Каждый раз, проходя спальный вагон, я слышу английскую речь. И хотя это американцы с их невообразимым акцентом, я многое понимаю. У них круиз, к нам они прибыли на корабле, и вот теперь совершают поездку по нашей стране, по ее республикам. Потом побудут в Москве, в Ленинграде и улетят самолетом домой.
Двери некоторых купе открыты, других закрыты, там, наверное, пассажиры уже легли спать. Многие стоят в коридоре, у окон, обмениваются впечатлениями, радуются новизне, все вызывает у них интерес. Они и нас разглядывают с уважительным любопытством - советские пограничники!
Оставляем Шестакова в проеме открытой двери последнего вагона - так обычно бывает на этом особенно близком к границе участке. А мы с сержантом Дударевым вновь идем по вагонам. Вновь доходим до спального. Теперь здесь в коридоре мало кто остался, небось утомленные туристы отправились спать. Двери почти всех купе закрыты. Свет притушен.
Но вот открывается дверь одного купе, и из него выходит с полотенцем в руках человек. Если б даже я не знал, что здесь едут американцы, я бы догадался по его одежде - вишневые брюки, желтая рубашка, многоцветный галстук, глаза прикрывают темные очки в вычурной оправе, усики, безукоризненный пробор. Необычный для нас вид, чужеземный, и все же… все же я сразу узнаю его…
Это Борька Рогачев, мой товарищ детства, мой однокашник и верный друг, Борис Рогачев, предатель и подлец, мой заклятый враг…
Какое-то мгновенье мы смотрит друг другу в глаза. И я сразу все понимаю.
…Мне кажется, что я и сейчас вижу эти глаза из окутывающего меня ватного тумана беспамятства, из толпы неясных силуэтов, что колышутся и трепещут вокруг, эти глаза видятся мне, как два горящих уголька, как две раскаленных пули, летящих в меня. А сил-то уж нет, где взять силы, чтоб впиться в него, схватить, держать, пока не потухнут эти жгучие угольки!
Мы смотрим друг другу в глаза…
Глава X
УТРАЧЕННЫЕ ИЛЛЮЗИИ
Голливуд! Город моей мечты, где было так чудесно, где я получил столько радостей и тот страшный удар. Город Джен, Сэма, веселых гостеприимных ребят. И город мистера Холмера…
Первые два дня не выхожу из номера, жду звонка. Звонка нет. Почему? Ведь они знают, что я приехал. Я уже давно сообразил, что о моем приезде им сообщают сразу же, как только я пересеку границу. Так почему не обнаруживаются? Звоню сам. Джен и Сэму. Никто не отвечает. А телефона мистера Холмера у меня нет.
Решаюсь зайти в "Бэнк оф Америка", чем черт не шутит… И что же? Без промедлений получаю свои тысяча девятьсот пятьдесят долларов. Настроение стремительно взлетает вверх. Я считаю и пересчитываю зеленые бумажки, всемогущие бумажки, которых у меня скоро будет много. Кладу их в сейф отеля. Постепенно меня захватывает работа с этим режиссерским сценарием, возникают какие-то деятели, которые в отличие от Известного режиссера ни бельмеса в русском языке, и я функционирую вовсю.
Только на четвертый день раздается звонок. Это мистер Холмер. Он приветлив, но сдержан.
- Здравствуйте, Боб, наверное, беспокоились, что никто не звонит?
- Не скрою, мистер Холмер, беспокоился, но вот теперь слышу ваш голос, и все в порядке, - сам себе становлюсь противен от заискивающих ноток, которые не могу подавить в голосе.
- Надеюсь. Надеюсь, Боб, вы выполнили наше последнее задание, то с листовками?
- Конечно, мистер Холмер, конечно. Сразу. (Может быть, мне кажется, но что-то зловещее звучит в его голосе, неужели он знает, в какой именно туалет я отправил их чертовы листовки.)
- Как сразу? - спрашивает недоверчиво. - Вы что, в один вечер пошли всюду, куда мы указывали.
- (Ах, черт!) Да нет, мистер Холмер, вы меня не так поняли. Я имел в виду, в первую же неделю. В концертном зале, в Лужниках, в Театре эстрады, в Театре на Таганке… (А вдруг театр был на гастролях - пронзает мысль, по спине катится пот.)
- Ну ладно, ладно, - останавливает он меня, - хвалю. Мы, как видите, тоже свои обещания держим. - Пауза. - Вы ведь получили деньги в банке?
(Быстро у них контрольная служба работает.)
- Да, да, мистер Холмер, спасибо, большое спасибо.
- Ничего, это только начало, будете зарабатывать гораздо больше. - Пауза. - Если будете хорошо работать.
(Может быть, самое время сказать ему о моем решении?)
- Мистер Холмер, - начинаю, - я хотел бы с вами поговорить, тут возникло одно дело…
- Обязательно, - перебивает меня, - мы встретимся. Вы когда уезжаете?
- Вообще-то в следующий понедельник вечером, но я хотел…
- Отлично, я звоню вам из другого города. У нас впереди неделя. Я буду в понедельник утром - на все дела нам хватит. До свидания. - И он вешает трубку.
Как быть? А никак. Дождаться его. Встретимся, в понедельник он отвезет меня к нужным властям, получу паспорт на другую фамилию, американскую (я где-то читал, что так они делают со своими ценными агентами), и все. Пока мой Известный режиссер (пусть уж простит меня) будет в одиночестве лететь обратно. Настроение ему это испортит, карьеру, надеюсь, нет.
Все-таки странно он как-то говорил, мистер Холмер, и про Джен, Сэма ничего не сказал и вообще… Тревожусь. Постепенно тревога проходит.
А может, я вообще напрасно тревожусь? Валяю дурака. Ну что, собственно, в Москве мне угрожает? Эта дура Люська, точнее, ее мать? Ну, откуплюсь, ну, в крайнем случае женюсь и разведусь через год-два. Что, я первый и последний, что ли? С делом этого Рудика покончено, как я понимаю, с аспирантурой уж как-нибудь нагоню. Вот только мистер Холмер с его заданиями… Я же понимаю, что, чем дальше, тем опасней. Пока его высокогуманистическая организация будет "раскрывать советским людям глаза" на все наши недостатки (которые мы, между прочим, знаем уж как-нибудь получше, чем они), еще полбеды, но когда гуманисты с помощью Бориса (Боба) Рогачева захотят раскрывать наши военные тайны (которые в отличие от недостатков я не знаю), вот тут хана.
Нет, надо скорей бежать! В данном случае это значит оставаться на месте. Но меня останавливает предчувствие, что мистеру Холмеру вряд ли моя идея понравится.
Вот так мечусь, качаюсь из стороны в сторону…
И, как всегда в жизни, в какой-то момент возникает решающий аргумент.
Неожиданно нам звонят из Вашингтона, что прилетел из Москвы и вылетел в Голливуд советский директор картины. Он после подписания режиссерского сценария останется и будет вести переговоры со своим американским коллегой. У него свой переводчик, так что мы можем не беспокоиться. Кто переводчик? О, оказывается, Лева Константинов, мой однокашник, тоже аспирант и тоже регулярно привлекаемый к киноделам. Я, конечно, лучший, но все же не единственный.
Мы встречаем директора, привозим в наш отель. И тут возникает трагическая для меня ситуация. Дело в том, что у финансистов свои понятия об удобствах командируемых, хоть ты Известный режиссер, хоть ты безвестный переводчик. Прибывшие как бы продолжают нашу командировку, один номер сметы, не хотят просить увеличения квоты и т. д. Короче - те приехали на наше место, и мы должны улетать не в понедельник, а в субботу рано утром, такой рейс.
Известный режиссер рвет и мечет, звонит в посольство, шлет телеграмму в Москву. Но ему отвечают, что два дня, тем более выходных, роли не играют, поздравляют с подписанием сценария, с отличной работой, сообщают, что его с нетерпением ждет председатель… Он тут же успокаивается и начинает собирать пожитки.
А как быть мне? Ведь мистер Холмер приедет только в понедельник утром и меня не застанет. Опять звоню Джен и Сэму, и опять никто не отвечает.
Я в полной растерянности.
Вечером, пока наши шефы бурно обсуждают свои дела, вожу Леву по Голливуду. Он здесь первый раз, вообще в США, но у него неприятная манера подсмеиваться над всем заграничным и все критиковать (вы не поверите, но за всю свою студенческую жизнь он ни разу не носил джинсов! А? Это все-таки характеризует человека, верно?).
Так и здесь кривит рот - у мужиков, видите ли, у всех глупый вид, бабы все наверняка проститутки, дома претенциозны, виллы безвкусны, "а вот гляди, - тычет пальцем, - негр в помойке роется". (А?) Вот в таком стиле. Еле уговариваю его зайти в бар выпить, что бы вы думали? Кофе. Я забыл, он даже пива не пьет, и не курит, и женат, и ребенка завел. Христос!
- Учти, - говорит, - мне мой дир еще суточных не выдавал.
- Пошел ты к черту, - говорю, - угощаю я, с таким собутыльником не разорюсь.
Сидим, болтаем, доходим до институтских новостей, и вдруг он начинает хохотать и говорит так весело, будто хороший анекдот рассказывает.
- Ну, Сонька (это художница нашей стенгазеты "Советский студент". Сонька - золотая ручка), умора, как тебя изобразила, со смеху помрешь!
Это он со смеху пусть помирает, а мне не до смеха.
- То есть как изобразила?
- Понимаешь, - с увлечением описывает, - летит по ясному небу самолет в виде Бориса Рогачева, руки - крылья, язык в виде пропеллера, а вниз тебя тянет здоровая гиря. И на гире написано: "аспирантура". Ой, не могу!
Молчу потрясенный. Меня! Рогачева! Лучшего знатока английского, суперотличника, общественника, вообще лучшего, наконец, неприкасаемого, какая-то девка (у нее и бюста-то нет и ноги как тумбы и…) протягивает в стенгазете!
- Слушай… - говорю.
- Погоди, - перебивает, - там же еще стихи! Стихи. Володька написал (безобразие, Володька - староста! Это уже общественное мнение), послушай. - И читает с завыванием.
В далекие края летает Рогачев,
И только вот одна ему мешает дура.
О нет, не девушка, они-то не в зачет,
А эта, как ее, ну да, аспирантура.
- А! - вопит этот кретин. - Здорово? "Девушки не в зачет"? Здорово. Не в бровь, а в глаз, ну точно про тебя. Кстати, о девушках, - становится серьезным, - Люська от нас ушла. Какая-то смурная последнее время ходила. Не замечал? Ушла. Уезжает или еще что. Может, неприятности какие. Мать ее к ректору приходила…
- Мать приходила? - я неприятно поражен (ведь Люся обещала…) - Зачем?
- Не знаю, видел в приемной, Люська меня как-то давно с ней знакомила.
Он долго молчит, отводит глаза, смотрит по сторонам, чувствую, хочет что-то сказать, но не решается, наконец не выдерживает:
- Слушай, Рогачев, не следовало бы говорить, конечно, негоже тебе здесь за границей настроение портить да еще в последние дни, но ты меня знаешь. Дружба есть дружба (какая у меня с этим синим чулком в брюках дружба!), все-таки лучше предупредить заранее…
- Да можешь ты толком, черт возьми! - не выдерживаю.
- Тихо, тихо, не ори. Понимаешь, повестка в институт пришла. Дома они тебя не нашли, нет никого, в институт прислали, с милиционером. Ректор звонил куда-то. Машка (секретарь ректора, трепачка) рассказывала (всех секретуток, машинисток, уборщиц, дворников в институте знает, буфетчиц особенно). Дело, что ли, уголовное, с какими-то кассетами запрещенными. Вроде парня одного прихватили, он молчал, молчал, а как на суде почувствовал, что жареным запахло, стал всех подряд закладывать. Дело на доследование вернули. Ну и тебя он назвал. Да ты не робей, разберутся. Мало кто на тебя бочку катить будет. Может, ты у него когда-то девушку отбил? А? Рогачев, это ведь по твоей части, ха, ха, ха, - и опять смеется как дурак. И что-то говорит.
А я не слышу. Я смотрю на него и понимаю, что вижу последний раз.
Да, здесь, издалека, все мои московские неприятности показались мне мелкими, случайными. Ну что они по сравнению с решением, которое я готов был принять. Теперь принял. Да вот все колебался, ох как не хочется оставаться. Или хочется? Я понимаю, что здесь я буду иметь все, ну почти все, что хочу (в рамках разумного, конечно, во всяком случае, то, на что человек, подобный мне, имеет право, не валяются все-таки рогачевы на каждом углу!). А там?
Мне не хочется думать о том, что я оставляю там. Да и чего об этом думать? После того, что рассказал мне Константинов, мне ясно: все пути отрезаны.
Да еще этот мистер Холмер, чтоб он сгорел! Он? Ни в коем случае! Он - моя главная, моя единственная надежда. А надежда, как известно, умирает последней, позже человека…
Мы возвращаемся в отель. Я прощаюсь с Левой в холле, крепко жму ему руку (он немного удивлен), что ж, он сослужил мне хорошую службу, иду к себе, вынимаю из холодильника что есть покрепче и выпиваю (интересно, кто будет теперь платить за номер?). Выпиваю еще и начинаю размышлять на трезвую голову.
Значит, так, послезавтра, в субботу, мы должны улетать. С утра. Всякие офисы у них в субботу, наверное, закрыты, в том числе государственные - уик-энд, здесь, в Голливуде, городе бездельников, перегружаться не любят. Только безработные все время работают - читают объявления, не нужен ли где-нибудь кто-нибудь на роль унитаза (очень остроумно! Я делаю успехи, скоро буду писать комедии). Значит, явиться я должен в пятницу. Куда? Надо выяснить. К иммиграционным властям? В полицию? ФБР? ЦРУ? Там меня особенно ждут, принесу сверхсекретный документ: копию режиссерского сценария.
Ну куда подевались Джен и Сэм? Звоню без конца - молчание.
Потом рассуждаю: мистер Холмер возвращается в понедельник, когда наших уже не будет - Известный режиссер в субботу утром отбывает в Москву, а директор с Константиновым, как они сказали, в пятницу вечером - куда-то в другой город на побережье, где будут строить флот Петра Великого (в Финском заливе это, оказывается, сделать невозможно).
Значит, если я исчезну в субботу прямо с аэродрома, мне надо где-то проболтаться два выходных дня и в понедельник спокойно вернуться в отель, сесть в холле и дождаться звонка мистера Холмера. А уж тогда беспокоиться нечего.
Теперь-то понимаю, каким я все-таки был наивным болваном. При моем-то уме, при моем-то уже немалом, увы, теоретическом знании американской жизни и вообще всех этих темных дел. Это теперь. А то было тогда.
Представитель студии провожает нас в Лос-Анджелесском аэропорту. Мы регистрируем билеты, сдаем чемоданы (в моем все равно ничего нет), направляемся к паспортному контролю. У нас еще полчаса, и, чтоб не задерживать представителя студии (все же суббота, выходной), благодарим его и прощаемся. Известный режиссер, как всегда, в последний момент вспоминает, что кому-то не купил сувениров, и устремляется к киоскам.
Я спускаюсь вниз, выхожу, беру такси и еду в город. Останавливаюсь у скромного отеля и снимаю номер (какое счастье, что в Америке никто у тебя паспорта не спрашивает, особенно, если платишь за два дня вперед). Ого-го, ну и цены! Ненадолго же мне хватит моих двух тысяч долларов (минус пятьдесят).
Я скромно обедаю в мотельном ресторанчике (скромно, ну и цены!), возвращаюсь в номер, включаю радио и застываю в напряжении.
Странно, я не испытываю никаких бурных чувств. Словно так и должно быть, словно продолжается моя командировка, словно я не совершил самого важного шага в своей жизни. Рокового? Не знаю. Непоправимого? Наверняка.
Я потом не раз анализировал это свое спокойствие и пришел к выводу, что то был результат чудовищного нервного напряжения последних часов. А может быть, дней, недель… У меня просто не было больше сил на переживания - радость, сожаление, страх перед будущим. Я лежал в полудреме и слушал рекламные вопли, песни, речитативы, призывы покупать консервы, мыло, автомобили, кукурузные хлопья, ботинки, ракетки, мастику, табаки, виски…
Слушал последние известия, в которых необходимая доля помоев изливалась, как обычно, на мою родину (мою? Бывшую мою! Бывшую!).
В шестнадцать часов наконец я услышал по местной сети очень коротко: в Лос-Анджелесском аэропорту не явился к самолету советский гражданин Борис Рогачев. Он прибыл в аэропорт, чтобы лететь в Москву, зарегистрировал билет, сдал багаж и исчез. Никто, в том числе второй советский гражданин Известный режиссер, у которого Рогачев был переводчиком, и также представитель киностудии, по приглашению которой они приезжали в Голливуд, ничего сообщить не смогли. Самолет был задержан на двадцать минут, после чего улетел. Советское посольство поставлено в известность. Полиция ведет розыск. Все. Никаких комментариев. Интересно, слышал ли это сообщение мистер Холмер?
Продолжаю осуществлять свой план. Залегаю в своем мотеле, как медведь в берлоге. Целый день сижу в номере (только перекусить выхожу), слушаю радио, читаю газеты. Поскольку суббота и воскресенье, мною, видимо, никто особенно не занимается. Однажды в тех же местных новостях в понедельник утром сообщают, что поиски пропавшего советского гражданина продолжаются, но пока безуспешно.
Расплачиваюсь, покидаю мотель и направляюсь в Голливуд. Уже не на такси, а пехом (городского транспорта в Лос-Анджелесе, по нашим понятиям, нет).
Невозмутимо вхожу в холл, киваю знакомому портье и говорю как ни в чем не бывало:
- Мне должны позвонить, не знаю точно, когда, позовите меня, я буду здесь в холле или в баре. (Черта с два я пойду в бар, уж в этом отеле я цены знаю.) В зависимости от разговора я, возможно, сниму номер.
Портье смотрит на меня с изумлением, но говорит только:
- Конечно, мистер Рогачев, будет сделано. Вы мистер Рогачев? Я не ошибаюсь? Именно вас будут спрашивать?
- Да, - говорю.
Иду в холл и сажусь в кресло с журналом в руках. Надеюсь, что мистер Холмер не заставит себя ждать и вскоре обнаружится.
Но обнаруживается не он, а два штангиста-тяжеловеса. Они сразу направляются ко мне.
- Вы мистер Рогачев? Паспорт!
Протягиваю паспорт. Они быстро листают и говорят:
- Поехали.
- Куда? - спрашиваю. - Мне должны…
- Поехали, вам говорят.
Они без всякой деликатности подхватывают меня под белы ручки, выволакивают и заталкивают (чтобы не сказать забрасывают) в машину. Привозят в полицейское управление, ведут по коридорам и приводят в кабинет. За столом - человек в форме. Полицейский офицер, я в их формах разбираюсь.
Он долго внимательно разглядывает меня (не буду утверждать, что с восхищением).
- Слушаю, - говорит негромко, - слушаю вас.
У него настолько скучающий вид, ему, судя по всему, настолько неинтересна моя персона, что мне делается очень тоскливо. Зачем я здесь? Почему? Что вообще происходит?
- Так я слушаю, - говорит он чуть громче, теперь в его голосе раздражение.
И тут меня прорывает как нефтяной фонтан.
- Я - советский гражданин Борис Рогачев. Я желаю остаться в Соединенных Штатах Америки, свободной демократической стране. Прошу политического убежища, американского гражданства, обязуюсь уважать законы и…
Он останавливает меня жестом руки.
- Это ваше дело, меня оно не интересует. Я из полиции, мое дело было вас найти. Вот нашел. А дальше - работа иммиграционной службы. Посидите подождите, я их вызову.
Выхожу в коридор, жду. Час, два, три. Через три часа меня ведут в какой-то другой кабинет. Там сидят трое, и явно не полицейские - серьезные, элегантные, средних лет. Один обращается ко мне на русском языке и, поскольку все остальное время мы говорим по-русски, два других тоже, наверное, им владеют. Мой паспорт перед ними на столе.
- Если нас правильно информировали, вы - Рогачев ("мистер" уже исчезло) и хотите остаться в Соединенных Штатах. На что намерены жить, чем заниматься? У вас здесь есть друзья?