Тогда и была создана специальная экспертная комиссия, в которую вошли лучшие капитаны бассейна и представители инспекции безопасности мореплавания. Прокуратура выдвинула перед ними ряд вопросов, в том числе и версию, о которой я впоследствии сказал следователю. Комиссия, она собиралась потом не раз и не два, тщательно разбирала наш рейс, и уже после моего приезда и во время суда она ответила на вопросы прокуратуры так, что у последней были все основания взять меня по прибытии в Москву под стражу. Это подкреплялось еще и рядом затребованных из-за границы документов, о которых я узнаю сейчас, на первом в жизни допросе, если не считать встречи с мистером Коллинзом в порту Бриссен…
Итак, я в кабинете следователя, который надеется найти со мной общий язык.
– Давайте к делу, – сказал он. – Обстоятельства вашего спасения нам известны. Но вот предшествующие события: гибель судна, причины гибели – увы! – тайна, покрытая мраком. А ведь погиб весь экипаж, кроме вас и моториста Денисова. К сожалению, судебно-психиатрической экспертизой Денисов признан невменяемым. Значит, единственный свидетель – вы, капитан. Я склонен с большим доверием отнестись к вашим показаниям, если б не одно обстоятельство…
– Какое?
– Вы не только свидетель. Вы – подозреваемый.
– Подозреваемый?
– Да. По указанию прокурора на основании статьи 3-й Уголовно-процессуального кодекса я возбуждаю уголовное дело по подозрению в совершении вами преступления, предусмотренного статьей 85-й Уголовного кодекса РСФСР – "нарушение работником железнодорожного, водного, автомобильного, воздушного транспорта правил безопасности движения и эксплуатации транспорта, повлекшее несчастные случаи с людьми, крушение, аварию или иные тяжкие последствия".
– И сколько за это полагается?
– Лишение свободы на срок от трех до пятнадцати лет. Но для вынесения обвинительного и оправдательного приговора существует суд. Наша с вами задача в деталях разобраться, как все это произошло. Слушаю вас, гражданин Волков…
…Как все это произошло…
Скитаясь по необитаемому острову, я мучительно думал о происшедшем и поначалу приходил к тому же выводу, к которому пришли мои коллеги из экспертной комиссии, к которому пришли следователи и судьи. Но двойственное чувство не оставляло меня. Я верил тому, что курс был проложен правильно, мог со всей ответственностью отстаивать истинность карандашной линии на карте и всех к ней поправок, которые в моем присутствии и под моим контролем рассчитал штурман. И, конечно, в думах своих я старался склониться к действию непреодолимой силы, которая освобождает капитана от ответственности.
– Но разве не мог ты ошибиться? – говорил я себе. Это случается и с куда более опытными судоводителями… И тогда вся вина ложится на тебя, и нет тебе прощения, ведь по твоей вине ушли из жизни двадцать ребят. Почему ты не остался с ними? Ты хочешь установить истину? Что ж, устанавливай, только для этого может быть предоставлена тебе отсрочка…"
А потом была палата в портовом госпитале Бриссена, и мистер Коллинз, и рапорт смотрителя маяка на мысе Норд-Унст, о котором сообщил мне Коллинз. Именно с этого надо было начать свой рассказ у следователя, но… не хватило решимости. Мне не хватило решимости сразу и обо всем рассказать, и только уверенность, что меня поймет, мне поверит Юрий Федорович Мирончук, привела к истине всех, кто занимался моим делом и кого я, вольно или невольно, запутал своим умолчанием. Не будь Юрия Федоровича с его энергией и одержимостью, так и осталась бы эта история в категории таинственных случаев, и я расплачивался бы за эту таинственность один, если не считать тех двадцати моих товарищей, что навсегда остались в море у Фарлендских островов.
Судьи же вынесли мне приговор, располагая заключением авторитетной комиссии капитанов-экспертов, считавших, что гибель судна могла произойти в результате сильного удара корпусом о подводные камни.
Основанием для приговора послужило то обстоятельство, что пройти через Фарлендские острова к ожидавшей нас плавбазе можно было двумя путями: южным проливом, который был безопасней северного, но удлинял рейс на сутки, и через острова Кардиган, где были и мели, и сильные течения, и подводные камни, способные распороть днище натолкнувшегося на них судна. И лоция не рекомендовала ночное плаванье в районе островов Кардиган. Нет, не запрещала, только не рекомендовала, но капитан обязан учитывать все рекомендации навигационных пособий. Он может не учитывать их в своих расчетах, полагаясь на свой опыт, на мастерство помощников и на иные привходящие моменты. Может… И до той поры, пока не случится непоправимое, никакого с капитана спроса.
А непоправимое случилось.
…Тем, кто работает на море, известна его однообразность. Видевшему море с палубы пассажирского корабля слова эти могут показаться кощунственными, но для них море – праздник, а для нас – будни.
И все-таки каждый рейс, хотя бы в один и тот же район промысла, отличается от предыдущего. Всегда обозначится деталь – отметина, по ней и запоминается очередной отрезок времени, проведенный в море.
Однажды мы встретили на переходе брошенный командой голландский рудовоз. Он получил пробоину, вода стала поступать в машинное отделение. Команда спустила шлюпки и отбыла к берегу. А течь-то и прекратилась. Вот и болтался у Ютландского полуострова этот "Летучий голландец".
Пока мое начальство судило да рядило, куда его отвести, подскочил рижский спасатель "Голиаф", подхватил "голландца" на буксир и отвел в Берген. Премию, конечно, получили рижане. Ну и бог с ними. Спасать – это их главная забота, за это они и жалованье получают…
Потом команда говорила: "Это было в том рейсе, когда пароход-сироту повстречали…"
Во время осенних штормов шестьдесят третьего года за борт смыло судового повара: за каким-то чертом подался из кормовой надстройки на полубак и не привязался при этом. Повара, правда, выловили – заметил вовремя вахтенный штурман, а боцман, обвязанный тросом, прыгнул за борт, но тем не менее неприятностей я имел по горло. Конечно, такой рейс запомнится надолго.
Или был еще случай. Мы ушли от норд-оста к норвежскому берегу, а нас заподозрили в дурных намерениях: мол, селедку хотите в рыболовной зоне таскать. Подскочили катера береговой охраны, подняли было шум, но до скандала не дошло – отпустили с миром.
Нет, в море двух одинаковых рейсов не бывает.
А вот чем отличался последний?.. Суматошным отходом, пожалуй.
На "Кальмаре" я делал уже третий рейс. Два подряд, потом встал на ремонт и остался на судне, чтоб самому за всем проследить да и дома побыть немного. В последнее время я все чаще замечал, как тяжко переносит Галка каждый мой выход на промысел, и решил побыть с ней те два месяца, что отвели по плану на ремонт "Кальмара".
Из ремонта судно должно было выйти в начале июня. Но весной стал гореть план добычи рыбы, "сверху" надавили на ремонтников, ремонтники заавралили и вытолкнули нас на две недели раньше.
Такое случается редко, скорее бывает наоборот, но вот же случилось…
Едва мы встали после ремонта в рыбном порту, на судно стало поступать снабжение и повалили инспектора от разных отделов. Приходили моряки с направлениями из кадров, плановики строчили нам рейсовое задание, словом, вся контора лихорадочно снаряжала нас в море. Правда, не только "Кальмар" удостоился такой чести. Вместе с ним еще десяток траулеров в спешном порядке готовился к выходу на промысел.
В эти дни я постоянно был на судне. Хотя у меня и трое помощников, а все же свой глаз – это свой глаз. Потом, в море, если чего не хватит, придется кусать локти.
В последние два дня суматоха достигла апогея. Вручив старпому направления, двое матросов с ходу напились и завалились в каютах в лежку. А тут каждый человек на счету, команда принимает сетеснасти, продукты, робу, тросы, идет погрузка, всевозможные доделки после ремонта…
Пьяниц я выгнал. Этих двух да еще по линии стармеха тоже одного алкаша…
Жду замену из отдела кадров. Вместо замены приходит самый главный кадровик.
– Олег Васильевич, возьми обратно. Они больше не будут.
Ну прямо детский сад, честное слово!
– Пьяниц, Иван Кириллыч, на судне не держу, ты меня знаешь…
– Понимаешь, лето ведь. Все в отпуска рвутся, в резерве только "бичи" остались. Ну где я тебе непьющих возьму?! Бери этих. Как-нибудь перебейся до отхода, а в море ты с них стружку снимешь. Возьми, как друга прошу…
Конечно, отношения с кадровиками – вопрос сложный, и ссориться резона нет. После беседы с пристрастием взял этих матросов. В море работать заставлю. Моториста стармех тоже простил. Загнал в машину и сам на контроль встал.
В день отхода у меня не хватало одного матроса, тралмейстера, радиста, третьего механика, повара, и продукты еще не все завезли.
Назначили выход на пятнадцать часов.
К обеду ожидалась отходная комиссия, а до того начальник отдела кадров обещал прислать недостающих людей.
В одиннадцать явился рыженький матросик, ростом не более полутора метров, по виду пятиклассник. Из документов значилось, что Роберт Винников, курсант второго курса Клайпедского мореходного училища, прибыл в нашу контору на практику и определен на "Кальмар" матросом второго класса.
– Значит, на практику? – спросил я, скептически оглядывая его: скиснет парень на выборке сетных порядков.
– Ага, – ответил Винников. – К вам.
– Понятно, что ко мне, – сказал я. – Ну иди, располагайся. Возьми у боцмана робу и подключайся к работе. Скоро отход…
В двенадцать часов старший механик Вася Пиница доложил, что прибыл третий механик.
– Хорошо, Василий Пименович, – назвал я его по имени и отчеству, так как разговор был на палубе. – А как "молодец" твой?
– Упирается в машине, – засмеялся "дед". – Я его на цепочку к двигателю приклепал…
Веселый парень был Васька Пиница. Мы с ним в училище дружили, хоть он и с механического. Потом плавали вместе…
В двенадцать часов тридцать минут произошло ЧП. Наш боцман Коля Задорожный не усмотрел: один из давешних "гастролеров" полез на соседний траулер, стоявший к нам лагом , и ухнул в воду между бортами.
Упал он удачно. Плавал в сизой от соляра воде и кричал: "Помогите!" Помогли ему, и вовремя. Едва успели спрятать вниз, как на причале показалось начальство…
Заместитель начальника Тралфлота прошел со мной в каюту, остальные остались в салоне.
– Вот что, Волков, надо отходить.
– Да ведь у меня трех человек не хватает! Радиста, тралмейстера и кока… И продукты не все завезли.
– Кока, Волков, мы привезли. Он к старпому пошел.
– Да кок – ерунда! Бог с ним, с коком. Любой матрос приготовит не хуже этих дипломированных кашеваров. У меня радиста нет, понимаете, радиста!
– Не ерепенься, Волков, не шуми. Забыл, что я сам капитан и больше твоего плавал? Знаю, что без радиста ты никуда не пойдешь. Будет у тебя и тралмейстер, будет и радист. Только завтра. А выйдешь сегодня. Мы утром еще доложили в Управление, что траулеры вышли в море… Смекаешь?
– Значит, мне отойти от причала, пройти морским каналом, встать на внутреннем рейде Приморска и ждать катер с людьми?
– Умница, Волков, именно так! Напишешь в журнале, что из-за вновь обнаруженных погрешностей магнитных компасов ждал девиатора, или свали на пограничников: не давали, мол, разрешения на выход, словом, придумай сам. А для них, – тут он ткнул пальцем в подволок каюты, – ты уже в море. Что там сутки – туда-сюда, натянешь на переходе…
– А продукты?
– Все доставим, голубчик. Ну пойдем в салон, да скомандуй людей собрать, скажу напутственное слово.
Так мы и отошли. Галка пришла к самому отходу и на судно не заходила, не принято у нас с нею такое. Я сошел на берег и подошел к жене. Минут десять мы стояли молча, потом коротким путем, между штабелями бочек, вывел ее к проходной порта, поцеловал Галкины грустные глаза и вернулся на "Кальмар".
До Приморского рейда добрались без приключений. Бросили якорь. Старпом Валерий Иванович Громов с боцманом обошли каюты, собрали по рундукам и загашникам непочатые бутылки с водкой и побросали их за борт.
Среди новеньких, впервые идущих со мною в рейс, поднялся было галдеж, но Коля-боцман поднес поочередно к носу каждого из них мохнатый кулачище и предельно вежливо попросил объяснить, чем сия штуковина пахнет и годится ли в качестве флотской закуски.
Может быть, это и в духе капитана Ларсена, но иного средства пресечь пьянство нет. Море же пьяных но любит.
Словом, сутки на рейде мы простояли. Рыбачки мои отошли, а к вечеру другого дня прибыл катер. На нем привезли продукты, Севу Антонова – радиста и усатого дядьку, тралмейстера Конона Трофимовича Молодия, с год назад перебравшегося в наш бассейн из Керчи.
Заместитель начальника по флоту слово свое сдержал. Ожидали мы только сутки. Теперь все для рейса получили и начальство выручили перед "верхами".
"Кальмар" поднял якорь и вышел на промысел.
…По разработанному отделом добычи плану мы должны были попытать счастья вначале на Северном море. Говорили, что промысловая разведка обнаружила сельдь в старых квадратах, где никто уже и не рассчитывал взять рыбу.
Если взглянуть на правую часть карты Северной Атлантики вниз от белого пятна Гренландии, то мимо иззубренного "лимона" Исландии взгляд не проскользнет. Потом смотрите южнее, не проглядите только пятнышко Фарерских островов. Еще ниже Шетландские и Оркнейские острова. Чуть западнее – Фарлендский архипелаг. Потом – Британия. Этот островной барьер отрезает от Атлантического океана два моря – Норвежское наверху и Северное – внизу.
После войны наш флот освоил традиционные для других государств промыслы в Северном море. Сейчас с рыбой здесь не густо, приходится ходить повыше, в Норвежское море. На переход, конечно, уходит побольше времени. Тем интенсивнее работают рыбаки в районе промысла.
Что труд рыбаков нелегок – знают все, это не требует доказательств. Нормальный рабочий день в океане – двенадцать часов. Подкидывают, правда, проценты за переработку, но не в этом суть… Главная проблема – нагрузка на психику.
Теперь с рыбаками выходят в море экспедиции медиков. Изучают, измеряют, прикидывают. Одно из таких заключений мне довелось прочитать. Оказывается, на семидесятые сутки постоянного пребывания в море у некоторых членов экипажа начинаются функциональные расстройства психики. Один и тот же пейзаж, если безбрежную водную поверхность можно называть пейзажем, одни и те же люди, одна и та же работа… Вот и начинается "сдвиг по фазе".
Люди становятся раздражительны, у некоторых развивается агрессивность, былые дружеские привязанности слабнут, возникают неожиданные вспышки беспричинного гнева у людей, отличающихся обычно миролюбивым характером, словом, долгое общение с морем сказывается.
Разумеется, все это выражается по-разному, и я заметил, что, чем тоньше организована человеческая натура, тем труднее приспособиться ей к ритму интенсивного рыбацкого труда.
Врачи утверждают: вся эта пакость наваливается на человека на семидесятые сутки. Рейсы же судов типа "средний рыболовный траулер", таких, как наш "Кальмар", продолжаются сто пять суток. Большие морозильные траулеры работают в Северной Атлантике сто двадцать дней. И это без захода в какой-либо порт. На юг, к Африке, правда, с заходом в Лас-Пальмас или Каса-Бланку рыбаки идут на полгода…
Итак, мы шли в Северное море за атлантической сельдью.
Атлантическая сельдь – самая многочисленная порода в сельдевом семействе. И больше всего добываем ее мы.
Говорят, что в средние века европейские государства всерьез воевали из-за сельди. Уже тогда в районе Датских проливов в период осеннего хода рыбы собирались десятки тысяч рыбаков.
И где-то я, не помню, читал, что римский папа Александр Третий в 1169 году определил: не возбраняется ловить сельдь даже в воскресенье и в прочие праздничные дни, мол, грехом это его святейшество считать не будет…
Когда рассказал об этом ребятам, старпом Валера Громов сказал:
– Чертов папа, до сих пор его указание действует…
Это верно: ни праздников, ни воскресений у рыбаков в море не бывает: нужна селедка…
А сельди становится все меньше и меньше.
Однажды на моем траулере отправилась на промысел экспедиция. Во время рейса разговорился я с руководителем – крупным, как мне сказали в конторе, специалистом по сельдяным делам.
– А что вы хотите, – сказал он, – интенсивность вылова растет… Не секрет, что норвежское стадо сельди уменьшается. Сократить добычу? Это, как вы сами понимаете, исключено. Поголовье взрослой сельди особенно снижается оттого, что норвежские рыбаки берут нерестовую, жирную и малую сельдь, годовичков берут – для тука. Потом значительное количество рыбы они вылавливают в своих фиордах. Заключение особой конвенции? В этом норвежцы не заинтересованы. Дайте, говорят, нам данные о том, что именно мы повинны в снижении поголовья. А поскольку получить эти данные норвежцы не жаждут, все остается по-прежнему.
– Или другая деталь, – продолжал ученый. – В районе архипелагов Лафонтен и Вестенролен участок моря объявлен НАТО полигоном для испытания ракетного оружия. Это самые сельдяные места. Теперь путь нам туда перекрыт. А норвежцы ловят… Сельдь не выдерживает промыслового пресса. В пятидесятых годах мы были здесь одни, норвежцы ловили только у своего побережья. Тогда мы встречали сельдь в возрасте до двадцати пяти лет, а сейчас экземпляры в семнадцать-восемнадцать лет – редкое явление…
Это все теория – на практике мы увеличивали порядки дрифтерных сетей, значит, матросам прибавлялось работы на их выборке, за косяками бегали из квадрата в квадрат, из Северного моря в Норвежское.
Дрифтерный лов сельди довольно прост. Находим косяк рыбы и ложимся в дрейф над ним. С вечера начинаем вытравливать сетной порядок. От буя, выставленного нами, идет длинный трос. К нему прикрепляются сетки, одна за одной, образуя в воде забор длиною до двух миль. Выбросили сетки, и все, кроме вахты, заваливаются спать. Сельдь совершает суточную миграцию ночью. Она поднимается на поверхность из глубины, и тут ее ждет забор. Сельдь натыкается на сети и застревает в ячейках. Рано утром играют подъем всей команде: надо выбирать сетной порядок. Сети с помощью лебедки тянут на палубу, особая машинка трясет их, рыба падает, ее подбирают и укладывают в бочки, пересыпая солью. Бочки закатывают в трюм, чтобы сдать потом на плавбазу. Иногда, если база рядом, сельдь набирают навалом и сдают, как говорится, "свежьем".
Вот и все, вот так и ловим.
А еще ловят селедку тралом и кошельковым неводом. Но в тот рейс мы брали рыбу лишь дрифтерными сетями…
Когда заштормило у юго-восточного побережья Исландии и неделю проплясали в изматывающем душу дрейфе "мурманчане" и "рижане", "эстонцы" и "калининградцы", с берега – им там виднее – примчалась депеша: "Поскольку подъемы в Норвежском незначительные, всем судам передвинуться в Северное море". Промразведка, дескать, что-то там обещает. А если есть у кого груз, то южнее Фарлендских островов ждет траулеры плавбаза.
Третьим помощником шел со мной совсем зеленый парнишка из нашей мореходки. Делал он первый свой штурманский рейс, с непривычки терялся, бывало и знаки путал при исправлении и переводе румбов. Поэтому вахту стояли с ним вместе. Обычно вахту третьего штурмана, с восьми до двенадцати и с двадцати до ноля, так и называют "капитанской", или "детской"…