- У него безупречная общественная и научная репутация, - добавил Йозов, который навел справки обо всех задержанных.
- Верно, но на допросе все подчеркивали, что сегодня у Васильева внезапно испортилось настроение. И это случилось за несколько минут до кражи. Он был не в себе, хотел уйти, ему не работалось, он даже чуть не нагрубил доктору Попову. И вообще он изменился. Меня интересует, что испортило ему настроение. Выходит, он или знает что-то, или же сам запутан в этой истории, - сказал Аврониев.
- По-моему, Васильев мог бы рассказать нам многое, - заметил Балтов.
- Это мы проверим, - Аврониев встал и вышел в коридор, по которому продолжал ходить Чубров. - Я пойду посмотреть, как идет операция. Когда вернусь, пригласи ко мне Васильева.
Набросив на плечи белый халат, подполковник тихо открыл дверь в операционную. На мгновение он зажмурился от яркого света.
Слышалось только позвякивание хирургических инструментов и тяжелое дыхание больного. Склонившись над открытой черепной коробкой, профессора, доктор Попов перевязывал кровоточащий сосуд и одновременно делал облучение. Доктор Горанов молча помогал ему. Было ясно, что операция очень сложная. Все молчали, никто не производил ни малейшего шума, словно боясь, что любой звук может помешать работе.
Горанов бросил на вошедшего недовольный взгляд: даже здесь не оставляют его в покое!
Увидев подполковника, Антонова вздрогнула и протянула доктору Попову не тот инструмент, который был нужен ему.
- Внимательнее, сестра! - шепотом заметил главный хирург.
Но сестра, казалось, еще больше смутилась. Она протянула опять не тот инструмент. Попов нервно отбросил его и сам взял нужный инструмент.
Аврониев заметил это, припомнил также сцену с фонариком… Затем подошел к ней и, глядя ей прямо в глаза, сказал:
- Не нужно нервничать, сестра! Краска разлилась по ее лицу. Не владея собой, она отвернулась и начала искать какое-то! лекарство.
- Как больной? - тихо спросил Аврониев.
- Пока удовлетворительно, - шепотом ответил главный хирург, - теперь кровоизлияние уже не так опасно.
Аврониев улыбнулся. Затеи, полюбовавшись искусной работой Попова, на цыпочках удалился.
В это время Калчев вошел в комнату, где оставались Симанский и Васильев.
- До каких пор нас будут держать здесь? - тотчас же спросил его Симанский, который не сомневался, что их разговор подслушивается. - Пока наша милиция закончит следствие, профессор скончается! А у меня с утра очень важная работа…
Калчев пожал плечами.
- А вы видели аппарат для определения радиоактивности? Счетчик Гейгера. Такая, знаете, коробка… - Симанский руками показал размер аппарата.
- Не заметил ничего похожего.
- О, тогда они ничего не найдут! - резким голосом сказал биолог. - Как они не могут догадаться? При помощи счетчика Гейгера можно немедленно обнаружить цезий. Почему бы им не попытаться?
- Когда вас пригласят на допрос, скажите об этом, - серьезно посоветовал ему Калчев.
Калчев вышел из комнаты, и Симанский сочувственно спросил Васильева:
- Вы, наверное, испугались, а?
- А чего мне бояться? - врач бросил на него острый взгляд. - Пусть боятся те, кто обманывает, - прибавил он, подчеркнув слово "обманывает".
- Я вас не понимаю, - любезно ответил Симанский.
- Ничего, еще поймете!
- Мне кажется, вы меня запугиваете, - иронически улыбнулся Симанский.
- Комедиант! - в голосе Васильева слышалось презрение.
- О! - воскликнул Симанский, но в этот момент дверь отворилась и на пороге появился Чубров.
- Товарищ Васильев, прошу вас! Васильев слегка побледнел, но уверенно пошел за Чубровым.
Хмурый, раздраженный, Васильев вошел в кабинет Попова. Еще с вечера, когда он повредил руку и когда Симанский солгал ему, - а этого никто, кроме него, не знал, - настроение у него резко изменилось, и почти все заметили эту перемену. Рука у него сильно болела, но он не принимал никаких мер, так как эта боль была ничтожной по сравнению с другой, нравственной, болью, которая мучила его вот уже два часа.
Совершенно неожиданно для себя, припомнив все обстоятельства, связанные с исчезновением цезия - как он принес цезий в процедурную, где находились люди, когда они пришли в больницу, свой разговор с доктором Поповым, свою ревность, - он пришел к логическому и трудно опровержимому заключению. Он был поражен: кража совершена человеком, которого он считал ангелом… Антоновой!
Внезапно он понял, что ее и Симанского связывают какие-то тайные узы. Он больше не сомневался, что Симанский приказал ей совершить кражу и пришел в больницу только с этой целью. Кража произошла как раз в тот момент, когда Антонову послали за цезием в процедурную. Она вернулась очень быстро и никто не заметил, как у нее дрожали руки…
А он так сильно любил ее! До нее он не думал о женщинах. Вся его жизнь проходила в работе и только в работе, без особых радостей, без любви. И вот здесь, в этой больнице, он встретил Марию, и она стала для него самым дорогим человеком…
Что он мог сказать следователю? Все так запутано. Горячая, искренняя, глубокая любовь и жгучая ненависть к подлости, лжи и измене боролись в его душе. Вихрь этих чувств захватил его, и, ошеломленный, он не знал, что делать.
Аврониев внимательно наблюдал за ним. Он чувствовал, что в душе молодого врача происходит острая борьба, и не сомневался, что причиной ее была Антонова. Более того, Аврониев был убежден, что Васильев знает, кто преступник, если он сам по каким-то соображениям не совершил кражи.
Балтов сидел за столом, лицо его было спрятано за абажуром настольной лампы. Йозов просматривал стенограммы следствия. Васильев стоял посреди комнаты. Вдруг Балтов, едва сдерживая волнение, наступил на ногу своему другу…
Аврониев бросил взгляд вниз, на шкалу аппарата.
Стрелка резко отклонилась вправо. Сильная радиоактивность!
Лицо подполковника не дрогнуло, хотя удивление его было безгранично. Он не ожидал, что цезий окажется у Васильева.
- Подойдите, пожалуйста, поближе и садитесь, - пригласил он Васильева, продолжая внимательно наблюдать за ним.
"Такой молодой, серьезный, а уже!.." - думал Аврониев. Он не видел здесь логики. Ему, опытному разведчику, было трудно поверить, что Васильев мог решиться на такое гнусное преступление.
Балтов написал карандашом на листе бумаги: "Просто нельзя поверить!"
От приближения Васильева к столу стрелка еще сильнее отклонилась вправо. Было ясно, что источник радиоактивности у него.
Следователь начал допрос с обычных вопросов: когда поступил в больницу? Какую работу выполнял? Кто назначил его ассистентом на операцию? Ассистировал ли он при других операциях? При каких именно? Что делал, когда началась операция?
Часть этих вопросов Васильеву уже задавали во время первого допроса, и он отвечал рассеянно, медленно и даже путано. Вместо того чтобы успокоиться, он еще больше начал волноваться и совершенно запутался.
И Аврониев чувствовал: просто невозможно, чтобы этот человек совершил кражу цезия и вообще был причастен к преступлению. Он то и дело бросал взгляды на шкалу счетчика, чтобы убедиться, что здесь нет никакой ошибки. Да, стрелка сильно отклонилась вправо.
Следователь недоумевал. Васильев вез цезий с аэродрома. Значит, он имел превосходную возможность скрыться вместе с ним так, чтобы сорвать операцию и даже быть на некоторое вре-: мя в безопасности. Кроме того, во время операции или просто во время дежурства у больного он мог, не прибегая к краже цезия, сделать так, чтобы Родованов умер. Логика противоречила показаниям счетчика, и Аврониев начал подозревать возможность шантажа.
"Или я ничего не понимаю, или это самый искушенный преступник из всех, каких я встречал!"- решил Аврониев и вдруг, прервав тягостную тишину, воскликнул:
- Доктор, а ведь цезий-то украли вы!
Васильев побледнел. У него задрожала нижняя губа, и он нервно, хриплым голосом проговорил:
- Это неправда!
- Как неправда, когда у вас находится одна проволочка цезия, - встал со стула Аврониев.
Васильев вскочил.
- Не брал я никакой проволочки! А если вы решили шантажировать меня, это другой вопрос!
- Проволочка у вас, - настаивал Аврониев.
- Неправда!
- У вас!
- Вы фантазируете! - закричал молодой врач, готовый с кулаками наброситься на Аврониева.
Аврониев медленно подошел к нему.
- Простите, - сказал он, - но я должен вам доказать, что отрицать бессмысленно. Выложите на стол все содержимое ваших карманов. Абсолютно все!
Васильев молча подчинился. Сунув левую руку в карман, он закусил губу от острой боли.
- Что с вами? - спросил Аврониев, не сводивший с него глаз.
- Рана на руке. Лучше было бы, если я не ездил за этим проклятым цезием. Мало того, что я чуть было не попал в аварию, - сейчас вы хотите сделать из меня преступника! Я привез цезий, и я же его украл! Где же логика?
- Что за авария?
- На машину, в которой я ехал с аэродрома, едва не налетел грузовик.
Васильев скова сунул руку в карман пиджака и вытащил оттуда несколько листов бумаги. Из них выпала на пол маленькая, тонкая, как волос, проволочка.
Аврониев быстро поднял ее, положил на белый лист бумаги и молча показал Васильеву.
Врач в ужасе широко раскрыл глаза. Он стоял как вкопанный, и с его судорожно сжатых губ слетело только одно слово:
- Цезий!
Целую минуту никто не нарушал тишины. Балтов не сводил глаз с Васильева, а Аврониев размышлял: "Что же это? Если он взял ее, то неужели он такой болван, что положил проволочку во внешний карман пиджака? Просто невероятно!"
Силы покидали Васильева, но вдруг он снова закричал:
- Это неправда! Это шантаж! Эту проволочку я никогда не клал в свой карман!
- Но кто же тогда? - спросил Аврониев, укладывая проволочку в пробирку.
Васильев смутился:
- Не знаю… Откуда я знаю, кто… Но я не виноват… Неужели вы серьезно думаете… - говорил он взволнованно, бессвязно, как будто только теперь осознал значение всего, что случилось с ним. - Клянусь вам, товарищи, я не брал проволочки. Не понимаю, как она оказалась в моем кармане. Не понимаю…
Аврониев продолжал смотреть прямо в глаза Васильеву. Затем он перевел взгляд на его забинтованную руку.
- Успокойтесь, - сказал он. - Расскажите, где и как вы получили ранение.
Васильев рассказал так же несвязно, отрывочно, но все же достаточно ясно, как он и Симанский поехали за цезием на аэродром, как он возвращался и как на их машину едва не налетел грузовик с номерным знаком, оканчивавшимся цифрой "32".
- Тридцать два, - повторил Аврониев. - А почему этот грузовик не остановился? Почему, шофер грузовика не подошел к машине? Зачем он стоял в переулке за перекрестком? Садитесь, - сказал он врачу. - Теперь расскажите еще раз все, что с вами случилось, но со всеми подробностями. Как вы вышли из больницы, о чем говорили, как сели в машину, что произвело на вас впечатление, как приехали на аэродром, какой разговор состоялся у вас там… словом, все с самыми мелкими подробностями.
Васильев взглянул на него, потом на Балтова, который ободряюще улыбнулся ему, и снова почувствовал, что им овладевает прежняя нерешительность и раздвоенность. Но начав рассказывать, он увлекся. Изредка на какой-то миг он испуганно замолкал, затем опять продолжал и так рассказал почти все, что произошло с ним в эту злополучную ночь.
Аврониев задавал ему только наводящие вопросы:.
- Как держал себя Симанский в операционной? Что о" делал, когда вы искали цезий? Говорил ли он с кем-нибудь? С кем разговаривал Симанский в этот вечер?
Васильев снова замолк. Он не знал, стоит ли рассказывать о том, что Симанский солгал ему, сказав, что не знает Антонову. Но это только подозрение… И он не решился поделиться им со следователем.
Допрос продолжался.
Васильев рассказывал:
- В процедурной было жарко, и биолог часто отворял окно, чтобы проветрить комнату.
- Какое окно?
- Восточное.
- То, что над мусорным бункером?
- Да.
- А не вытаскивал он что-нибудь из карманов? Не держал ли он в руках какой-нибудь предмет - книгу, носовой платок?
- Нет, не держал.
- Может быть, что-нибудь другое?
- Нет, ничего, кроме перочинного ножа - подарка профессора, которым он чистил ногти. Когда вы позвали его на допрос, он так разволновался, что забыл ножик на подоконнике, и мы его разглядывали.
- Не бросилась ли вам в глаза какая-нибудь особенность в этом ножике?
- Нет, нож как нож.
- Куда вы его дели?
- Когда Симанский вернулся с допроса, передали ему.
Аврониев подошел к врачу, взглянул на неге обошел вокруг стула, на котором тот сидел, и все поняли, что он готовится задать самый важный вопрос.
- Послушайте, Васильев, как по-вашему, не был ли знаком Симанский с кем-нибудь из постоянного персонала больницы до истории с цезием?
Хотя Васильев ожидал этого вопроса, он вспыхнул, нижняя губа у него задрожала, а взгляд беспокойно забегал по комнате, словно в поисках опоры.
- Не знаю, - ответил он, опустив голову.
- Послушайте, Васильев, - снова повторил Аврониев, - мы вас хорошо понимаем, но ваш гражданский долг требует, чтобы вы ответили. Как бы глубоко это ни задевало вас.
Сев за стол, Аврониев шепнул Балтову:
- Дело совершенно ясное! Васильев все еще не поднимал головы.
- Второй вопрос… - произнес Аврониев. - В чем причина вашего плохого настроения сегодня?
Врач снова ничего не ответил.
Все молчали. Сколько времени длилось это молчание, никто не мог бы сказать. Взгляды всех были устремлены на врача. Он кусал губы и, казалось, был очень подавлен.
Вдруг тихо, не поднимая головы, он произнес:
- Антонова была знакома с Симанским раньше. Они пытались скрыть это от меня.
- Можете быть свободны. Подождите в коридоре, - сказал Аврониев.
- Вот в чем дело! - сказал Балтов Йозову. - Сейчас увидим самое главное.
Аврониев позвал Чуброва и приказал привести Симанского.
- Сейчас будет редкое представление, - сказал Аврониев двум своим помощникам. - Я уверен, что он окажет решительное сопротивление.
Биолог вошел, спокойно остановился посредине кабинета и, протирая стекла очков, небрежно спросил:
- Вы меня звали?
- Да.
- Чем могу быть полезен?
- Многим, - любезно ответил Аврониев.
- Я бы вас попросил побыстрее закончить эту неприятную процедуру, так как в девять часов утра у меня лекция. Теперь я замещаю профессора.
- Вы, конечно, устали?
- Очень.
Он говорил таким тоном, словно речь шла о погоде или еде. На его полном розовом лице не было и следа волнения или беспокойства.
Сидевший в тени Балтов зорко наблюдал за Симанским. Физик с любопытством присматривался ко всем, кто приходил на допрос, и каждый раз задавал себе один и тот же вопрос: "Так ли выглядит преступник?"
Он был убежден, что лицо человека говорит о многом и что на нем непременно должно быть отражено предрасположение к преступлению. В результате своих наблюдений он был уверен, что Васильев не тот, кого они искали, и что можно не сомневаться в его невиновности. Балтов поверил молодому врачу и теперь все свое внимание сосредоточил на Симанском. Судя по бесстрастно-спокойному липу биолога, он великолепно владел собой. А ведь доктор Попов другие говорили, что он был чрезвычайно взволнован болезнью профессора. Сейчас его спокойствие показалось Балтову неожиданным и странным. У Симанского был вид человека, который не имеет никакого отношения к преступлению и, зная о своей невиновности, убежден, что через несколько минут его отпустят.
И только глаза Симанского производили наБалтова совсем иное впечатление. Несколько лет назад физик встречал такие глаза у полицейских агентов и начальников, глаза прищуренные, нахальные, не стыдившиеся никаких поступков, готовые смотреть на все без малейшего угрызения совести. Балтов был поражен холодным, спокойным блеском и преступной твердостью этих глаз.
Аврониев начал допрос, задавая вопросы небрежно и быстро. Балтов понял хитрость своего друга: он допрашивал так, как будто речь шла о самой обыкновенной формальности, и вскоре он, извинившись, отпустит задержанного. Симанский попался на удочку.
- Успокойтесь, - любезно сказал Аврониев, - не волнуйтесь, пожалуйста!
- О, я спокоен! Кто в нашей стране не верит народной милиции? - ответил Симанский, скрыв, что он раздражен любезным замечанием следователя.
- Простите, - сказал Аврониев, - я подумал, что вы о чем-то беспокоитесь.
Балтов едва сдерживал улыбку.
- Я беспокоюсь только о том, что когда вы меня отпустите, у меня уже не останется времени подготовиться к практическим занятиям по биологии, которые начнутся в девять часов утра, - ответил Симанский.
- Мы извинимся перед университетским начальством, да ведь и случай такой, что, напротив, вас нужно было бы похвалить за самоотверженность и преданность профессору, - вставил Йозов.
Симанский махнул рукой: дескать, он только исполнял свой долг.
Подполковник взял в руки карандаш, начал что-то писать и вдруг сломал грифель.
- Дай, пожалуйста, перочинный нож, - попросил он Балтова.
Физик поискал в карманах, затем, покачав головой, ответил:
- У меня нет.
- А у вас, Йозов?
- Я не ношу с собой перочинного ножа.
Аврониев обратился к биологу:
- У вас, товарищ Симанский, случайно нет ножа?
Балтов ясно видел, что Симанский вздрогнул. Но ничто не изменило выражения его лица. Не колеблясь, Симанский поискал в карманах и вынул блестящий посеребренный нож.
- Пожалуйста, точите, - протянул он ножичек Аврониеву. - Это подарок профессора.
- По-видимому, вы с ним хорошие друзья? - заметил Аврониев, взяв нож.
- Да, профессор очень любит меня, больше, чем других своих помощников. Могу даже сказать, что профессор относится ко мне с большим доверием и уважением…
- И вы, конечно, заслужили его уважение? - Следователь точил карандаш, не переставая расспрашивать Симанского об отношениях с профессором. Он невольно подумал: "Почему этот любимец до сих пор не спросил о здоровье профессора?"
- А над чем вы работали с Родовановым в последнее время?
- Над стимуляцией заживления ран.
- Закончили ли вы работу? Какие получили результаты?
- Мы очень много работали, но еще рано говорить о результатах. Последние опыты были обнадёживающими. Профессор намеревался поставить еще ряд экспериментов.
Аврониев поднял голову и пристально взглянул на него.
- Вчера вечером профессор Кирчев сказал мне, что Родованов уже закончил опыты и даже написал научную статью, которая, как он заявил, будет опубликована в следующем номере научного бюллетеня.
Симанский пожал плечами.
- Об этом я не знаю. Насколько я осведомлен, профессор не писал такой статьи. Если, конечно, профессор не работал втайне от меня.
- Как вы можете не знать? Ведь вы всегда работали вместе? Вы были в курсе всей научной деятельности профессора. И вообще, разве возможно, чтобы Родованов, так дружески расположенный к вам, скрыл от вас конечные результаты? - удивился Аврониев.