Содержание:
НАД ОКЕАНОМ 1
I - ЭКИПАЖ 1
II - ВЗЛЕТ! 4
III - ВОСПОМИНАНИЯ О ЗИМЕ 8
IV - РАБОТА 11
V - ДНЕМ УШЕДШИМ... 14
VI - НАД ОКЕАНОМ - НОЧЬ 22
VII - РАССВЕТ ПРИХОДИТ ТРУДНО 29
VIII - РЕШЕНИЯ 33
IX - ВСЕ - И КАЖДЫЙ 36
X - ТОЛЬКО ВЕРНУТЬСЯ! 43
XI - НОВЫЙ ДЕНЬ ПРИХОДИТ ВСЕГДА 49
ЖАВОРОНОК 50
ЛУЧШИЙ НА СВЕТЕ ПОДАРОК 53
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ 57
Примечания 61
Над океаном
В сборник вошла заглавная повесть и три рассказа; все они посвящены авиаторам. В центре повести судьбы членов экипажа морских летчиков, их характеры, раскрывающиеся в экстремальных условиях, когда в результате провокационного облета американскими истребителями наш самолет получил повреждение и экипаж вынужден был несколько часов бороться за живучесть воздушного корабля.
Книга рассчитана на массового читателя.
НАД ОКЕАНОМ
Мы знаем, что́ ныне лежит на весах
И что́ совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет,
А. Ахматова
I
ЭКИПАЖ
Они стояли под мелким, сеющим водяной пылью дождем, нудным, осенним, не прекращающимся третьи сутки, от которого и взлетно-посадочная полоса, и крыши ангаров, и самолеты казались покрытыми лаком; на стеклах фонарей кабин собирались капли, в них разноцветными угасающими искрами мерцало и дробилось отражение уже включенных аэродромных огней.
- ...по плановой таблице, - заканчивал краткий инструктаж полковник Царев. Его щегольская, шитая на заказ фуражка потемнела от влаги, козырек сверкал, как зеркало. - Далее. На маршрутах - усиленное внимание. Особо это относится к экипажам майора Ионычева. Не исключено, что на маршрутах вы можете иметь незапланированные и отнюдь не радостные встречи. Авианосная группа "Саратоги" сейчас спускается вниз, к европейскому побережью. - Полковник посмотрел в низкое небо, сощурясь под каплями мороси: - Метео!
И пока начальник метеослужбы докладывал синоптическую обстановку, командир полка нашел глазами, майора Ионычева, командира второй эскадрильи. Тот, как всегда, стоял спокойно, без всяких эмоций на лице; глаза капитана Кучерова, его ведомого, возбужденно поблескивали: сегодня у него в экипаже, можно сказать, выпускной экзамен...
Полковник перехватил взгляд Кучерова. Капитан чему-то едва заметно улыбался. Царев неожиданно почувствовал легкое раздражение: чего веселится командир экипажа перед ответственнейшим вылетом? "Ну, мальчишки, черт возьми, просто мальчишки!" Впрочем, Кучеров есть Кучеров - еще один его ученик утвердился в пилотском кресле.
- Доклад закончен! - повернулся к полковнику метеоролог.
- Вопросы? - Царев отогнул рукав куртки, глянул на часы. Кратко и точно - отлично. - Нет вопросов? Молодцы! Р-разойдись!
День, так и не начавшись, незаметно уходил в вечер.
Экипажи шли к машинам, высящимся в наплывающих сумерках и влажно поблескивающим в дробных отсветах приглушенных огней. Каблуки тяжелых, высоко шнурованных башмаков глухо стучали по бетону; празднично-оранжево светились расстегнутые спасательные жилеты, с которых смешно свешивались белые нейлоновые шнуры. Экипажи шли уже в шлемофонах, и пистолеты, пристегнутые на длинных по-флотски ремешках, раскачивались в такт шагам.
Ионычев отчего-то сердито вполголоса рассказывал летчикам:
- ...И он уже уходил, но все время смотрел мне в глаза. И повторял: "Помни, Сашка, каждый следующий вылет - как первый. Тогда все сто лет - твои". Еле слышно шептал - силы у него все на боль уходили - и одно твердил. Скоро год, а - как вчера... - Ионычев закашлялся и, остановившись, защелкал зажигалкой.
Летчики тоже остановились, поджидая его. Зажигалка упорно не загоралась. Кто-то чиркнул спичкой. Ионычев, пряча ладонями огонек от ветра, которого не было, старательно прикурил.
- Но главное? - не выдержал капитан Шемякин, самый молодой командир корабля в полку, отец двойняшек, про которых его друзья говорили, что они тройняшки: двое близнецов и с ними - близнец-папа. - Ведь главное-то...
Ионычев мотнул головой и хрипловато сказал:
- Все, бросаю курить... Главное? У него было больше трех сотен боевых вылетов - вся война, и все - на "пешках", а Пе-2, сами знаете, машина свирепая была, ничего не прощала... Шепчет он тихо-тихо, но я слышу: "Все, Сашка, сожрала меня хвороба, но помни: каждый раз - как первый, и тогда он - весь твой". Так он говорил. Вот тут вся педагогика и премудрость нашего дела. Это и есть главное. А проще - некуда.
Он замолчал - мелко затряслись бетонные плиты под ногами, вздыбился тяжкий густой рык, прокатился раскатистым громом над аэродромом, землей, лесом и вдруг опал, стих до свистящего ровного тугого рева: со стоянки неуклюже, осторожно выполз бомбардировщик, медленно развернулся и, неторопливо наращивая скорость, покатился к предварительному старту.
- ...А потом я пошел в комендатуру: должен быть салют моему отцу, командиру фронтовых пикировщиков! Оттуда - в полк, там в гарнизоне мотопехотный полк стоит. Ну, вхожу. Комполка - гренадер: плечи - метр, и над столом на метр возвышается, не дай бог такому в рукопашной под приклад угодить... Изложил я. Он помолчал и спрашивает: "А ты, майор, меня ни с какой конторой не перепутал?" Что ему скажешь? Что отец, мол, ветеран-участник, пенсионер, и все такое? А он молча курит свою зверскую "Приму" и сквозь дым едучий меня разглядывает. А старик-то мой летал майором - ну вот как я сейчас. И сказал я, как оно есть. Триста шестьдесят два, говорю, боевых, и всегда он сам своих пикировщиков водил, и теперь ушел он, не ожидая и не требуя наград и регалий. И я, говорю, к вам, товарищ полковник, пришел. Он, как и вы, комполка. Был. Только майор. Полковник молча задавил окурок в пепельнице и кнопку нажал. Входит капитан. "Вот что, - медленно так произносит этот полковник. - Чтоб завтра в... Когда, майор? - В десять, говорю. - Так вот, в девять тридцать по адресу этого майора весь наш оркестр - и до последней скрипки. Самой распоследней! И чтоб оркестр во как работал!" - и кулаком потряс. Вышел капитан, а я сижу как пень и слышу - подо мной стул мелко дрожать начинает...
Они остановились у края рулежки, потому что мимо катил, длинно пронося свое вытянутое тело, Ту-16 в ровном мощном гуле двигателей; вот, разбрызгивая незаметные глазу пленки воды на бетоне, он выкатил на исполнительный, аккуратно, неторопливо развернулся и, скрипнув тормозами, замер, сдержанно гудя.
- Молчим... Потом он, все так; же медленно, басит: "И взвод будет. С автоматами. Все, как они заслужили. И я буду. Примешь, майор?" Ну, что я? Молчу. И он. А потом говорит в стол: "А моему салюта не было. И оркестра не было. Он сержантом ее всю, все четыре года, отмахал. А нам-то салют будет, майор?" Будет, говорю. Будет, если заработаем... - Ионычев отшвырнул в мокрую траву недокуренную сигарету: - Нет, точно, бросаю курить, гадость одна...
Летчики молча шагали по краю бетонки.
- Хоть бы минимум сегодня не ушел, - после долгой паузы негромко сказал капитан Шубин, сосед и приятель Ионычева и, отрядный в его же эскадрилье. - Погода как рехнулась...
Ионычев пару секунд внимательно смотрел, как суетятся под стоящим в конце полосы Ту-16 техники-стартовики, потом как бы опомнился и не предвещавшим ничего хорошего басом осведомился:
- Кстати, Шубин...
Но его заглушил резко усилившийся рев турбин. Все остановились, наблюдая, как двинулась машина и, быстро набирая скорость, покатилась, нет, побежала по полосе, грохоча работающими на полном газу двигателями; Ионычев, взмахнув рукой, широко пошагал дальше, не оборачиваясь, и весь его вид говорил: "А чего смотреть? Летают люди, все нормально, все правильно". Ту-16, набрав скорость, оторвался от полосы; и тут облака будто лопнули по шву, из прорехи в дожде брызнуло закатное солнце; взлетающий корабль ало-серебряно полыхнул в сверкающих лучах, заискрился и, дымя, пошел медленно вверх, выше, выше, к серым тучам; солнце погасло, и бомбардировщик погас тоже; гул двигателей быстро стихал, удаляясь.
- Так вот, Шубин. Вы сегодня работаете в полярном маршруте, так? Полигон?
- Так точно, - помрачнел тот, поняв, что сейчас будет разнос при всех.
- И вы взлетаете в...
- Двадцать семнадцать! - Лицо капитана, сплошь покрытое детскими конопушками, стало виноватым; он помаргивал рыжими редкими ресницами, как мальчишка.
- А где ваш оператор? - громыхающе осведомился Ионычев. - Что? Почему штурман-оператор не изволил утром явиться на постановку? М-мм?!
Шубин пошевелил оранжевой бровью, хотел что-то сказать, но на полосу выруливала еще одна машина; Шубин щегольски-лихо козырнул и, прокричав в нарастающем грохоте: "Есть, разберусь - доложу!" - побежал к своей стоянке.
Стоянки второй эскадрильи располагались вдоль опушки леса в кажущемся на первый взгляд беспорядке. Огромные длиинотелые худощавые самолеты стояли, приопустив длинные руки-крылья, и их высокие кили поблескивали полированным серебром на густом фоне сине-зеленого леса. Сейчас корабли казались очень металлическими и неживыми - наверно, потому, что под ними мелькали фигурки людей, повсюду смешивались распахнутые люки, к их плоскостям и "животам" тянулись безобразные рядом с благородством аэродинамики шланги и кабели, змеились провода.
Группа летного состава быстро редела, расходились по стоянкам экипажи, расставаясь подчеркнуто сдержанно - молча, напутственно взмахивая руками. Кучеров шагал в сторонке со своим помощником, правым летчиком лейтенантом Савченко, нескладным парнем, на котором обмундирование выглядело мешковато, потому что лейтенант сутулился, как все высокие люди.
- ...И держись за управление, пока не пробьем облачность, а после пойдешь сам. Понял? И чтоб я этого пещерного афоризма: "Наше дело правое не мешать левому", чтоб я его больше не слышал! В следующий сложняк взлетать будешь сам: хватит, накатался, пора самому саночки возить... Ну а сегодня - ничего нового. Все ты знаешь, все умеешь, так что считай меня и дальше перестраховщиком и занудой... - Кучеров косо глянул на залившегося краской лейтенанта и засмеялся: - Расслабься, Коля! Всё нормально. Все на педантов учителей женам жалуются - поначалу. А так-то мы ребята что надо, не где-нибудь найденные, кое-как деланные, и сегодня тоже будем молодцами. Будем, а?
- Кучеров! - окликнул Ионычев, стоя на краю рулежки. - На минутку!
И когда Кучеров остановился со спокойным достоинством, покачивая висящим на согнутой в локте руке шлемофоном, Ионычев негромко, явно не желая, чтоб их кто-то услышал, спросил, глядя в спину удаляющемуся Савченко:
- Как он, ничего? Не заметно?
Кучеров задрал бровь и вполне искренне удивился:
- А что должно быть заметно, командир?
- Не крути, Саня. Ты тоже когда шел в первый раз туда... - Ионычев неопределенно мотнул головой. - Со мной, кстати. Вот я и спрашиваю.
Кучеров подумал и сказал:
- А хоть бы и заметно? Я б удивился, если б вовсе ничего не заметил. Все нормально, в пределах допустимого. - Он вдруг странно ухмыльнулся и сообщил: - У меня в столовой всю колбасу забрал...
- Какую колбасу? - не понял Ионычев. - При чем тут колбаса? Я тебя о чем спрашиваю - о колбасе?
- Ты понимаешь, командир, - многозначительно сказал Кучеров, - он страшно любит копченую колбасу. Даже больше, чем я.
- Вряд ли больше, но ладно...
- Больше. Он ее вместо шоколада ест. Лакомится. Понимаешь? И вот сегодня он "убрал" ужин, а потом сидел и с чайком наслаждался сухой колбаской. На-сла-ждался. Понятно?
- Нет.
- Ну как же, - вздохнул Кучеров. - Я, помню, шел на приемный экзамен в училище - так за сутки в глотку ничего не лезло.
- Ну, Кучеров! - заулыбался Ионычев. - Ну, педагог, ну, мэтр Кучеров!
- Вот и я говорю - серьезный парень, - поднял палец Кучеров. И, увидев ожидающих его в отдалении Савченко и командира огневых установок - КОУ - прапорщика Ломтадзе, крикнул: - Идите, идите к машине - я сейчас! Ну, все, командир. Я пошел, а то парень насторожится. Ему все недоверие мерещится. А вообще, не понимаю сути вопроса. Какая, в сущности, разница? Работа как работа. Лишь бы минимум не ушел, чтоб полеты не отбили, правильно Шубин тревожится. У меня со сложняком ныне плохо - нету налета.
- Не отобьют. Когда сложняк отбивали? - задумчиво пообещал Ионычев. - К сожалению...
- Почему "к сожалению"? Чем мы хуже других? Не так чтоб уж очень лучше, но и не хуже. Командир, я могу идти?
- Значит, работаем в паре? "Ни пуха" - нам обоим?
- Ага! Значит, обоим и "к черту" - тоже в паре! - Кучеров крепко встряхнул протянутую руку командира и, не выпуская ее, медленно спросил: - Значит, до завтра? Утром свидимся?
- Почему утром? - усмехнулся Ионычев. - Даже взлетать рядышком будем. Так что поаккуратнее давай...
Кучеров, не опуская глаз, кивнул, рывком повернулся и, размахивая шлемофоном, действительно побежал как мальчишка за своими.
Ионычев смотрел ему вслед и думал, что Сашка Кучеров может здорово поплатиться за свои педагогические склонности. Занимаясь постоянно с молодыми, натаскивая их, обучая и при этом убивая все свое время (впрочем, что́ ему - холостяку?), он, кажется, вовсе не думает ни о продвижении по службе, ни об академии. Хотя справедливо ли такое суждение? Разве истина: "Если хочешь научиться - учи других" - уже не истина? Как знать, не умнее ли Кучеров всех других, не дальновиднее ли тех, кто думает лишь о себе?
Увидев приближающийся КЗ - керосинозаправщик, Ионычев вскинул руку и, когда длиннющий складень-цистерна "Урал" с густым шипением затормозил, распахнул высокую дверцу:
- Прямо, солдат?
- Прямо, товарищ майор, - улыбнулся водитель в выгоревшей, застиранной гимнастерке.
- Ну и мне прямо...
И когда "Урал" остановился напротив самолета Ионычева, майор увидел, что его экипаж привычно-торопливо строится для встречи своего командира под темно поблескивающим фонарем штурманской кабины Ту-16, и, идя к своему самолету, он все забыл и ощущал лишь готовность к хорошей, доброй работе, радость от того, что работа эта наступает, счастье встречи - с тем, что составляет всю его жизнь...
Десять минут назад поднялась последняя пара полка из расписанных в полет экипажей. Паре Ионычев - Кучеров запуска двигателей отчего-то пока не давали.
Кучеров сидел, откинувшись в кресле, и спокойно ждал, всем своим видом подчеркивая, что все нормально, все идет правильно, как и должно идти, и даже не давал себе труда как-то успокоить своего помощника - правого летчика Николая Савченко.
На аэродром накатывала тишина, особенно ощутимая после рева и грохота. Растаял в небе гул улетевших кораблей. На высушенной было полосе вновь заблестела влага.
В открытые форточки кабины вливался влажный прохладный воздух, пахло травой и дождем, доносились голоса ребят из наземного экипажа. Фигурки двигающихся в рано наступающих сумерках людей изгибались, ломались и множились, дробясь в каплях влаги на стеклах. Синел мокро рядом лес. Негромко пофыркивая, по рулежке проехала АПА - автомашина аэродромного питания - и, осторожно-вкрадчиво посвечивая уже включенными фарами, свернула к стоянке Кучерова. И хотя ЗИЛ остановился в сторонке и мотор его затих, выключенный, это было уже хорошо. Ведь АПА - это запуск.
Ту-16, "штатный" самолет-ракетоносец морской авиации, стоял под самым лесом, крепко уперев в бетонные плиты овальной площадки длинные суставчатые ноги, обутые в толстые пневматики. Матово-белый, скорее, даже серый своей противоожоговой окраской, он на первый взгляд не выглядел боевым кораблем - хотя бы из-за явного сходства с широкоизвестным старичком-работягой Ту-104. Но из его крыльев, будто заломленных назад напором скорости, рвалось вперед вверх узкое мускулистое тело бойца, увенчанное вытянутым обтекателем штурманской кабины, и, словно в едином стилевом рисунке, над черными стволами КОУ взметнулось ввысь высокое отточенное перо-нож киля, на котором светилась живая алая звезда. Пушечные стволы - вот что бросалось в глаза. Целая батарея скорострельных автоматических пушек, глядящих во все стороны и управляемых хоть вручную, хоть с помощью электроники, превращала корабль в настоящую летающую крепость; ракеты, бомбы, торпеды, которыми к тому же можно было нанести удар в любых условиях видимости и вообще без нее, делали самолет грозным оружием, а насыщенность самым различным радиоэлектронным оборудованием в сочетании с дальностью полета на многие и многие тысячи километров на огромных высотах с почти звуковой скоростью позволяла отыскивать и уничтожать цели - от стратегических до самых малых, точечных! - в любой точке полушария, на любой глубине океана. Мощности двух могучих никулинских двигателей, в которые было впряжено почти по десятку тысяч послушных руке пилота коней, хватило б на то, чтобы осветить целый город со всеми его улицами, площадями, кинотеатрами, стиральными машинами, магазинами, утюгами и бог знает чем еще, что есть в современном городе, - если б кому-нибудь пришла в голову мысль заменить этим самолетом городскую электростанцию. Впрочем, самолет смог бы снабдить город и необходимым количеством электросетей - тысячи метров проводки, сотни реле, электромоторов, сервоприводов, лабиринты кабелей скрывались под его обшивкой.
И вот он стоял, спокойный и уверенный, ожидая приказа; и из его кабин, из-под колпаков блистеров чуть заметно струился слабый розоватый полусвет (нынче психологи утверждают, что именно красный, но никак не зеленый цвет действует успокаивающе, поднимая при этом работоспособность); экипаж был свеж и бодр, умел и спокоен. Оборудование проверено и готово к работе. Топливные кессоны залиты под горловины; в боевых отсеках во тьме и тишине покоились увесистые контейнеры боекомплекта; в снарядных ящиках дремали острорылые, с чуть срезанными головками пушечные снаряды.
Александр Кучеров, двадцатисемилетний повелитель этого средоточия мощи и грозной силы, вкусно потянулся, закряхтел и, чему-то улыбаясь, осторожно негромко спросил:
- Слушай, Николай, давно хотел спросить: почему ты у нас?
Савченко помолчал и тихо уточнил:
- В каком смысле?