- Ребенка. Чему ты удивляешься? Я, между прочим, молодая женщина, состоящая в законном браке. Надо ведь когда-то.
- А?..
- От мужа, не от тебя, не беспокойся, - улыбается иронически (нет, с горечью улыбается). - Вот так, друг сердечный. Недолго нам осталось гулять.
- Ну, долго не долго, - пожимаю плечами, - родишь, а потом опять все пойдет по-старому.
- Не знаю, не уверена, - почти шепчет, - родить да вы́ходить - дело долгое, ребенок жизнь осложнит, хоть и украсит. Вряд ли ты дождешься… - и, помолчав, добавляет: - Жаль, конечно, привязалась я к тебе, неважно, что пустоцвет.
- Почему я пустоцвет? - я глубоко уязвлен (потому что это Натали говорит, от других бы услышал - плевал). - Почему? Что, я ничего не достиг?
- Достиг, достиг, - усмехается и встает. - Только вот чего? Хочу тебе добра, Боб, но боюсь за тебя. Пойдешь ты далеко, если тюрьма не остановит. Знаешь? Есть такая поговорка (она была мудрая, моя Натали). Да ладно. Я тебе, во всяком случае, только добра желаю. Пошли. Поздно. Я позвоню тебе в субботу. Когда время настанет, звонить перестану. Не хочу тебе такой показываться. Понимаешь?
Я провожаю ее домой и возвращаюсь пешком. Мне по-настоящему грустно. Как-то пусто станет без нее…
А пока надо заняться экзаменами, диплом неплохо бы, конечно, с отличием.
Глава V
УЧИЛИЩЕ
Замечательное это было время, время училища. Ловлю себя на мысли: что б ни делал, где б ни учился, оказывается, это самое замечательное время - и в школе, и в Шереметьеве, и в училище, и позже на заставах… И выходит, что вся жизнь моя была замечательной. Так бывает или мне это кажется? Кажется потому, что неизвестно, не придется ли мне с этой замечательной жизнью в ближайшее время расстаться.
На пороге потерь все теряемое нам кажется особенно ценным. И жизнь здесь не исключение.
Когда вспоминаешь, вспоминается всегда хорошее. Сито времени не пропускает плохое. Потому, наверное, прошлое всегда кажется розовым, а будущее, будущее, у него цвета разные. Или это только мне все так представляется? Не знаю. Да и какое это имеет значение. Сейчас я на этой больничной койке вспоминаю училищную свою жизнь, а она была замечательной…
Московское высшее пограничное командное ордена Октябрьской Революции Краснознаменное училище КГБ СССР имени Моссовета находится на тихой окраинной улице столицы. Впрочем, теперь эту улицу окраинной не назовешь. В двух шагах метро, разбежались новостройки, полно машин.
Здесь, в этом военном городке, где меж невысоких светлых казарм, учебных корпусов, служебных зданий петляют асфальтовые дороги и пешие дорожки, и летом зеленеют деревья, я прожил четыре года.
Увлекательная жизнь! Даже сборы, даже полевые занятия в учебном центре, даже ночные бденья. Да мало ли в солдатской, а особенно курсантской жизни трудностей. Ползешь в противогазе, перемахиваешь через стену на полосе препятствий, весь в поту, задыхаешься, проклинаешь все на свете, а вспоминаешь с улыбкой, хотите честно, даже с ностальгией. Так уж человек устроен, во всяком случае, пограничник. Пограничник, конечно, тоже человек, но согласитесь, особый, так сказать сверхчеловек. И спорить с этим бесполезно. А может, вся наша армия состоит из сверхчеловеков? Во всяком случае, оставляя в стороне всякие виды сверхоружия, не сомневаюсь - в ближнем бою, в штыковой атаке никаким американским суперменам против наших сверхчеловеков не выстоять и минуты.
Вот так!
Что касается Андреева Николая, абитуриента из гражданских, который в моем отделении, он под мои мысли подводит идейную базу.
- Видите ли, товарищ старший сержант, - рассуждает он, - наш солдат справится с американцем не потому, что тот хуже обучен, у них в лагерях будь здоров муштруют, а потому, что за его обученностью не стоит ничего, нет идеи, за что он воюет.
- Не согласен, - это другой гражданский абитуриент в моем учебном отделении, Свистунов Александр, - как нет идеи? А уничтожить нас всех, "красных", а стереть с лица земли "империю зла"? Это что, не идеи? Да они на одной ненависти к нам воевать могут. А уж ее-то там воспитывают, о-го-го. Не то, что у нас, - добавляет.
Я вклиниваюсь в этот высокопринципиальный спор и объясняю товарищу Свистунову, что американцы есть разные и нечего нам опускаться до их пещерного уровня.
- Так я ж не обо всех, - упрямо настаивает он, - я о тех, кто в военной форме. Это сейчас. А в случае войны, тогда обо всех, поскольку они все ее наденут.
- Все равно, - говорю, - мы гуманисты, а они нет…
Звучит не очень убедительно. Потому что с этим своим мнением я сам но очень-то согласен…
- Так или иначе, - заканчиваю нравоучительно, - вы, товарищ Свистунов, в строевой не очень-то преуспели.
- А без строевой какой ты сверхчеловек, ты вообще не человек, - поддакивает Андреев.
И смотрит на меня с невинным видом. А я на него подозрительно, по не обнаружив ничего иронического во взгляде, на этом разговор заканчиваю. Хорошие ребята. Объясню, кто такие.
Но сначала об училище. Ему за пятьдесят. 14 февраля 1932 года вышел приказ и была создана 3-я пограничная школа. Сложное было время. Для пограничников. Только на северо-западной границе, той, на которой доведется мне позже служить, за один 1930 год задержали 1144 нарушителя, за 1931-й - 2488, за 1932-й - 7221 и т. д. А готовили пограничников-офицеров всего две школы. Наша стала третьей. С тех пор много было всяких преобразований. В 1968 году училище стало высшим, не раз награждалось. Курсанты, уж не говоря о выпускниках, воевали и с разными бандитами на границах, и с белофиннами, и конечно, с немецкими фашистами. Многие награждены, стали Героями Советского Союза.
Тысячи тех, кто окончил училище, служат сейчас на границе.
Когда его заканчиваешь, получаешь диплом, в котором записано: "Офицер с высшим военно-специальным образованием, преподаватель начальной военной подготовки", а если по иностранному языку "отлично", то можно получить и диплом переводчика. Уж мне-то грех такой не получить! Как, между прочим, и красный. Уж не знаю, потяну ли на золотую медаль, но на диплом с отличием - точно, расшибусь, но получу! Вот такое училище, такие планы.
Прохожу всю дорожку как положено: подаю рапорт по команде, заполняю все анкеты, получаю характеристики, обследуюсь на медкомиссиях и т. д. и т. п. Наконец вызывают.
Волнуюсь очень. Но как всегда, когда уже зачислен, удивляешься, чего было волноваться, раз, два - и готово!
Итак, май - начало июня. В Москве лето, все цветет, небо голубое, птицы поют, машины тарахтят, девушки стреляют глазами. Я ничего не замечаю.
На городском транспорте, сопровождаемый Зойкой (в качестве талисмана), прибываю в училище.
И целый месяц безвылазно готовлюсь там к экзаменам.
Экзамены сдаю на "отлично" (иначе и быть не могло).
Являюсь на решающую комиссию. Полночи чистился, драился, наводил красоту, вся грудь в знаках. Могучий, красивый, мужественный. Но с тревогой замечаю, таких, как я, не я один.
Докладываю: "Товарищ генерал-майор, абитуриент Жуков прибыл…"
Комиссия огромная, начальства множество. Задают всякие вопросы, по-моему, некоторые лишние. Например: "Вы понимаете, какая вас ждет служба?", "Какие будут трудности?", "Родители согласны?", "А жена?".
Отвечаю: "О службе мечтал с детства", "Трудностей не боюсь", "Родители во всех поколениях пограничники, как же они могут возражать!" (смех в зале). "Жены нет, есть невеста, но она согласна, вот ее записка". Протягиваю. Там Зойка написала начальнику училища, что всегда мечтала быть женой пограничника и что если меня в училище не примут, то замуж за меня не пойдет. (Опять смех в зале.)
- Ну раз семейная жизнь может разрушиться, придется зачислить, - говорит генерал, улыбается, но потом улыбаться перестает и добавляет: - Смотри, чтоб, когда на трудной заставе окажешься, не переменила жена своего решения.
- А она для меня женой перестанет быть, мне такая не нужна будет, - говорю. Опять смеются, веселая комиссия собралась.
Начало июля.
Мы объединяемся с гражданскими абитуриентами. Те поступали отдельно. Но теперь воюем всем скопом. Отправляемся в учебный центр, и месяц гражданские (уже бывшие) приобщаются к военной жизни, так сказать, проходят курс юного пограничника - друзей леса. Учебный центр недалеко от Москвы, и там есть все, с чем будущий пограничник столкнется на службе. Здесь, в училище, такое не соорудишь, тут любая собака, кроме выхлопных газов, ничего не унюхает - город все-таки.
В учебном центре мы - пограничные зубры, в смысле старослужащие - выступаем в роли начальства. Я, например, становлюсь командиром отделения. И вот в отделение ко мне попадают Андреев Николай и Свистунов Александр. Занимаемся уставами, тактикой, строевой. Начальная военная подготовка, так сказать. Я сначала не мог понять, зачем этот месяц нужен. Оказывается, чтоб абитуриенты с гражданки лишний раз проверили себя, утвердились в своем решении.
И оказывается, не зря. Кое-кто выпадает в осадок, уходит. Они-то поступают в училище в семнадцать лет, так что, кто передумал, возвращается на гражданку, у него до призыва еще год остается. Есть и восемнадцатилетние, так их отчислят в строй. Ну что ж, отслужат и уволятся. Хорошо, вовремя поняли, что на всю жизнь в армии, хоть и офицером, им не по плечу. Скатертью дорога, лучше поздно, чем никогда. Впрочем, таких единицы.
Так вот, среди этих единиц оказался и один из моих подопечных. Кто? Честно говоря, я долго не мог в них разобраться. Наверное, опыта педагогического (или психологического) не хватало.
Андреев - парень серьезный, честный и искренний. Что думает, то и говорит. Но не грубо, деликатно. Свистунов - погорячей. У него слово порой опережает мысль. Но, что интересно, Андреев парень здоровый, сильный, разрядник по футболу, а устает быстрей Свистунова, у которого разряд по стрельбе. Это для пограничника важно, но особой силы на нашем уровне не требуется, не чемпионат мира все же, не по шесть часов стреляем. Свистунов, смотрю, и на полосе первый, и марш-бросок для него легче, чем рок отбарабанить, а главное, такое впечатление, что он от всего этого удовольствие превеликое получает.
Как-то отзываю Андреева в сторону, болтаю по-дружески о том о сем и между прочим спрашиваю:
- Николай, а ты что в пограничники подался?
- Я сам об этом все время думаю, - отвечает помолчав, - вероятно, все-таки романтика главное. Я не люблю больших городов. Родился и жил на Урале. Люблю леса. Думаю, буду служить где-нибудь на лесной заставе. По части следов - специалист. Буду рыбу удить - обожаю по лесам бродить. И потом в мирное время где еще с врагом столкнуться?..
- Ну, видишь ли, - охлаждаю его, - лесных-то застав как раз не так уж много. Снегов и песков, морозов и жары - куда больше. И диверсанты тоже сейчас толпами не ходят. Бывает, годы прослужишь, раньше чем нарушителя задержать придется. А вот побегать, попотеть, померзнуть придется. Да еще как.
- Я уж вижу, - отвечает и мрачнеет. - Взялся за гуж, не говори, что не дюж.
- Ну-ну, - говорю с потаенным смыслом. С каким?
Что касается Свистунова, тут проблем нет. Носится, бегает, всюду первый, всюду на виду. Уставы наизусть выучил. Строевую подтянул. В стрельбе на мастера движется. Учится ножи метать, кирпичи ребром ладони рубить. В свободное время. Однажды застал его за этим занятием. Он в укромном уголке оборудовал себе "полигон". - К глухой стене подставил фанерный силуэт и с приличного расстояния всаживает в него ножи. Приноровился, прямо в сердце, из десяти раз - десять! И отходит все дальше, скоро из другого города попадать станет.
Понаблюдал я, подхожу поближе, присматриваюсь. Что за силуэт? Аккуратно покрашен, со знаками различия, все честь по чести. Вглядываюсь - американский офицер, лейтенант!
- Ты что ж, - говорю, - другого силуэта не придумал?
- Никак нет, товарищ старший сержант, - спокойно отвечает, - сначала хотел их генерала или полковника изобразить, потом подумал - генералы врукопашную не дерутся, а лейтенанты попадаются…
- Ты что ж, такой-сякой, - говорю, - не мог эсэсовца изобразить, на худой конец вермахтовца?
- Никак нет, - объясняет, - с покойниками чего воевать, я не с прошлыми противниками, а с будущими драться тренируюсь.
- Мы, между прочим, - толкую, - с американцами пока еще, насколько мне известно, не деремся.
- Когда начнем, товарищ старший сержант, поздно будет тренироваться. Да и не мы с ними драться будем, они с нами. Так что самое время сани готовить. И-эх!
И всаживает нож в самое сердце силуэта. Постоял я, постоял и ушел, что я ему скажу?
А дня через два, когда он был на занятиях, пришел бросить взгляд - разговор наш тот подействовал ли? И что ж вы думаете? Перекрасил-таки силуэт. Вместо лейтенанта намалевал… главу того, ну, вы понимаете, государства! А? Как вам это нравится?
В тот месяц мы с Зойкой не виделись. Приезжать в учебный центр ей было несподручно, дорога долгая, а приедет, нет гарантии, что вырвусь. Но вот мы вернулись в Москву.
Однако в первый же день произошла у меня огорчительная беседа.
- Товарищ старший сержант, - Андреев подошел ко мне, - хочу проститься, - и смотрит мне в глаза.
- Как проститься? - удивляюсь. - Только жизнь начинается.
- Да нет, - говорит, - кишка тонка оказалась. Шуму много, а на поверку пшик.
- Ничего не понимаю.
- Экзамен не выдержал.
- Как не выдержал? - опять удивляюсь, - тебя ж зачислили, курс молодого бойца, можно сказать, прошел, присяга не сегодня завтра…
- Да нет, товарищ старший сержант, - и рукой махнул, - перед собой экзамен не выдержал. Не получится из меня пограничник, понял я. Пока во сне диверсантов ловил да рыбку на заставе удил, все в порядке. А как побегал в учебном центре, сто потов пролил, с народом поговорил, вроде вас из тех, что послужили, так ясно стало, не гожусь я для пограничной службы, слабак…
Словом, поговорили по душам. Он честно признался - не выдержит. Детские представления рассеялись, розовые очки спали… Не сможет он всю жизнь в армии, не получится. Вот так.
Я тогда оценил мудрость начальства - дают вот абитуриентам, конечно, в первую очередь гражданским, еще раз подумать, еще раз проверить себя. Чем потом всю жизнь жалеть… Конечно, случай редкий, но бывает.
В конце сентября - прием присяги. Или посвящение в курсанты. Не для нас - мы ее уже принимали, когда нас в армию призвали, а для тех курсантов, кто пришел с гражданки. Конечно, мы присутствуем на церемонии - стоим железным строем.
Вот уже второй раз я это вижу, нет, переживаю, а прямо комок подкатывает к горлу.
На бронетранспортере от Кремлевской стены с могилы Неизвестного солдата привозят огонь. На плацу от него зажигают наш огонь, в Чаше знаний. Такая преемственность военных традиций, военной науки, военной судьбы.
И еще интересная церемония - старшекурсники передают нам, вновь поступившим, огромный Ключ знаний и курсантский погон (со стол величиной, из фанеры, здорово сделанный). Трое старшекурсников-отличников передают троим поступившим, тоже сдавшим все экзамены на "отлично".
Много в армии таких вот красивых церемоний. Волнующих, торжественных.
Сентябрь. Начинается учеба. Курсантская служба. До этого все мчалось как на перекладных. Не успеваешь лечь спать, уже подъем. С утра до вечера, с утра до вечера…
Сейчас можно улучить свободную минутку. И я звоню Зойке. Думал, будет ворчать, жаловаться, ныть… Ничего подобного - веселая, радостная кричит:
- Ну, наконец-то мой благоверный дома, почти! Теперь порядок. Мечта осуществилась! Начинается новая пятилетка, четырехлетка!
Я говорю:
- Чего это ты развеселилась? Я думал, ты слезы льешь без меня, а ты веселенькая, как чижик. Подозрительно.
- Эх ты, - говорит печально, - я же солдаткой учусь быть, дурачок. Чтоб женой пограничника стать, надо почище училище кончить, чем твое. Вот и учусь. Сначала теорию по ночам, когда не спала без тебя, тосковала, теперь вот практика началась…
Я совсем растрогался.
- Ладно, - говорю, - "дурачка" принимаю, согласен даже на круглого дурака. Ты не обижайся, уж очень соскучился, могу хоть минуту поворчать?
- Минуту можешь, но ни на секунду больше. Когда ж увидимся-то наконец?
- Приходи, - говорю, - отведу тебя в детский сад.
- Куда? - не понимает.
Мы встречаемся с ней в "детском садике".
Есть тут у нас, как в Шереметьеве, комната для посетителей, в ней принимаем гостей, родственников, а к комнате примыкает такой огражденный кусочек сада - вот в этот "детский садик" и привожу мою любимую. Она, как всегда, в джинсах, в какой-то теплой, но невесомой куртке, которая невероятно толстит ее, в адидасках. Настоящих. Это предмет такой гордости, что она только что не становится вверх ногами, чтоб каждый мог налюбоваться трилистниками и тремя полосками, ставшими для моих сверстников символом высочайшего престижа, эдаким современным дворянским гербом.
И конечно, я со своим всегда удачным юмором говорю ей:
- Чего это у тебя какие-то кеды неважнецкие, небось приделали полоски какие-нибудь жулики и тебе толкнули, а ты и рада.
Зойка чуть не в слезы, срывает свои адидасы, сует мне в нос, показывает всякие фирменные знаки, заграничные надписи, вопит:
- Пещерный человек, иети, ничего не видишь, кроме своих сапог гуталинных! Это же подлинные из подлинных, мне в обществе выдали. Я мастера по легкой атлетике получила! Лишь бы огорчить…
Я, конечно, угрызаюсь совестью, обнимаю ее (благо в садике мы одни), раскаиваюсь, горячо поздравляю с высоким званием.
Она успокаивается. Инцидент исчерпан. Я люблю ее.
Начинаем обсуждать матримониальные планы. Как жить дальше. Сообщаю ей интересную деталь - мол, если курсант женат (и не ходит в нерадивых), ему частенько дают увольнительную с вечера до утра. А?
Она краснеет, но говорит, что ее это устраивает. И тут, как всегда, я, по выражению французов, кладу ноги в блюдо (это мне рассказал Борька Рогачев, который, видите ли, интересуется французским фольклором).
Один курсант у нас, проведав об этой традиции, сообщил всем, что женится, привел к начальству жену - какую-то фирменную девчонку, рассказал, как лихо отпраздновал свадьбу (никого из ребят не пригласив), и стал получать свои ночные увольнительные, чтобы проводить время в жарких объятиях молодой жены.
А потом выяснилось, что "жена" - сестра его старого друга, он ей подарил магнитофон (подержанный), а она всю эту комедию ломала. И ничего они не женаты, и проводит он свои увольнительные, может, и в объятиях, но никак не в ее.
Отчислили. Неплохой был курсант. Даже отличный, отчислили без разговоров. Замполит на комсомольском собрании (этому современному Казанове-82 мы еще и выговор вкатили) сказал:
- Ну, скажите, товарищи, вы бы могли ему доверять, положиться на него?
- Нет! - кричим.
- Это свинство, - один говорит, - подонком надо быть, чтоб вот такой обман организовать, девку замарал, себя, какой это пограничник. Да он хуже летчика (его когда-то в летное училище не приняли, и он им это простить не может).
Корнев, командир первого отделения, я - второго, - говорит более внятно.