- Н-ну... Видишь ли, у нас как-то уже получается наследственность, да? Смотри, три четверти пилотов - дети пилотов. Так вот и я - вроде как с детства в авиации. Родился на аэродроме, считай, вырос... А ведь ты, я знаю, из особой семьи, очень интересной семьи, верно? Не думай, я в душу не лезу - я понять хочу, где начало. Понимаешь? Где начало?
Начало? Савченко, сын потомственных русских юристов, очень любил летать. Он любил летать даже когда был ребенком и не знал, что это такое - полеты. Разве так не бывает? Если человек родился для призвания и оно властно ведет его за собой - разве этот человек не живет своим делом еще до того, как познает его?
Он шел к небу всю свою сознательную жизнь - детство, юность. Шел через сопротивление родителей, людей умных, чутких, деликатных, но все-таки, как всякие родители, видящих в единственном сыне достойного продолжателя семейных традиций. Шел через сомнения врачей, видящих в хрупком, болезненном мальчике будущего хроника и носителя всех и всяческих недугов. Шел через страдания учителей-физиков и репетиторов-математиков, ибо ничто не давалось ему так трудно, как усвоение немыслимых повадок электронов и запоминание привычек косинусов, - видимо, сказывалась гуманитарная наследственность. Шел через собственные сомнения, неуверенность и страхи - слишком многие и многое убеждали его в ошибочности выбора.
И он добился своего!
Он поднялся в небо!
И, взглянув на безвольно лежащую под ним, победителем, землю в рассветной дымке, он познал исступленное счастье победы, гордый и сладкий ее вкус и, поднявшись в эту так давно и властно звавшую его синеву, понял: он родился теперь по-настоящему, ибо понял, зачем пришел в жизнь.
Он стал одним из лучших курсантов. Он летал, с упоением познавая высокую науку летать. И сел за штурвал стремительного могучего ракетоносца. Вся жизнь перед ним была такой, какой он видел взлетную полосу - прямая и честно-чистая стрела, влекущая вперед и вверх, на линию взлета - вверх! До того самого дня... Того дня, когда все встало на излом. Возник вопрос: как быть? Летчики в вопросах профессиональной чести народ жесткий, даже жестокий. Здесь иначе нельзя.
И если бы не он, командир... И если бы не другие - настоящие, истинные люди и сотоварищи... И Савченко негромко медленно сказал:
- Вот и я - с детства... До того самого дня.
Кучеров, до того настороженно поглядывавший на него, словно вслушивавшийся в воспоминания своего помощника, отвернулся и неспешно сказал:
- Понятно. Но я тебя не о том, парень, спрашивал. То - забудь. Я знаю про себя, что я - хороший пилот. И поверь, дружище, мне нужен именно такой правак. Понял?
Савченко молчал.
- А ту историю помни, как случай из учебника. И не более. Гипотетический случай.
- Угу...
- Не более! Давай шоколадку грызнем. Люблю шоколад. Хорошо все-таки быть летчиком - шоколад вот бесплатный. Будешь? На вот, ломай.
Они потрещали станиолью обертки. Кучеров откусил большой кусок и сказал, с хрустом жуя:
- Ты через полгода после училища женился? Рано, конечно. Но и я, похоже, спекся как холостяк. Начинаем завтра, дружок, новую жизнь! А ты у нас человек опытный, папашей вот скоро будешь, так что советоваться теперь с тобой буду, а? Чего смущаешься? Эх, Колька, радоваться надо!.. Серега! - заорал он вдруг в форточку так, что Николай чуть не подавился. - Сергей! Ты где там? Принеси бутылочку холодненькой!
- Минеральной? Или пепси? - донеслось снаружи снизу.
- Минералочки!
- А где она, командир?
- Где всегда! Давай волоки! - Он поглядел на Николая и сообщил: - Шоколад люблю, но у меня от него всегда в горле першит. - Он помолчал и неожиданно тихо сказал, как себе: - А спросил я вот почему. Ты знаешь, иногда у меня появляется такое чувство... Ощущение усталости, что ли? Изо дня в день - месяцы, годы - я здесь, в кабине. Выходит, устал? Да нет, не то. Тут вся жизнь... Иногда я просто пугаюсь: а вдруг ошибка? Вдруг я мог что-то лучше на другом пути? Но ведь на любом пути человек делает всю жизнь только то дело, которое выбрал. Если, конечно, дело стоящее и человек стоящий.
Савченко, прикусив губу, внимательнейше смотрел командиру в глаза.
- И вот, когда я вдруг просыпаюсь под утро и думаю, что мог бы написать рассказ об этом, и вспоминаю, как любил море, я думаю: не ошибся ли? Но когда представлю, что этого... - он постучал ладонью по РУДам , пока еще мертво торчащим из секторов, - что этого не будет, - мне жутко становится. И тогда еще хуже - потому что рано или поздно придется уходить. А как тогда жить - когда уйдешь?
- Отрава, - почти прошептал Савченко.
- Что? Отрава? - Кучеров подумал. - Да. Правильно. Отрава наше дело. Кто попробовал - пропал...
А уже через минуту Кучеров с наслаждением, обжигаясь колючими пузырьками-иголками газа, глотал прохладную шипящую воду и слышал в ней празднично-счастливый, победный гул, потому, что праздник наконец пришел к нему - придет завтра; праздник этот весь вечер жил в нем, глубоко спрятанный ото всех; а что предстоит завтра!
А Савченко, закрыв глаза, думал о том, что Наташенька сейчас, наверное, в чистенькой уютной кухоньке возится, готовя опять что-нибудь эдакое из где-то ею выкопанных древних рецептов, и ей мешает большой уже живот, к которому ни она, ни он никак не могут привыкнуть, хотя там растет, ждет встречи их сын. Впрочем, как это - "привыкнуть"? Зачем привыкать? Разве к счастью привыкают? А может, она сейчас смотрит телевизор, закутавшись в плед и подобрав халат, уткнула свой милый маленький носик в кружевной ворот и старательно не скучает о нем. "Милый мой пушистый человечек..."
А штурман Виктор Машков деловито шуршал бумагами, в сотый раз педантично проверяя маршрутные карты, пролистывая свои мудрые справочники и таблицы, просматривая метеокарты; он давно знал, что главное - заниматься делом, он давно усвоил, что дело, работа помогают лучше всяких лекарств и уговоров; не он этот способ открыл, древний и единственно верный способ, и не он первый им спасается, не первый и не последний...
А стрелок-радист Евгений Щербак, глядя в темнеющий глухо лес, вспоминал, как светится ночной воздух у Куинджи, и в который уже раз медленно шел в тот небольшой зал, комнатку в Русском музее в правом крыле первого этажа, где он впервые увидел то полотно - "Ночь на Днепре" - и, увидав картину (да картина ли это?!), испытал шок: в мгновенном жутком головокружении перед ним вдруг с гулом распахнулось окно - проход, туннель в бездонное, черно светящееся пространство, в четвертое неведомое измерение, и он, отшатнувшись, едва устоял на ногах, а когда, опомнившись, увидел рядом еще одно, а там еще и еще несколько таких же полотен, то растерялся и чуть не заплакал от досады - такое не должно быть повторенным, художник не имеет права, написав единожды такое, писать что-то еще - он обязан оставить человечеству только одно, только это - единственное, неповторимое...
А командир огневых установок - КОУ - Георгий Ломтадзе отложил Фолкнера и, зная точно, что же неумолимо гнало несчастного, гордого и одинокого Баярда Сарториса, медленно нащупывал в кармане авторучку; похоже, тут сидеть им еще не один час, и за это время он напишет домой письмо - хорошее, доброе письмо. О том напишет, что мать права - скоро он привезет с собой в отпуск невесту; напишет, что жениха Мзии он посмотрит сам - как глава рода и семьи, как старший брат и учитель своей сестренки; напишет, какой удивительный подарок привезет он приемному братишке Тато - и хорошенько поучит уму-разуму ставшего чересчур самостоятельным среднего братца, хулиганистого Зазико, который решил бросить школу и идти в рыбколхоз; слава богу, он, Георгий, сын Нодари, еще в состоянии обеспечить своих родных! Он ему даст рыбколхоз...
А штурман-оператор подполковник Агеев, подменяющий штатного оператора на сегодня, закончил прогревание и проверку своей аппаратуры и сидел в открытом люке, свесив ноги, и неторопливо, с удовольствием беседовал с пожилым прапорщиком-механиком, сидящим на колесе, о проблемах воспитания девчонок в нынешних, сумасшедших условиях конца сумасшедшего телевизионного века, соглашаясь, что они, нынешние ребятки, все-таки очень и очень славные, чего б там про них ни говорили взрослые и чего б они сами про себя ни придумывали.
А рядом уходил в густую дрему лес; и где-то в другой стороне аэродрома, далеко отсюда, гудели автомобильные моторы; а неподалеку, у невидимого за лесом моря, садились на воду чайки, готовясь к ночи, хотя там, над ними, за пеленой облаков, еще плыло солнце, и чайки это знали; а дальше по побережью, там, где был городок, гремела музыка на площадках санаториев и домов отдыха; а на главпочтамте сортировали завтрашнюю почту; а небольшой хлебозаводик уже отгружал первые партии своего горячего пахучего товара в теплые грузовички, и все шло как обычно. Даже свадьба, которая каруселит по второму дню в кафе у ратуши, - что ж тут необычного? Все везде как всегда. Так, как и должно быть в наше время, в нашем доме.
И как раз в эту минуту недавно заступивший на дежурство РП - руководитель полетов, о чем свидетельствовала повязка на левом рукаве, майор Тагиев нервно сказал, щуря свои и без того узкие глаза:
- И все же я против!..
...На КДП полка, просторном, похожем на аквариум помещении, разделенном переборками и панелями аппаратуры на своеобразные отсеки-выгородки, работали, чуть слышно переговариваясь, специалисты - матросы и офицеры флота, именно флота, потому что в морской авиации носят конечно же морскую форму, которая отличается от чисто флотской лишь весело-голубенькими просветами на погонах и авиационными залихватскими эмблемами-крылышками.
- И все же я против, товарищ генерал! - упрямо сказал Тагиев. - Как руководитель полетов, как комэск, как летчик... В общем, я категорически против разделения пары. Извините, виноват. Но - категорически. - От волнения у него прорезался странный акцент.
- Правильно. - Генерал-майор, прибывший в часть на рассвете с плановой инспекционной поездкой, привычно вздохнул: - "Как руководитель полетов"... Ответственность, майор, верно? РП - должность оч-чень ответственная. Случись что - всегда РП виноват. Так? - Он жестко, в упор смотрел Тагиеву в глаза. Тот отвел взгляд.
- Экипаж не подготовлен к такой работе, - вмешался полковник Царев.
- Что-о-о? - подчеркнуто изумился генерал. - То есть как - не подготовлен? Вы что же, ставите на полный радиус экипаж, не подготовленный к полетам в сложных метеоусловиях?
- Подготовленный, товарищ генерал! - Царев говорил четко и быстро, стремясь произвести нужное впечатление: от этого сейчас зависело многое. - Но налета, доброго, хорошего налета, дающего экипажу уверенность в себе в таких резко осложнившихся условиях, нет. В конце концов, радиус - тоже наука. Но не все же сразу! Две дозаправки вместо предполагаемой одной плюс ночь. Одиночный маршрут вместо предполагаемого парного и сама обстановка на грани боевого применения... Есть же другие экипажи, есть командиры, наконец, опытнейший летчик!
- Другие экипажи - это время. У нас его нет. Зато есть предупреждение флота. А ведущий... Вы считаете - кстати, командир тоже пойдет в одиночку! - вы считаете, полет полярной ночью легче дневного маршрута? С теми же дозаправками? - Генерал резко повернулся к Тагиеву: - Майор, самолеты к вылету! Перенацеливание произведем уже...
Лицо Тагиева застыло, только дернулись желваки под кожей высоких скул.
- Товарищ генерал! - Царев уже настойчиво требовал. - Этот ряд совпадений приведет... Я руковожу частью - я же отвечаю за них!
- Слушайте, полковник, я что-то не пойму: в чем проблема? Нормальный полет на радиус! Откуда в вас все это? И наконец, решает здесь в конечном счете руководитель полетов, а не вы или я. Кстати, я не слышу его решения до сих пор.
- А какое же может быть решение? - с натугой сказал Царев. - Какое тут может быть решение, если решаете здесь вы!
- Не забывайтесь, полковник... - Генерал понизил голос.
- Товарищ генерал! - отчаянно сказал Царев, и глаза его засветились в полумраке голубым яростным огнем. - Я не забываю главное, то, что забыли вы!
Генерал подчеркнуто удивленно задрал брови.
- Меня всю жизнь учили: "Мелочей в авиации нет" - и так учил я! А экипаж... А экипаж - это шесть жизней. Шесть семей! - Царев побледнел.
- Вы что же хотите этим сказать? - тихо спросил генерал, качнувшись вперед. Тагиев страдальчески сморщился, лица других офицеров были каменно-безучастны.
- Я хочу сказать, что мы должны учитывать все мелочи, все возможные последствия! И наше поведение сейчас, всех нас - это... это!..
- Ну что ж вы замолчали, полковник? - почти весело сказал генерал. - Вы ведь хотели сказать - это убийство. Так? Или что-то столь же возвышенно-бессмысленное. Так? ...
- Это... крайне неумно, - севшим голосом закончил Царев и вытянулся "смирно", уставившись поверх генерала в серые, начинающие темнеть стекла незашторенных оконных проемов, между рам которых оранжево светились спирали включенных для предотвращения отпотевания стекол обогревателей - влажность и температура в помещениях КДП и постов управления всегда должны поддерживаться на определенном и неизменном уровне: точнейшая электронная техника не любит перемен погоды.
- А знаете, полковник, вы вызываете уважение, - прищурясь, сказал с сарказмом через паузу генерал. - Так отстаивать свое мнение! Но я начинаю думать, что, если бы во всех наших частях были подобные вам начальники, наши самолеты вообще перестали бы летать.
- Они летали бы лучше и безаварийно, - холодно отчеканил Царев. - И на обвинения в трусости нужды отвечать не вижу!
Правая бровь генерала полезла вверх.
- А вы скромник, полковник!
- Я профессионал. И говорю о деле. И не вижу нужды...
- По-онятно...
На КДП скапливался сумрак; тепло светились контрольные приборы на пульте РП. Сам руководитель полетов сидел с каменным лицом. Он не вставал с кресла, но поза его странным образом соответствовала стойке "смирно". Матросы - планшетисты и операторы - ничего не видели и не слышали, отделенные полупрозрачным планшетом-переборкой и панелями своих помещений. Офицеры застыли на рабочих местах. И в эту минуту здесь, в просторном помещении КДП, были только двое: инспектор - генерал-майор и полковник Царев - командир полка.
- Итак, полковник, этот экипаж - плановый? Он обязан выполнить поставленную ему задачу?
- Разумную задачу.
- Разумную - поставленную кем? Войной? Война - разумна?
- Вы утрируете! Я не могу ответить тем же старшему по званию!
- Отвечайте: война разумна? "Могу, не могу..." Не впадайте в детство, полковник, отвечайте!
- Сейчас не война!
- Тогда зачем мы нужны? Мы все? Почему вы не работаете на заводе, полковник? Токарем. А? Стране нужны токари! Шоферы. Инженеры, черт побери!
- Мы готовы к войне!
- Готовы? С неподготовленными - ах, простите, неслетанными, скажем так, неслетанными экипажами? К какой? Которая будет ставить исключительно разумные задачи?
- Я тоже повоевал, товарищ генерал! Мне хватило! Любая война - всегда война, где бы она ни была.
- Ну, насчет "повоевал" и "хватило" - так сие не заслуга. У нас работа такая. И долг наш такой. Ну ладно. На первый вопрос вы, по сути, не ответили. Дальше. Вы всегда выполняли только разумные задачи? Ну что вы молчите? Где же ваша честность?
- Не всегда - да.
- Молодец! Но вы были готовы к любому делу?
- К любому - доступному моей квалификации и возможностям техники. К разумному!
- А всегда ли мера разумности зависела от вас? Вот в чем суть! Мы с вами в вооруженных силах. А для чего они, эти силы? Мы с вами - для чего? Нет, нет и быть не может никаких разумных или неразумных условий для нас с вами! Их не может быть!
Генерал, качнувшись, приблизился к Цареву; теперь и его глаза тлели в сумраке.
- Тот психопат, там, далеко... - Он яростно ткнул пальцем в окна: - Где тут у вас запад? Ага, там... Так вот, он там - он плевал на разумность условий! И в тот миг, когда он ткнет пальцем в кнопку, в ту самую проклятую кнопку, разума не будет! Останется одно, только одно - и решающее: можем ли мы, умеем ли, готовы мы или нет? Я воевал с первого лета, с августа, и на своей шкуре испытал, чего стоит ожидание разумности. Я - помню. Вы - нет. Всё! Они уйдут и вернутся. Там! - Он выбросил руку к окнам. - Там наша дорога!..
II
ВЗЛЕТ!
В воздухе. 31 августа
Они даже не заметили, когда резко усилился дождь. Все в мире сейчас для них кончилось, все, кроме той работы, той цели, которую поставила перед ними выбранная каждым в разное время, по разным причинам, но выбранная добровольно дорога.
Приборные панели, сухой, перекатывающийся треск переключателей на расблоках, клацанье пакетников, быстрая перекличка команд, щелчки включающихся реле, вспышки умниц табло - в этот тесный, сжатый мир рычагов, шкал и панелей свелись родительские надежды и детские забавы, юношеские устремления и любимые книжки, вера в отцов, воспоминания о неисполненном и ирония потерь, страсти, увлечения, разочарования и любовь - все, составляющее никем до конца не понятое, не описанное, не оцененное понятие - жизнь.
А дождик был замечательный! Чу-де-cный! Как и весь этот уходящий день - для каждого по-своему.
А погода быстро ухудшалась. Ночь была уже недалеко. Солнце должно было вскоре зайти, так и не появившись над землей: его поглотили облака, низко и косо летящие над побережьем. Но они знали, что самое позднее через двадцать минут догонят солнце, увидят его, чтоб, попрощавшись, встретиться с ним завтра - далеко, очень далеко, непредставимо далеко отсюда.
Дождь суетливо-вкрадчиво стучал по обшивке; его капли радостно скакали и играли в чехарду на отмытых стеклах фонарей, брызгали на куполах блистеров, сливались в быстро густеющие струйки и, мечась из стороны в сторону, мчались вниз по полированной обшивке к земле, к которой они летели так долго. Этот моросящий дождь, который всегда все ругают, этот занудный, промозглый, отвратительный дождь был прекрасным!
Прекрасным и праздничным потому, что наконец наступал долгожданный праздник работы.
Они заканчивали сложный, но для каждого летчика исполненный неизъяснимой прелести ритуал запуска двигателей - пробуждения к жизни многосложного, могучего и послушного, надежного и доброго сердца их корабля; а от насквозь промокшей куртки техника самолета, стоящего сейчас в кабине за спинами летчиков и монотонно бубнящего "молитву", или карту запуска, плотно несло мокрым старым одеялом. И команды эти, слышанные сотни раз, звучали музыкой - как до седых волос звучит музыкой для нас гриновская проза.
- Включить автоматы защиты сети!
В тишине торопливо клацают переключатели.
- АЗС включены.
- Стояночный?
- На стояночном.
Отрывисто, слышно даже сквозь гул мотора пусковой автомашины, барабанит по обшивке дождь.
- Топливная автоматика?
- Топливная включена.
- ППС?
- Противопожарная система включена.
- АГР?
- Гироскопические приборы... Есть!