- Есть люди, которые думают иначе, им надоели обман, ханжество, коварство. Были - большая цель, перспектива! И сейчас я стремлюсь к ним, собираю последние силы, не жалею себя и людей… Я ещё в движении, а цели и перспективы уже нет! Растаяли, как прекрасный мираж в песчаной пустыне. И я всё думаю…
- Ну зачем много думать? - бесцеремонно перебил Шварц.
- Это я уже слышал, - раздражённо ответил Демель.
- И ещё услышишь сто раз, - не смущаясь, продолжал Шварц. - Нам это ни к чему! Нужно стрелять - стреляй! Подвернулась женщина - не теряйся и не мудрствуй лукаво, а то она же тебя и осудит за нерешительность.
- А какая тогда разница между человеком и обыкновенной свиньёй?
- А нужна она тебе - эта разница?
- Всё, Ганс, мы зашли в тупик. Ты оставайся здесь, а я попробую поискать выход. Хотя, впрочем, для таких, как я, этого выхода уже нет, все пути отрезаны.
- Брось, Франц, - снисходительно, как бодрящийся родственник безнадёжно больному, сказал Шварц, - экий ты хлюпающий интеллигентик! Я твёрдо уверен, что если бы каждый ноющий нёс за свои слова ответственность, то потоки ненужного красноречия основательно бы иссякли. Не доведут тебя до добра твои мысли. Да и не так уж всё плохо, как тебе представляется! Кстати, - промолвил он вдруг, без всякой связи с предыдущим, - что удалось установить об исчезновении дочери бургомистра? Переживает старик - приходил ко мне, плакал.
Демель удивлённо взглянул на своего друга - как так быстро можно переключить свои мысли и чувства, точно скорость в автомобиле? - и сказал сдержанно:
- Гердер занимался этим вопросом. Есть данные, что она утонула.
- Утонула? - удивился Шварц.
- Да. Видимо, самоубийство.
- Странно. А мотивы?
- Гердер соблазнил её, не проявив при этом деликатности.
- Из-за этого топиться? Какие нежности!
- Она была хорошей девушкой, Ганс. Неужели ты этого не понимаешь? Это же не Зинка-официантка.
- Я всё прекрасно понимаю, но зачем из чепухи устраивать трагедию? Все, даже очень хорошие девушки, когда-нибудь становятся женщинами, и не так уж это важно, при каких обстоятельствах произойдёт это событие.
- Хорошо, - примирительно сказал Демель. - Скажи мне лучше, какие у тебя новости по "Кроту"?
- Прибывает группа инженеров-строителей, сапёрный взвод и специальная буровая техника. Сроки на проведение изыскательских работ и составление проекта жёсткие. Когда начнётся строительство, - основной рабочей силой будут пленные. Приказано учесть среди населения каменщиков, бетонщиков и рабочих других строительных специальностей. Весь человеческий материал по окончании, работ подлежит уничтожению. Это неизбежно; сам понимаешь - объект очень важный.
- Всё нормально, только непонятно - зачем? Хоть изредка нужно уметь смотреть правде в лицо?
- Что ты имеешь в виду?
- Положение на фронте.
- Конкретнее.
- Сталинград.
- Ну, знаешь, Франц, на войне, как на войне! Временные неудачи. В целом гениальный план фюрера осуществляется строго, как задумано.
Демель внимательно слушал, затем махнул рукой и почти беззвучно, точно рыдая, захохотал. Чёрные глаза, казалось, пронзали Шварца насквозь. Наконец он, всё ещё всхлипывая от смеха, выдавил:
- Прелестно, Ганс, ты явно делаешь успехи, но запомни, финал может быть только один: нам классически, без промаха дадут под зад, да ещё в наказание, как провинившихся шалунов, поставят в угол. Нет, не то! Это не спасение, а, скорее, наоборот. Тебе хорошо! Но хоть раз в жизни сними ты розовые очки и посмотри на вещи здраво. Мы заварили в мире большую кашу и верили в нашу счастливую звезду. Мы шли вперёд, и всё было хорошо, пока не нарвались на русских, этих, как мы любили говорить, азиатов. Что греха таить - теперь они элементарно колотят нас. Почему? В чём дело? Что, собственно, изменилось. Разве мы стали слабее или превратились в дураков? Нет, конечно. Просто они сильнее нас. И не только армия, но и что-то другое… Наш государственный и военные механизмы оказались тяжелобольными. Вот в этом, по-моему, и заключаются самые серьёзные причины наших неуспехов.
- О чём ты говоришь?
- Войну мы проиграем, - не задумываясь, ответил Демель.
- Что?! - почти крикнул Шварц.
- Это неизбежно.
- А я уверен в нашей победе!
- Врёшь, Ганс, не уверен, - спокойно сказал Демель.
- Уверен!
- Нет, просто ты желаемое выдаёшь за действительное. И, что самое интересное, сам начинаешь верить в свой карточный домик, который завалится от любого, даже очень лёгкого ветерка.
- Я никак не могу понять, чего ты добиваешься?
- А ты пойди и спроси об этом своего, а ещё лучше моего, шефа. Может быть, они тебе помогут?
- Прости меня за прямолинейность, - обиделся Шварц, - но я солдат, а не доносчик, тем более, что едва ли кто лучше меня знает твою преданность Германии.
- Спасибо, Ганс, спасибо! Это ты сказал точно. Я ненавижу всех врагов Германии и особенно русских, этих маньяков, которые, я чувствую, погубят нас. И что бы ни случилось, я по-прежнему буду убивать каждого, кто не только борется против нас, но и мыслит иначе…
- Верю, Франц, - великодушно сказал Шварц. - А какие же всё-таки свежие новости с фронта?
- Плохо.
- Преувеличиваешь!
- Нет, Ганс, истина. Шестая армия крепко засела под Сталинградом, и сейчас фюрер занят не тем, как взять его, а спасением окружённой армии Паулюса. Под благовидным предлогом он спешно снимает дивизии с западного фронта для специально созданной группы армий "Дон" под командованием Манштейна. Она должна разорвать кольцо окружения.
- А как Англия?
- Что, в сущности, Англия…
- Англия - это второй фронт!
- Исключено!
- Как знать!?
- Нет, это точно.
- Значит, всё в порядке! - со свойственным ему оптимизмом сказал Шварц.
- Поживём - увидим. А пока они нас лупят и без второго фронта. Но вся борьба ещё впереди!
Майор Демель посмотрел внимательно на своего собеседника и решил, на всякий случай, сделать ему небольшую уступку:
- Вообще-то, Ганс, я понимаю, что решение о строительстве объекта в нашем районе ещё раз подчёркивает гениальность нашего фюрера, в данном случае - прозорливость и предусмотрительность.
- Ты серьёзно так считаешь?
- Конечно.
- Хайль Гитлер! - рявкнул Шварц.
- Хайль! - ответил Демель.
В дверь постучали.
- Войдите, - вежливо сказал Шварц.
Появилась улыбающаяся Наташа.
- Срочный пакет, - доложила она и кокетливо стрельнула блестящими глазами.
Шварц расцвёл великодушной улыбкой и пошёл навстречу.
- Спасибо, Наташа.
- Посыльный требует расписку, - сказала Наташа.
- Это что ещё за новости? - надменно спросил Шварц.
Наташа ответила очень милой сочувствующей улыбкой, молча пожала плечами и с лёгким наклоном головы подала пакет. Шварц вскрыл конверт, расписался на нём и отдал Наташе. Она вышла.
Шварц подал бумагу Демелю.
- От железнодорожного коменданта. Прибыла техника для строителей.
- А как дело на этом фронте? - спросил Демель, пробежав по документу глазами.
- На каком? - не понял Шварц.
- Я - о Наташе.
- А… - Ганс самодовольно усмехнулся. - Честно говоря, я не тороплюсь, хочу, чтобы она сама бросилась мне на шею!
- И как?
- По-моему, она уже близка к этому, а у меня всё недостаёт времени.
- Займись, эта связь тебя не унизит, и арийская кровь не пострадает. Прекрасная женщина!
- Нравится? - снисходительно спросил Ганс.
- Не скрою, очень! Красива необыкновенно и прекрасно воспитана…
Шварц громко захохотал, и когда смех начал иссякать, доверительно сказал:
- Всё это так, но она по-детски наивна. Глупенькая девчонка! Мечтает о настоящей, большой любви, о замужестве. Романтична и экзальтирована. Нет у неё чувства меры!
- Зато у неё в избытке есть всё остальное, чем привлекает нас женщина! А что касается замужества, надеюсь, ты не выдал ей аванса.
Друзья рассмеялись.
Новый командир роты
Полицейская карательная рота, сильно поредевшая, получила пополнение за счёт военнопленных и "добровольцев" из местного населения.
Позорная вылазка в Медведевку заметно охладила пыл карателей, их репутация была сильно подмочена.
Рота гудела, как растревоженное осиное гнездо. И в это время в ней появился новый командир - капитан Крылов. Злые языки поговаривали, что у капитана очень серьёзные нелады с большевиками, но толком никто ничего об этом не знал.
Новый командир за дело взялся рьяно. В роте был установлен строгий порядок. Подъём, физзарядка, утренний осмотр, занятия, дежурства, работы, вечерняя прогулка и отбой - всё это отмеривалось распорядком дня точно, как маятником время.
Некоторым служакам строгости не понравились - кончилась разгульная, пьяная жизнь, бесцельные шатания по городу в поисках приключений. Но недовольные помалкивали: капитан не производил впечатления человека, с которым можно не считаться. Даже его внешний вид внушал чувство уважения, смешанное со страхом. Глядя на него, и у самых отчаянных пропадала охота делать что-либо не так. Тёмно-русый, выше среднего роста, широкий в плечах, всегда серьёзный и строгий, Крылов производил впечатление энергичного, точного и аккуратного человека. На лицо его ярких красок у природы явно не хватило. Крупное, чистое, с круглыми серыми глазами, оно привлекало лишь безыскусственной простотой и какой-то необыкновенной силой, которая, казалось, как мастичная печать на гладкой светлой бумаге, лежала на лице спокойно и непоколебимо. Было непонятно, когда этот человек спал, - он появлялся в роте перед подъёмом, а уходил домой только после отбоя. Вникая во все дела подразделения, новый командир не уставал повторять, что мелочей в военном деле не бывает, а пренебрежение к так называемым мелочам часто стоит человеку жизни.
Среди полицейских заметно укрепилась дисциплина, прекратились бесчинства по отношению к населению города.
Имея большой опыт строевой работы, Николай чувствовал себя в роте как рыба в воде. Иногда ему казалось, что он, как было совсем недавно, командует маршевой ротой в запасном полку и те же ребята - воронежские, тульские, смоленские и рязанские, сибиряки и уральцы. - которых он готовил к боям с фашистами, устроили мрачный маскарад с переодеванием и собрались здесь. А жизнь в роте била ключом. Сколотив отделения и взводы, Николай взялся за наведение образцового порядка в казарме. Ежедневно в сопровождении дежурного офицера он обходил своё небольшое хозяйство и всё придирчиво осматривал. У него хватало терпения заставлять по шпагату выравнивать койки, тщательно заправлять постели, драить до светло-жёлтого цвета деревянные некрашеные полы, мыть окна, протирать от пыли мебель. Но этого ему было мало. Солнечно-зеркальный свет излучали пуговицы и пряжки на тщательно отутюженном обмундировании, сияли до блеска начищенные сапоги.
Новый командир явно лез из кожи, чтобы привести роту в состояние, отвечающее изысканным солдатским вкусам майора Шварца, который очень любил чистоту и порядок. "Чистота, порядок, дисциплина - вот всё, что требуется от вас, и всё будет хорошо!" - любил повторять он своим подчинённым.
До коменданта быстро дошли слухи о похвальной деятельности и способностях капитана Крылова. Это обрадовало его, и ему захотелось на всё взглянуть самому.
На инспектирование полицейской карательной роты майор Шварц отправился в сопровождении комендантского взвода, играющего две роли - охраны его персоны и поднятия авторитета, и переводчицы, которая, кроме своих обязанностей, должна была радовать глаз и веселить сердце коменданта.
Машина, отражающая все краски солнечного зимнего утра, остановилась посредине двора, и первое, что увидел Николай, было милое и до боли родное лицо Наташи.
Уходя на задание, Николай знал, что ему предстоит встреча с женой, но всё-таки на какую-то долю секунды не совладал с собой. От Шварца не ускользнула эта деталь, но он был так далёк от истинных причин замешательства командира роты, так был самонадеян и спокоен за Наташу, что тут же, после рапорта, с самым безмятежным видом представил ему переводчицу:
- Вот, господин капитан, рекомендую - фрау Наташа! - Ганса распирало от удовольствия и гордости: такая прекрасная женщина принадлежала ему!
Взгляды Наташи и Николая встретились. Теперь он был непроницаем, а она кокетливо улыбнулась и сказала ему по-русски:
- Здравствуйте. Мне очень приятно. Надеюсь, мы будем друзьями.
Она сказала это может быть только чуть-чуть теплее, чем требовали обстоятельства, но Николай её понял. Сказала и весело засмеялась.
Как ни сдерживался капитан Крылов, всем было ясно, что Наташа произвела на него неотразимое впечатление. Во время обхода казармы, выбрав подходящий момент, Шварц доверительно спросил:
- Как моя переводчица? Не правда ли - хороша!
- Она просто прелесть! - чистосердечно ответил Николай. Подошла Наташа. Она, казалось, расцвела. Столько любви и радости было в её взгляде, что Николаю опять стало не по себе.
- Но вы ничего не ответили мне, - обратилась она уже по-немецки.
- Разве у вас мало друзей? - скрывая радость, спросил Николай.
- Много, но настоящий бывает единственный, - ответила она и так посмотрела на Ганса, что он задохнулся от восторга.
- Как она непосредственна и мила! - не удержался Ганс.
- У вас тонкий вкус, господин майор, фрау Наташа действительно необыкновенная женщина.
Осмотр прошёл без сучка и задоринки. Комендант был поражён чистотой и порядком.
- О! Господин Крылов, я вполне, я очень удовлетворён и приятно удивлён состоянием подразделения. Вы прекрасно понимаете немецкий порядок и не теряли время даром. Похвально и достойно подражания!
- Рад стараться, господин майор, - с готовностью ответил Николай.
В заключение инспекции был проведён строевой смотр, который ещё более улучшил настроение коменданта. Он произнёс перед строем небольшую речь и, довольный увиденным, благополучно отбыл.
Николай распустил строй, ушёл к себе в кабинет и задумчиво замер у окна.
За ночь зима опушила землю, крыши домов и ветви деревьев лёгким искристым снегом, и, как в старой доброй сказке, всё преобразилось вдруг. Деревья, ещё недавно серые, стыдливо-голые, стояли теперь, как невесты, - в белых венчальных платьях, загадочные и красивые. Дома надели на себя тёплые, мягкие шапки. Даже облака, неугомонной, беспорядочной стаей пробегающие над городом, казались не такими, как вчера, - более светлыми и весёлыми. И солнце стало ярче и холоднее.
Перед окном стояла тихая молодая берёзка. Быстрый, вертлявый воробей, вспорхнув, сел на заснеженную веточку, качнул её - серебристой пылью посыпался снег, - веточка освободилась от тяжести, разогнулась и подбросила воробья. Он испугался и улетел. Николай продолжал смотреть в окно, но то, что видели глаза, не осмысливалось, не укладывалось в голове.
Он думал о Наташе.
И в разлуке Николай много думал о ней, но думы эти чаще всего были светлыми, приятными мечтами. Теперь пришла тревога. Он стал бояться за неё. Казалось, только сейчас, когда состоялась встреча, он понял, какое напряжение ума, воли, моральных сил требовалось от неё, чтобы играть свою опасную роль. Наташа, Наташка, что ты за человек! Откуда черпаешь силы, как тебя хватает на всё. И вдруг в его воображении возникло лицо коменданта. "Как вам моя…" Моя! А какая самоуверенность и восхищение ею! И безграничное самодовольство! Восхищение и самодовольство рядом!.. И чувство жгучей, неодолимой ревности заполнило его, сдавило сердце. Он прислонился горячим лбом к холодному стеклу окна. Горько сжались побелевшие губы, руки безвольно замерли, глаза уставились в одну точку. Но вот он подавил вздох и медленно открыл форточку. В тёплую комнату ворвался морозный воздух, бросив в лицо щепотку колючих снежинок. Николай ощутил их холодное касание. И в тот же момент выдержка окончательно покинула его: воображение угодливо рисовало картину одну страшнее другой. Он заметался по кабинету. Николай уже почти не сомневался в падении Наташи.
Но этого не может быть!
А почему не может? Она всего лишь женщина.
А женщины всегда неожиданны, в большом и в малом, тем более - красивые. Кто знает, чем она живёт сейчас, что скрывается под весёлой улыбкой? Он остановился, точно ударился грудью о невидимую преграду, резко потряс кулаками и безвольно опустил их. Ответы на его вопросы не приходили. И вдруг он посмотрел на себя со стороны и понял, что до этого момента совершенно не знал себя. Всё происходящее было для него настоящим откровением. С трудом сдерживаясь, он налил из графина воды, жадно глотнул и звонко стукнул о стекло стола стаканом. Но это не уменьшило его страданий. Не хотел думать о ней, но думал; не хотел видеть её, но она возникала из ничего, предельно зримо. Это усиливало боль. Выхода, казалось, не было. В своей беспомощности он напоминал залетевшую в комнату птицу, которая, пытаясь выбраться на волю, уже разбила в кровь грудь, но вновь вновь упорно ударялась в оконное стекло.
Николай сдавил ладонями виски, под кожей бился живой, пульсирующий ручеёк. Но почему Наташа была так весела и счастлива при встрече с ним? Конечно, она была очень рада. Или он совершенно перестал понимать свою жену? Николай восстанавливал в памяти каждое её слово, движение, лицо, чистые, открытые глаза, высокий, спокойный лоб, мягкие пряди волос на нём. И только теперь он рассмотрел что-то непостижимое в её глазах: Наташа смеялась, а глаза оставались печальными, боль и тоска были в них. И вспомнил он день, когда она уходила на задание. "Наташка, я думал ты глаза мажешь сливочным маслом, а они от природы такие". "Дурачок ты мой, тоже, кстати, от природы. Не бойся ты за меня. Не сомневайся. Я люблю тебя. Но не скрою, счастлива я не только этим. Я должна и хочу идти по жизни своей дорогой. И пусть этот путь будет рядом с твоим, - но мой! И наивысшее для меня счастье - не свернуть, не уступить никому, как бы тяжёл и сложен ни был этот путь".
Он подошёл к окну. Взъерошенный воробей опять сидел на берёзе, задиристо раскрывая клюв. "Опомнился", - забыв на мгновение о Наташе, усмехнулся Николай, и вдруг почувствовал себя легко и свободно, хотя вновь думал о ней. "Не дурачок, а здоровенный дурак и последняя скотина. Как можно было такое подумать о Наташе!?.."
В дверь громко постучали.
- Войдите, - спокойным голосом сказал Николай, и по его лицу нельзя было определить, что он только что пережил душевную бурю.
На пороге появился полицейский из первого взвода - Пеньков.