Замахнулся было еще разок - для надежности, - хотя та уже свалилась на пол, попутно приложившись об угол лавки, отчего потеряла сознание. Может, и не ударил бы, да над правым ухом у невестки выступила кровь, а Иоанн от одного ее вида начинал звереть и входить в такой раж, что только держись. Уже почти не сознавая, что делает, он поднял посох для четвертого удара, но почувствовал, как кто-то уверенно перехватил его руку. Обернувшись в бешенстве - кто посмел?! - увидел Ивана. Царевич был бледен лицом и неимоверно зол. Вид лежащей на полу жены возмутил его настолько, что он, не сдерживаясь, хлестанул по самому что ни на есть болезненному.
- Вовсе без наследников решил меня оставить?! Вестимо, с бабами воевать сподручнее, - оскалился он в язвительной усмешке. - Ты бы, вон, со Штефаном потягался, а то молодец супротив овец, а супротив молодца завсегда сам овца! Даже блеешь так же жалобно!
- Ты!! - задохнулся Иоанн. - Подлое семя! Выродок сучий!
Было от чего прийти в неистовство. Такого царю и впрямь никто не говорил. Писать - было дело. Строчил свои епистолы князь Курбский. Однако написанное - не произнесенное. Его перенести гораздо легче, особенно когда читаешь не прилюдно, а наедине. К тому же грамотка не требует незамедлительного ответа. Можно посидеть, подумать, как лучше да больнее уколоть, прикинуть, с чего начинать да чем лучше заканчивать. Сегодня не закончил писать - на завтра отложил, а то и вовсе на несколько дней отодвинул.
Тут же обидчик рядом стоит. Вот он, ненавистный Ванька, травленный, да не до смерти, и все из страха перед возмездием со стороны двойника, не раз битый и тоже не так сильно, как хотелось бы. Зачастую один лишь его вид приводил Иоанна в состояние такой злобы - уж так хотелось его прибить, что аж челюсти сводило и ныли зубы. Ныне же, после того как он сказанул такое…
Красная пелена встала перед глазами, погружая все вокруг в какую-то муть, в руках, и без того крепких, сил прибыло вдесятеро… Царь с силой вырвал из рук Ивана посох и замахнулся…
Что было дальше, он помнил смутно. Багровая пелена так все заволокла, что он даже не разглядел - что там за смельчак метнулся между ним и царевичем, пытаясь загородить наследника престола от смертоносного удара.
Когда царь пришел в себя, все было кончено. На полу один подле другого лежали два тела. Совсем рядом, возле красных сафьяновых сапог Иоанна, валялся боярин Годунов, так некстати подвернувшийся под горячую руку. Чуть дальше - царевич. Бориска еле слышно постанывал, Ванька молчал, но вроде бы дышал.
Но и тут царь еще не осознал, что натворил. Думалось: поправимо. Был разве что легкий испуг - как бы не узнал о том двойник, вот и все. К тому же ночь принесла радостное известие - "учеба" посохом принесла свои долгожданные плоды, и невеста разрешилась от бремени. Дите, как и следовало ожидать, появилось на свет мертвенький, уж больно глубока была вмятинка на голове - видать, удар пришелся "удачно".
Но от известий лекарей, сидевших возле царевича, Иоанн вновь запаниковал.
- Одна надежда на божью милость да на его крепкое здоровье, - заявляли они в один голос, стараясь не заглядывать в расширенные зрачки Иоанновых глаз. - Что с ним будет теперь, ведомо лишь всевышнему.
"А что будет со мной?! - хотелось во весь голос завопить царю. - Пес с ним, с этим выблядком, но ведь тотне простит - вот что страшно!"
Царевич пришел в себя лишь один раз, да и то перед самой кончиной. Первым это заметил Роман Елизарьев, как успели прозвать присланного королевой аглицкого лекаря. Он же первым разобрал и просьбу царевича, который еле слышным голосом позвал отца. Спустя несколько минут Иоанн уже сидел в изголовье умирающего.
- А помнишь, как ты меня на ноге катал? - прошептал царевич.
- Помню, - глухо отозвался царь.
- А деревянную лошадку, серую, с гривой червецом, помнишь? - не унимался Иван.
Царь зло засопел и молча кивнул. Умирающий меж тем все вспоминал и вспоминал, но странное дело - ни одно из них нельзя было датировать позже шестилетнего возраста, то есть все они относились ко времени двойника, а не нынешнего Иоанна.
- А я ведь тебя сразу признал, - отчетливо шепнул под конец умирающий. - Признал, да сам себе говорить о том не велел - все боялся. Ты уж прости, ладно? - И протянул руку, проводя ею по правой щеке царя, но вдруг отдернул ее и испуганно посмотрел на Иоанна: - А ты иной, - протянул он тоскливо. - А где ж батюшка мой? Куды ты его? - и после недолгой паузы жалобно попросил: - Ты боле не бей меня, хорошо? Я и сам помру.
- Ты поживи еще, поживи, - взмолился царь, с ужасом продолжая думать о грядущем возмездии за содеянное.
Не простит ему сына двойник, ох, не простит.
- Нет уж, - загадочно улыбнулся Иван. - Меня, вон, лошадка отцова давно заждалась. А ты… прощай, - произнес он, закрывая глаза.
На сей раз навсегда.
…А Третьяку в ту ночь приснилось странное. До этого он никогда не видел во сне сыновей-царевичей. Ни одного. Федора не мог, потому что тот так и остался в памяти смешным трехлетним карапузом, но и Иван тоже почему-то не являлся ни разу, а тут…
Снилось Подменышу, что он стоит в распахнутых настежь дверях конюшни и спрашивает нарядно одетого сына, какого из коней ему вывести.
- Я ныне на своем поеду, - тот в ответ, и Третьяк с удивлением увидел, как откуда ни возьмись у бревенчатого тына, ограждавшего большой двор, появилась маленькая серая лошадка с красной гривой. Подменыш присмотрелся и скептически усмехнулся. Краска на гриве кое-где облупилась, и было отчетливо видно, что лошадка деревянная.
- Ну, на этой ты далеко не ускачешь, - улыбнулся он сыну, но тот очень серьезно ответил:
- Я на ней дальше любой твоей ускачу. - И стал усаживаться в седло.
Третьяку отчего-то сделалось тревожно на душе.
- А может, кого из моих выберешь? - спросил он.
Царевич отрицательно мотнул головой, поудобнее устраиваясь в маленьком игрушечном седле, и, махнув на прощанье рукой, почти сразу поднялся ввысь.
- Вернись! Разобьешься! - отчаянно закричал Третьяк.
- Прощай, батюшка. Благодарствую тебе за все, - донеслось еле слышно сверху.
Глядь, а царевича уж вовсе не видать. Улетел.
Когда Третьяк проснулся, то первым делом удивленно ощупал подушку. Та была мокрая. Он провел по лицу рукой и понял отчего. От этого удивился еще больше. Весь день он, мрачно бродя по конюшне, гадал, прикидывая и так и эдак, к чему бы такой сон. Ответ пришел через несколько дней.
Лучше бы не приходил…
Глава 18
ПОСЛЕДНИЕ ДНИ
После похорон ужас, вновь вернувшийся к Иоанну, уже не покидал царя ни на день, ни на час. Правда, был он несколько иной, лишенный обычной остроты и напоминал тупую ноющую боль - неприятно, однако терпеть можно. Была в нем и еще одна особенность - прежние страхи и кошмары можно было залить кровью, а вот этот…
Спасение виделось только в одном, сулившем избавление сразу от двух напастей - и от двойника, и от покойника, но сватовство к княгине Хастинской застопорилось, потому об отъезде не могло быть и речи.
Слегка порадовало рождение своего собственного сына, получившего двойное имя. В честь святого, в день которого он родился, малыша нарекли Уаром, а чтобы как-то умилостивить грозного призрака, Иоанн нарек карапуза Димитрием. И пускай малютка страдал падучей, пускай от неведомо какой по счету жены, но он был, и, значит, престол со временем, дай срок, перейдет именно к нему. Кроме того, благодаря ребенку у Иоанна теперь было что предложить мертвецу. Учитывая, что сын его собственный, он рассчитывал выторговать не меньше десяти лишних годков.
Но дни шли за днями, сменяли друг друга месяцы, подошел к концу последний из четырнадцати лет, которые царь получил за убийство Старицкого князя с двумя его сыновьями, а покойный Димитрий так ни разу и не появился, и чего от него ждать, Иоанн не знал.
Неизвестность страшит хуже всего, и потому от всех этих переживаний у него, как у дряхлого старика, стали мелко-мелко трястись руки, борода, которую и без того нельзя было назвать пышной, еще больше поредела, а глаза все время слезились.
Какое-то знамение он все-таки увидел, но было оно загадочно и совершенно непонятно, в какую сторону его истолковать и к чему приложить. Это произошло в самом начале зимы, аккурат в тот день, когда во всех соборах Москвы совершали службу по царевичу Ивану, который ровно два года назад ушел из жизни.
Стемнело. Иоанн вышел на красное крыльцо своих палат, чтобы полюбоваться первым в этом году снегопадом. Вот тогда-то он и увидел на очистившемся от туч дальнем краешке небосвода большую хвостатую звезду. Мало того что ее путь лежал между крестов на куполах церквей Ивана Великого и Благовещенья, так и сама звезда несла в своем хвосте некое подобие креста.
- Знамение, - прошептал царь пересохшими губами. - Что же ты несешь-то? Смерть мою, али… - договаривать он не стал. Очень хотелось думать, что али, и в то же время он боялся сглазить.
Веривший ворожеям и прочим гадалкам, сведущим в чародействе, Иоанн распорядился собрать в Москву всех ведуний. Польстившись на царские посулы осыпать золотом, в столицу гурьбой потянулись нечесаные деды и грязные бабки в лохмотьях. Удалось набрать аж шесть десятков.
Всех их разместили в специально выделенном тереме, причем в разных помещениях, и каждому для начала был задан один и тот же вопрос: "Когда?" Тех, кто недоуменно спрашивал в свою очередь: "А что когда?", безжалостно стегали кнутом и выгоняли прочь. Били за обман и шарлатанство. Коль ты не можешь ведать даже вопроса, какая из тебя ведунья.
После воспитательных процедур число собравшихся уменьшилось вчетверо. Но ответы оставшихся тоже были по большей части туманными и неопределенными.
- До первых грибков, - категорично ответила толстая неопрятная старуха.
- Егда взойдет волчье солнышко и пустит три луча на землю… - многозначительно вещала другая с огромным бельмом на правом глазу.
А еще одна, с лицом, напоминавшим печеное яблоко, и крючковатым носом, ощерив в ухмылке последний клык, торчавший из беззубого рта, и вовсе отказалась отвечать. Так и сказала:
- Ведаю, но не скажу. Поначалу злато давай, а уж за мной не застоится.
Богдан Бельский, которому было поручено это пестрое галдящее общество, бился с нею уже третий день, но упрямая старуха была непреклонна, а он и без нее-то упарился, каждый день мотаясь как проклятый от их терема в царевы покои.
Пробовал Бельский и кнутом пригрозить, мол, добром не хошь, так на дыбе иначе запоешь, но нахальная ведьма и тут не спасовала.
- Пугаешь? - зло прошипела она. - Погоди, вот выщипают тебе бороденку по царскому повелению, иначе запоешь. А свою смелость не предо мной, а, вон, пред женкой своей выказывай, ежели силы найдутся.
С этими словами она проворно запустила руку куда-то между ног, что-то долго выискивала под заскорузлым тряпьем, потом извлекла на свет волосок и своими грязными длинными когтями принялась быстро отщипывать от него по кусочку.
- Это тебе послед, это без наслед, это на закуску, а это вприкуску, - бормотала она непонятно, завершив торжествующим тоном: - Вот тебе пострел и не сумел, - и ехидно усмехнулась опешившему от такой наглости Богдану. - Иди, милый, пробуй. А как не выйдет, сызнова ко мне приходи. Тогда, может, и договоримся по-доброму.
Бельский хотел тут же приказать ее выдрать, но потом передумал. Как чувствовал. Надо ж приключиться такому, что в эту ночь у него и впрямь ничего не вышло. Сроду осечек не было. Напротив, жены всегда не хватало, а тут эдакий конфуз…
"Не иначе как совпадение", - поначалу решил он. На третью ночь понял, что нет. Сумела все-таки старая хрычовка сделать. Пришлось отставить спесь и взмолиться, чтоб ведьма все отменила.
- Ослобони, старая, от своего заклятья, Христом богом тя прошу, ослобони, - канючил он, пока бабка Лушка, как она себя назвала, не смилостивилась и не вернула все обратно.
Ночью, убедившись, что ведьма не соврала и на самом деле его простила, успокоенный Богдан Яковлевич принялся размышлять, что делать с нею дальше. Получалось, что эта Лушка действительно могламногое. Тогда ее тем более нельзя выпускать. А вдруг государь, услышав свой назначенный срок, сам решит потолковать с нею, тогда что? А тогда самого Бельского неминуемо ждал кнут за самовольство. У царя с этим строго. Коль сделал не по его, не посмотрит, что ты его любимец, отдаст катам, а те и рады стараться. А то и еще хуже, посохом своим учить начнет. А тот ох и острый. Им приложить, так похуже, чем кнутом, получится - достаточно царевича Ивана вспомнить.
Решил посоветоваться с Годуновым. А с кем еще-то? Никита Романович? Так тот никогда большим умом не отличался. Мстиславский с Шуйским? Те лишь фыркнут презрительно, поскольку терпеть его не могут, а то еще и сознательно что-нибудь не то посоветуют. С них станется. Нет уж, лучше Бориса хоть всю Москву обойти, ан все равно не сыскать.
- Поглядеть бы на нее для началу, - произнес тот степенно, выслушав рассказ об удивительной и могучей ведьме.
Та, едва завидела вошедшего к ней в крохотную подклеть молодого черноволосого боярина, повела себя не совсем обычно. Проворно вскочив на ноги, она отвесила Борису низкий поясной поклон.
- Смотри-ка, - подивился Бельский. - Мне она так никогда не кланялась, а тебе вона как.
- А хошь узнать, пошто склонилась? - усмехнулась старуха.
- Коль поведаешь, так отчего не выслушать, - спокойно ответил Борис Федорович, стараясь не подавать виду, как его распирает от любопытства.
- Тогда подь сюды, - важно произнесла бабка. - Слово мое тайное, так что ни к чему всем прочим допрежь того, как оно случится, знать о том.
Годунов, помедлив, сделал шаг вперед, затем еще один.
- Да не боись, - ободрила его Лушка. - Я ныне не кусаюсь. - И затряслась от смеха.
Борис Федорович насупился, подошел вплотную и даже склонился поближе к ее лицу, морщась от зловония, которое издавало ее тряпье. Ведьма, привстав на цыпочки, почти уткнувшись крючковатым носом в его ухо, принялась что-то торопливо шептать.
Годунов вначале слушал спокойно, но затем вздрогнул и отпрянул. Никогда раньше за все время их знакомства, которое длилось без малого дюжину лет, Бельский не видел, чтобы его приятель был так сильно взволнован. Лицо Бориса Федоровича теперь представляло собой разительный контраст мягким слегка вьющимся смолянистым волосам.
- Ты что несешь-то? - попрекнул Борис Федорович бабку.
- Я правду сказываю, - возразила та. - Не любо - не слушай. А остатнее тебе потом обскажу, когда обещанное злато отдадите.
Годунов прикусил губу, напряженно размышляя.
- Сколь же им государь посулил? - не поворачиваясь, спросил он у Бельского, продолжая пристально смотреть на ведьму.
- Златом осыпать, - буркнул тот и усмехнулся. - Токмо оно по-разному понимать можно. Возьми пару золотых да занеси над старухиной головой, а кулачок-то и разожми, вот тебе и…
- Это так, - согласился Борис Федорович. - Да опять-таки смотря что скажет, а то таким острым золотом наградят, что голова от шеи отлетит.
- Потому и требую вперед, - не стала скрывать Лушка. - Дождесся от вас, как же, ежели я что плохое поведаю.
- А ты солги, - посоветовал Годунов.
- Негоже царю лгать, - попрекнула его ведьма и осеклась, как-то странно глядя на стоявшего перед нею боярина, который продолжал что-то обдумывать.
Деньгам Борис Федорович счет ведал. Скупым назвать его было нельзя, скорее прижимистым, а если более точно, то расчетливым. Но уж коли надо для дела, тут он никогда ни за деньгу, ни за рубль не дрожал.
- На десяток рублевиков согласна? - спросил он, что-то решив в уме.
- Три сотни, не менее, - строптиво отрезала Лушка.
- Ишь ты! - восхитился стоявший у двери Бельский. - А шапку боярскую не хотишь заодно?
- Себе ее надень, - присоветовала старуха и ехидно осведомилась: - Знаешь куда аль подсказать?
- Ах ты ж! - Богдан чуть не задохнулся от гнева и решительно шагнул к ней, замахиваясь плетью.
- Тока тронь, - предупредила ведьма. - Такого я тебе точно не прощу и вдругорядь не помилую.
Бельский выругался, но руку опустил.
- То-то, - удовлетворенно сказала Лушка.
- А что ж ты, коль сильная такая, на старость лет ничего не нажила? - благодушно поинтересовался Годунов.
- Все у меня было, - хмуро отозвалась ведьма. - Стешка подлая девку подсунула, а та у меня все добро выглядела, да и утекла с ним.
- Какая ж ты ворожея, коль у себя под носом не углядела? - улыбнулся Борис Федорович.
- Обнаковенная, - огрызнулась бабка. - Ведаешь, поди, что люди к старости вблизи плохо видят? Вот и я тако же. Вдаль-то зрячая, а тут не учуяла, - и поторопила: - Ты мне зубы-то не заговаривай. Это я и сама умею да получше тебя. Ты цену называй.
- Ишь, ты какая прыткая, - еще шире улыбнулся Годунов. - Тебя только отсюда вытащить, и то в пару сотен обойдется. Да еще тебе три. Вот и полтыщи набежало, а у меня монетного двора нет.
- Не скупись, боярин. Моя ворожба того стоит, - ободрила его бабка.
- Сто рублев дам, - твердо пообещал Борис Федорович. - Согласна?
Та молча кивнула головой.
- Вот и славно, - одобрил Годунов. - Деньгу нынче же привезут. Я свое слово завсегда держу, даже не сумлевайся. Так что сказывай про государя, а уж потом и мне кой что поведаешь.
Старуха вновь насмешливо осклабилась, демонстрируя желтый клык.
- Поведаю, поведаю, - проворковала она. - Да боюсь, опосля моих слов царь-батюшка заместо рублевиков повелит запалить меня в железной клетке, как дед его, бывалоча, делал, вот и вся награда. Это за мной слово твердое, а за государем…
- Ладно, - махнул рукой Годунов. - Все получишь. И волю, и рублевики.
- Гляди ж, - грозно предупредила ведьма. - Обмануть не смей, а то худо учиню. Зри на вервь, - почти приказала она и на глазах Бориса неспешно затянула на обрывке бечевы, невесть откуда взявшейся в ее руках, два узелка.
- А это зачем? - полюбопытствовал Борис Федорович.
- А затем, что мы теперь с тобой одной веревочкой связаны, - пояснила она. - Ныне моя глава с плеч, а к завтрему и ты расхвораисся, а там и богу душу отдашь, - и спросила почти ласково: - Понял, нет ли?
- Так ты ведь старая совсем! - перепугался Борис Федорович. - Тебе так и так до смерти годок-другой, не боле. Мне-то почто помирать?!
- Не боись, - усмехнулась ведьма. - Коль свое слово сдержишь, я твой узелок чрез месяц-другой распущу, - и, отвернувшись, пробормотала еле слышно: - "Старая". Еще поглядим, кто из нас кого переживет.
Бельский поначалу заупрямился, не желая выпускать Лушку, но Годунов сумел убедить его, заверив, что та пока будет проживать в его тереме, так что если царь и впрямь захочет на нее поглядеть, то везти ее к государю будет даже ближе, чем отсюда.
Лушка тоже сдержала свое слово и дату смерти Иоанна назвала. Царь, услышав от Бельского свой смертный срок, нахмурился, но ничего не спросил, только недобро ухмыльнулся и зловеще посулил: