проверен. Бургомистр рекомендует на его место своего племянника. Я с ним сегодня познакомился. Впечатление производит неплохое: решителен, смел, умён, за измену приговорён большевиками к расстрелу. Из тюрьмы бежал, перешёл линию фронта. Оказал немалую услугу нашим войскам.
- Как ты это установил? - спросил Шварц.
- Это свидетельствует генерал Теске, наш общий знакомый. Использованы и другие источники, и предварительная проверка показала, что Крылов говорит правду. Думаю, что командиром роты его поставить можно, тем более, если говорить откровенно, выбора у нас нет. Затем сделаем глубокую проверку. Во всяком случае повесить мы его всегда успеем.
- Не возражаю. К тому же я очень верю бургомистру. Он всегда боится, дрожит даже тогда, когда скрипит телега, - засмеялся Шварц, - и если бы сомневался в племяннике, то не поручился бы за него.
- Это довод сомнительный.
- Не скажи. Я бургомистра вижу насквозь. Его приторно-скорбную физиономию и трусливые, бредово-фантастические мысли я читаю, как раскрытую книгу.
- Но ты не умеешь читать по-русски. Есть же и у него норов, характер и индивидуальность.
- Нет! И ещё раз нет! Это, уверяю тебя, - дремучая посредственность, трусливая, жалкая, готовая лизать нам сапоги, только бы сохранить свою никому не нужную жизнь.
- Нужна ли кому его жизнь - не нам с тобой судить, - задумчиво и осуждающе ответил Демель. - Ты сегодня, Ганс, рассуждаешь очень красиво и категорично. Подожди, не нарушай ход моих мыслей. Скажи, не кажется тебе, что мы откусили от яблока больше, чем можем проглотить?
- Чепуха! - звонко ответил Шварц.
- Хорошо. Тогда реши задачку на сообразительность. Скажи, какая разница между разносторонностью и разбросанностью?
- Глупый вопрос.
- Нет, не глупый!
- Деловой человек не должен быть разносторонним, - тоном, не допускающим возражений, сказал Шварц.
- Разбросанным - ты хотел сказать, ибо разносторонность талантов нашего фюрера общеизвестна!
Шварц побледнел, но Демель, не обращая внимания на его замешательство, продолжал:
- Мы потрясли весь мир, везде успели, везде сказали своё слово. Хайль Гитлер!
- Хайль! - вскочил Шварц.
- Но дело не в этом, Ганс. Ты меня не перебивай… И везде, где мы прошли и находимся сейчас, вся земля усеяна могилами!
- Франц! Даже стены имеют уши!
- Надеюсь, не в твоём кабинете.
- Пусть так, но мне тяжело тебя слушать, - беспокойно произнёс Шварц. - Нужно жить проще!
Демель подсел к столу, неторопливо, пристально посмотрел на Шварца и задумчиво сказал:
- Не понимаю я тебя. Или ты играешь, или действительно не понимаешь, что творится вокруг! Неужели грудастая Зинка с пьяными коровьими глазами и идеальными бёдрами затмила для тебя всё на свете?
- А к чему много думать? Мы с тобой всё равно изменить уже ничего не сможем, а в гроб заколачивают всех одинаково - и философов и дураков.
Демель поёжился, упёрся подбородком в ладони и убеждённо сказал: