- Понимаете, товарищ лейтенант, - оказывается Десняк, а ведь хороший солдат, стрелять стал! Стрелять по животному миру! Он, когда уходил в далекие наряды, охотился там, ну по птичкам стрелял, по мелкому зверю. Из боевого оружия. Патроны на стрельбах экономит, еще где-то взял. А у нас ведь погранзона, охота запрещена, живность ничего не опасается, чего на нее охотиться, она сама в руки идет. Черт знает что!
- Погодите, - говорю, - нечего чертыхаться. Во-первых, куда напарник смотрел?
- Вот! В том-то и дело! Десняк старший, "старичок", авторитет. Так когда с молодыми шел - охотился, а они помалкивали, если старослужащие попадались, он при них свои охотничьи инстинкты подавлял, так сказать. Свинство!
- Надо немедленно разобраться, - говорю. - Во-первых, как смел из боевого оружия, во-вторых, где брал патроны, в-третьих, зачем это делал, куда дичь девал…
- Бросал в лесу, - вставляет лейтенант.
- Наконец, - продолжаю, - почему младшие в наряде молчали? Это, помимо всего, тема комсомольского собрания. Когда проведете? Я приду.
- Собрание уже назначил, - отвечает, - на завтра. Но есть еще один пункт, товарищ старший лейтенант. Едва ли не главный. Ведь он в кого стрелял? В зверушек, которые к нему со всей душой шли, которые не привыкли к охотникам, не боялись. Злоупотребил доверием ефрейтор Десняк! Этого нельзя прощать.
- Чьим доверием? - спрашиваю, честно говоря, немного сбитый с толку.
- Ну, зверушек, - отвечает, - они же к нему без опаски, а он…
- Слушайте, лейтенант, - повышаю голос, - вы о порядке беспокойтесь, о патронах, о дисциплине! Это главное. А вы про зверушек!
- Главное - воспитание человека, - вдруг он мне жестко отвечает, даже осуждающе как-то. - То, что делал Десняк, - безнравственно и подло по отношению к животным. Человек, способный на такое, - плохой солдат, а моя задача, как и ваша, между прочим, воспитывать хороших солдат. Извините, товарищ старший лейтенант. Разрешите идти?
- Идите, - говорю и задумываюсь.
Вот тебе и херувимчик! Как отчитал. И прав ведь. Дисциплина дисциплиной, а нравственность, наверное, все-таки важней. К дисциплине можно приучить, а вот нравственности научить… Не так-то просто.
На собрании комсомольцы Десняку, конечно, всыпали. Хорошо, что всыпали и "молчунам". Но возник еще один вопрос и как раз из области нравственной. Пока два-три ходивших с Десняком в наряды солдатика виновато оправдывались тем, что, дескать, ефрейтор старший, опытный, авторитетный, раз он велел, значит, наверное, так и надо, все шло как полагается, их стыдили, они каялись, заверяли, что все поняли, больше не будут.
И вдруг один говорит:
- А как это я про ефрейтора донесу, что я, доносчик, что ли?
Сами говорили, мол, про чувство товарищества, а сами, значит, стучать на товарища! Если б там он воинскую присягу нарушил, тогда другое дело. А так, подумаешь, поохотился маленько, если, значит, мой товарищ сапоги плохо начистил, я бегу к сержанту докладывать? Так, что ли?
Что тут началось! Все разом кричат, навалились на него, он уж сам не рад. Конечно, парень не прав. Но до чего же непросто провести те грани между доносом и сигналом о нарушении, между круговой порукой и товарищеской солидарностью. Вообще непросто, а в армии тем более. Короче, интересный, хоть и бурный, разговор получился.
Однажды Зойка мне говорит - мы пошли с ней гулять, совершить, как она выражается, "моцион" и забрели в лес:
- Ты знаешь, Андрей, я скажу тебе странную вещь, только пойми меня правильно: ты очень изменился.
- А что тут странного, - пожимаю плечами, - все мы меняемся с годами, и ты тоже.
- Нет, я - нет, - мотает головой. - А вот ты, да. Взрослей, что ли, стал, не пойму.
Смеюсь, обнимаю ее.
- Ну, Зойка, ну, родная моя, уже четверть века, пора взрослым стать! Плохо, если это только сейчас заметно.
- Да нет, я не так выразилась. Ты теперь мудрее стал, сдержанней, меньше эмоций, больше трезвого ума…
- Я надеюсь, что хоть кое в чем у меня по-прежнему больше эмоций, чем трезвого ума, - смеюсь, - если ты сомневаешься, сегодня вечером я тебе докажу…
- Прекрати свои пошлые остроты, - морщится. - Ты прекрасно знаешь, что́ я имею в виду. Я раньше, когда читала мемуары наших маршалов разных, генералов (она действительно почему-то любит эту литературу), все удивлялась: как это в двадцать лет полками командовали, в тридцать с хвостиком - армиями? Ведь мальчишки в общем-то. А сейчас смотрю на тебя и думаю - не дай бог, что случится, пришлось бы тебе дивизией командовать и, уверена, справился бы. Нет, серьезно.
- Дивизией, не знаю, а батальоном смогу. Это точно. Тобой вот только не смогу, даже когда маршалом стану.
Обнимаю ее, целую, валю в траву… Лежим, смотрим в небо, слушаем лес, тишина, вечер. Спасибо ей, конечно, за похвалу, но я действительно стал как-то уверенней. Все время надо принимать решения, не буду же я каждые пять минут звонить в отряд: "Товарищ полковник, у рядового Иванова насморк, можно ему носик вытереть, у рядового Петрова пуговица оторвалась - какой ниткой пришить, белой или черной?" Смешно! Я подумал, что в этом смысле пограничный офицер быстрее познает науку жизни. На своей заставе он все-таки оторван от начальства и все время, в том числе и в чрезвычайных обстоятельствах, должен сам, и причем мгновенно, принимать решение. Он не может по каждому конкретному вопросу ходить за советом к начальнику политотдела, за указанием к начальнику отряда. Конечно, мы докладываем, запрашиваем, держим связь, и все-таки начальник заставы по сравнению с офицерами того же уровня в других войсках ощущает большую самостоятельность. А может, мне только так кажется!
Служба идет, забот миллион. Прислали пополнение, в том числе каких-то белоручек. Старшина мне рассказал, чуть от смеха не подавился, как они тут лук сажали корнями вверх! Они его только на тарелках видели. А?
Короче, служат образованные ребята, умные, интеллигентные, но практической, тем более армейской жизни не знают. Приходится многому учить. Я им толкую:
- Товарищи, я ведь тоже не в тайге, не в деревне родился. На Арбате. Почему все умею?
Так мне один нахал говорит:
- Товарищ старший лейтенант, вы же действительную отбарабанили, училище кончили, на заставах офицером служили. Вот всему и научились, а начинали-то вроде нас небось.
Пришлось согласиться.
- Ладно, - говорю, - философ. Вот и учитесь на моем опыте. Приобретайте его ускоренным способом.
Со спортом на заставе не так-то просто, сказывается вахтенная система, нерегулярность сна, отдыха, боятся самбо заниматься, вдруг травма, а на заставе каждый человек, каждая здоровая нога, рука на счету.
Организацией спорта на заставе усиленно занялась Зойка - великий спортивный специалист, незаслуженный тренер республики, сколотила группу. И как вы думаете, чем она с ними занимается? Атлетической гимнастикой! Моя Зойка!.. "Леплю Геркулесов", - говорит. А с Катей и Люсей - ритмической гимнастикой. Вот диапазон! Достала где-то полосатые гетры, кассетофон, и каждый день уходят в лес, "чтобы, - по выражению Зойки, - не смущать эротическим зрелищем молодых воинов". Значит, молодым воинам наших границ смотреть не положено, а Зойке учить "атлетистов" в одних плавках можно? Ребята, надо отдать им должное, крепкие, сложены будь здоров! В пограничники все-таки отбирали.
Каждый вечер уходят солдаты в наряд. Почти каждый вечер я произношу в сотый, в тысячный раз: "Приказываю выйти на охрану государственной границы Союза Советских Социалистических Республик…" И каждый раз волнуюсь. Простая фраза, а что стоит за ней?
Наряд подходит к обелиску - памятнику Герою, имя которого носит застава. На минуту застывает в молчании. Затем выходит за ворота, и маскировочная их одежда сливается с лесом.
Невдалеке от заставы, на месте той избушки, где совершил свой подвиг Герой, стоит еще один, белый, обелиск, вокруг зеленая железная ограда, на белой простой каменной доске его имя и дата жизни: 1918-1940. И все. Вокруг молодые сосенки. Будто караул. Вся полянка покрыта лиловым ковром иван-чая.
Не знаю, почему природа этого края так волнует меня - эти глубокие, иногда прямо черные озера, вросшие в землю валуны, мягкий, пружинистый мох, ели неподвижные, мохнатые, устремленные к небу, как ракеты на старте…
Когда возвращаюсь в дом, Зойка, сосредоточенно нахмурив брови, пишет. Перед ней листок, чье-то письмо. Подхожу, она прикрывает письмо рукой.
- Ты чего? - спрашиваю.
- Это не мне.
- А кому? От кого?
- Все-то тебе надо знать, - ворчит недовольно, я ей помешал.
Деликатно ретируюсь. Дело в том, что многие мои солдаты ходят к ней поделиться своими любовными тайнами. Ну тайна не тайна, просто рассказывают о своих невестах. Девушках. А к кому же им ходить с такими делами? Не ко мне же, черт возьми! Зойка для них выступает здесь в роли матери-настоятельницы. Это для меня она девчонка (и вообще), а для них жена начальника заставы. Зойка крайне серьезно и ответственно относится к этой своей роли (однажды я попытался острить на этот счет, ох она мне дала!). Приносят ей письма, спрашивают, что ответить, о чем поведать. Вот и теперь ей принес показать письмо от невесты наш лучший вожатый собак по прозвищу Главпес. И Зойка старательно готовит "проект ответа".
- Ты знаешь, - призналась она мне как-то, - я так за них радуюсь. Как-то мне тепло становится. О нас думаю. Хочется, чтоб у них тоже все хорошо было. Не у всех получается. Я вот читаю письмо. Другое, третье - сами приносят. Он-то еще не понимает, а я уже чувствую, охладела она, нет ничего, что в прежних письмах было. Не могу ему об этом сказать, духу не хватает, да и какое имею право, вдруг ошибаюсь? Но так жалко его становится, прямо сердце щемит. Он-то радуется, планы строит, а она… Словом, скажу тебе честно - мою любовь укрепляют. Нет, правда, ну не надо, Андрей, не надо, говорю…
Она отводит мою руку, а мне так хочется обнять ее сейчас. И еще мне хочется, чтобы это длилось всегда, пусть меняются заставы, гарнизоны, края, звания, должности, только пусть всегда у нас будет так, как сейчас…
Внезапно начинает зловеще выть сирена.
Через три минуты я у дежурного. На световом табло вспыхивает "фланг правый, участок 15". То же передает радио. И минуты не проходит, как тревожная группа - я, решивший возглавить ее, шофер, электрик, вожатый собаки, пограничники, мчимся на 15-й участок. Заслон спешит своим маршрутом, перекрывая путь к границе. Если нарушитель начнет двигаться правее или левее, идущие с собакой по его следу немедленно передадут это по рации заслону, и тот начнет соответственно перемещаться. Прибыв к контрольной полосе, тревожная группа определяет место нарушения и ограждает следы флажками, а сама начинает преследование.
Любо-дорого смотреть, как работают пограничники. Иногда мне кажется - завяжи им глаза, и они будут работать точно так же!
У каждого здесь точно определенная обязанность, строго предусмотренные задачи. И все действуют четко, быстро, почти автоматически, не мешая друг другу и друг друга не дублируя. Между всеми - заставой, тревожной группой, заслоном, наблюдательной вышкой - постоянный контакт по рации. Никто не суетится, не торопится, но в то же время и не теряет ни секунды.
Пущен в ход отлаженный безупречный механизм.
"Нарушитель" применил хитрый способ, он опытен, тренирован, изучил по карте местность, знает каждую тропку. Он только прошел, но успел уже углубиться на нашу территорию сравнительно далеко. Группа начинает преследование, настигает "нарушителя", окружает и захватывает. Вся операция длилась сорок пять минут. Молодцы!
Возвращаемся на заставу: я, тревожная группа и "нарушитель" ефрейтор Дадонов.
Такие тревоги у нас устраиваются сплошь и рядом в самых разных вариантах - один "нарушитель", несколько, вооруженных автоматами или только хитростью, идущих от нас и к нам. Придумываем самые невероятные варианты, самые коварные приемы. Словом, трудно себе представить в жизни ситуацию, которую мы бы уже не "проиграли" во время наших учебных тревог.
Жизнь кипит. Помимо обычной службы - масса других дел. То вызывают в отряд, то из отряда приезжают, то нагрянет корреспондент из газеты, то шефы, дорогие гости с алюминиевого завода, изредка бываем с Зойкой в городке. "Приобщаемся к культурной жизни", хотя жаловаться не приходится - по части телевидения, киноустановки, библиотеки мы обеспечены. С моими замами живем дружной семьей. Только занудный Семенов иногда переполняет чашу моего терпения своей дотошностью. Службист он, конечно, отличный, но надо же иногда проявлять человеческую теплоту, да просто заинтересованность. Собой я доволен, с солдатами установил контакт, в свободное время беседую с ними, вместе тренируюсь в спортгородке, чувствую, что любят меня. Но что вообще значит "солдат любит офицера"? Мне кажется, что это когда он видит в нем не просто командира, а старшего товарища, доверяет ему и верит в него. Элементарно? Конечно, а попробуй добейся!
…На этой заставе я прожил довольно долго. Но пришел день, когда, собрав чемоданы, мы с Зойкой снова отправились в путь (знакомый мотив, да?). На этот раз на восток.
Офицеров покидал с грустью, привык. Договорились писать друг другу. Кто знает, может, еще встретимся. Не раз бывало у пограничников: послужат вместе, разъедутся, глядишь, через несколько лет снова встречаются на какой-нибудь заставе или в отряде, в других званиях, в других должностях.
Отпуск, как всегда, пролетает мгновенно, и вот уже в который раз я въезжаю в ворота заставы, начальником которой назначен.
Здесь все то же, все знакомо. Когда мы приезжаем на новую заставу, впечатление такое, словно возвращаемся домой. Я где-то читал, что знаменитый миллионер Онасис не имел постоянного дома, а снимал роскошные апартаменты в самых дорогих отелях разных стран. И заказывал костюмы, белье, обувь по дюжине. Поэтому, повесив в шкаф пижаму, например, или поставив ночные туфли в своем нью-йоркском номере и улетев в Японию, он, ложась спать, доставал точно такие же из шкафа в номере токийского отеля.
Так и я, с той несущественной разницей, что я не миллионер и речь идет не о Парижах и Нью-Йорках. Но и я, уехав с одной заставы на другую, вхожу в свою новую квартиру, как в старую - то же расположение комнат, та же мебель, те же занавески. Ну почти те же. И те же соседи - зам, замполит. Вот эти все разные. И в то же время те же! Все окончили училище, обычно мое же. Служили на границах, частенько где и я…
Разные со мной служили офицеры. И солдаты. С кем-то из офицеров мы дружили, кем-то я был недоволен. То же с солдатами! И Зойка с кем-то из жен дружила, а с кем-то ссорилась.
Вот с Зойкой мы не ссорились никогда. И в тот вечер, в тот вечер, когда я решил сопроводить наряд в поезде, мы тоже не ссорились. Поужинали. Она, как всегда, проводила меня за порог, как всегда, поцеловала. Нет, поцеловала горячей, чем обычно (или это мне так сейчас кажется?).
Я частенько на заставах сопровождал свои наряды. Ни во что не вмешивался (понимал, что и так люди в напряжении - все же сам начальник заставы с ними), просто смотрел, как несут службу.
А уж разбирал, хвалил или делал замечания позже.
В этих местах железная дорога совсем близко расположена от границы, и наряды нашей заставы несут службу в поездах. В тот вечер в наряде были сержант Дударев и рядовой Шестаков. Поезд - трудный участок, в нем сотни людей. Мы неторопливо идем вдоль вагонов, хлоп, хлоп - щелкают двери, качаются под нами мостки переходов, слышнее грохот колес… Вагон за вагоном проходим мы, интересно наблюдать их вечернюю жизнь. Я фантазирую, стараюсь угадать, кто есть кто, представить себе пассажиров дома, на работе.
Вот, близоруко щуря глаза из-под очков, пытается прочесть прыгающие строки газеты возвращающийся домой инженер. А вот толстый общительный снабженец, поставив на столик бутылку вина, радушно приглашает к ужину соседей по купе. В другом купе едут четверо, но двое из них вдвоем. Они наверняка совершают свадебное путешествие. (Дударев сочувственно улыбается про себя, но сейчас же суровеет - он на посту!) В одном из вагонов слышна задорная песня - юноши и девушки едут домой.
Одни пассажиры, разложив обильную домашнюю снедь, солидно и со вкусом ужинают, другие бросают голодные взгляды на часы, ожидая ближайшей станции с ее буфетом.
В мягком вагоне командированные, отпускники в пижамах с задумчивым видом смотрят в окно. В общем вагоне тоже каждый занят своим делом. Укладывают детей, стелют постели, слышна оживленная речь.
Мой взгляд привлекает еле различимая в тусклом свете затененной лампочки фигура. Ничего необычного в этой фигуре нет, человек как человек. Но все же странно выглядит он среди пассажиров этого вагона: модный костюм в клетку, черная рубашка, яркие носки.
Что сделает Дударев? Дударев подходит к пассажиру.
- Разрешите ваши документы.
Старший наряда очень вежлив. И не менее внимателен.
Человек торопливо достает документы. Взгляд его бродит вокруг да около.
Сержант тщательно изучает паспорт.
Имя, отчество, фамилия. Год рождения 1947-й, русский. Уроженец тех же мест, что и Дударев, земляк.
Паспорт новенький, но подлинный.
Человек достает справку из милиции. Оказывается, он только что из заключения, еще не успел прописаться. Едет домой. Справка в порядке.
Дударев возвращает человеку в клетчатом костюме документы, козыряет и следует дальше. Ни у кого больше в этом поезде он документов не проверил - не нашел нужным. Только у этого. Незнакомец остается на подозрении. С него не следует спускать глаз.
Это не первый такой случай. Бывает, что едет в поезде пассажир, чем-либо привлекающий внимание. Одеждой, поведением, взглядом, манерой говорить. Ему вежливо козыряют, возвращая документы, но на всякий случай глаз не спускают.
Человек сходит где положено или продолжает свой путь. Наряд облегченно вздыхает.
Вот и сейчас сержант идет дальше по вагонам, но солдату Шестакову в тамбуре бросает несколько коротких слов.
Поезд пройден, мы поворачиваем обратно. Снова вагоны, люди, дорожная суета. Проходя общий вагон, Дударев бросает взгляд на то отделение, где тусклая лампочка.
Незнакомца на месте нет!
Сержант ускоряет шаг. Ведь в пройденных вагонах его не было. Значит, он может быть только в следующих.
Или… его уже нет в поезде. Нет, это невозможно. Рядовой Шестаков на посту…
Второй вагон. Человек стоит на площадке. Увидев наряд, он торопливо переходит в третий. Еще мгновение, и Дударев рядом. Незнакомец, оглядываясь, начинает пить воду. (Может быть, он только за этим и пришел в этот вагон? Может быть, вода во втором вагоне не такая вкусная?).
Человек медленно допивает воду. Мимо нас обратно проходит в свой вагон. Сержант смотрит ему вслед, но человек не оборачивается. Наряд движется дальше, доходит до последнего вагона, поворачивает и снова идет к голове поезда.