Нет, не следует думать, что я оскорбил свою альма-матер, пренебрегши ее прекрасными дочерьми и не заведя нескольких романчиков. Но это было так, между прочим. Я же не виноват, что у меня такой характер. И пусть мне не делают упреков, я ведь не осуждаю тех, кто курит! И потом нельзя держаться в стороне от людей, тем более однокашников, не ходить на вечеринки, не выезжать на пикнички, вообще не участвовать в общественной жизни. Я не забыл наставлений моей мудрой подруги Натали насчет характеристики. Свое будущее надо зарабатывать.
Не забыл я и других ее советов - о проникновении в киноиндустрию. Тут я нажал на все педали. Если б речь шла о "Тур де Франс", я наверняка носил бы желтую майку. У отца обнаружились неожиданные и весьма солидные связи с разными международными боссами в Госкино. У них тоже есть свое братство - когда-то вместе учились в институте или в Академии внешней торговли или еще где-то общались. А кому-то отец в чем-то даже помог - теперь пусть они помогают мне. Выяснилось, что есть у нас целая куча международных органов, половина которых, как я потом убедился, никому, кроме работающих там функционеров, не нужна: есть международный отдел "Мосфильма", "Экспорт-фильм", какая-то контора по организации международных кинофестивалей и т. д. и т. п. И всюду нужны переводчики, тем более моего класса.
Кроме того, я прямо изумился, когда узнал, как много есть мест, где регулярно демонстрируются зарубежные фильмы, которые на широкий экран не пущают. Я уж не говорю про Госкино и разные студии - там небось для дела, но еще и в Доме кино, в Доме литераторов, ВТО, ЦДРИ, к журнале "Советский экран", в разных газетах, клубах, кое-каких санаториях и домах отдыха…
И всюду нужны переводчики. Тем более моего класса.
А мне нужны бабки. И зарабатываю я их совсем немало. Да еще стипендия. Да еще обнаружил одну халтурку - разные письменные переводы для ВГИКа, для журналов. До того дело дошло, что от некоторых работ пришлось отказываться. Скажем, для спортивного журнала не беру, я, видите ли, теперь специалист узкого профиля! И высокого класса.
Интересные отношения у меня сложились с Натали. Они все больше приобретают какой-то дружеский, я бы сказал, деловой характер. Иногда она приносит мне всякие заграничные шмутки - женские и просит загнать.
- Вашим-то чувихам в институте наверняка сгодятся.
Я беру и загоняю, только не в институте - я еще с ума не сошел, - а как раз среди той компании, в которой сейчас все чаще обретаюсь, разных околокиношных девиц и парией - переводчиков, участников массовок "под заграницу", манекенщиц, художников, мелюзги из съемочных групп и вообще каких-то уже совсем туманных типов, которых все знают, но никто не знает, кто они.
А бывает, что я ей приношу чего-нибудь толкнуть. Только не надо думать, что я эдакий фарцовщик. Ни-ни! Ну, просто у нас свой такой мирок - обмениваемся пластинками, пленками, сувенирами, книжонками - все больше детективами, ерундой разной. Ну вот, иногда кое-какой одежонкой, редко, разве кто попросит, как Натали.
И вдруг она делает мне сюрприз.
Мы провели вечер в одной компании, наплясались - пятки горят, она чуть перехлебнула (не я, я железно, как и раньше, воздерживаюсь, хотя спорт слегка забросил, в волейбол иногда стучу за институтскую команду).
Идем по зимней ночной Москве.
Москву свою я обожаю, мало сказать - люблю. Эх, перенести б ее в Майами. Между прочим, в Америке есть город Москва. Вот бы побывать там когда-нибудь! Но снег в ней вряд ли есть. Не то что здесь.
Мы идем переулками, где снег ватными валиками лежит вдоль тротуаров, залегает в маленьких двориках. Снег тихо опускается со светлого ночного неба, щекочет снежинками нос, щеки, тонким ковриком стелется под ногами. В окнах темно, лишь изредка светится какое-нибудь…
Я настроен на лирический лад. Мы идем тесно прижавшись, под пушистой огромной шапкой я не вижу лица Натали. Молчим. И вдруг она говорит негромко, деловито, словно продолжает беседу:
- Так что вот, Боб (Боб - это я), выхожу замуж.
До меня не сразу доходит, и машинально я еще делаю несколько шагов. Потом останавливаюсь. Поворачиваю ее К себе, всматриваюсь в лицо.
- Замуж? - говорю.
- Замуж, - подтверждает. - А почему тебя это так удивляет? Пора, засиделась в девках, все принца ждала. Теперь дождалась. - Потом треплет меня по щеке и добавляет: - Ну, не могла ж я выйти за тебя. У нас кое-какая разница в возрасте, - смеется. - И потом, не сердись, Боб, ты - не принц. Врать не хочу, кое в чем ты прямо король. Но в мужья мне не подходишь. Да и сам бы не женился. Верно?
Молчу, соображаю. Права она (как всегда), чего уж там говорить. Ну, какой из меня муж? Смешно. Но мне все-таки грустно с ней расставаться, привык (вот, привык, что есть у меня и Ленка, и она, что мне теперь, стреляться? Такой вот у меня характер ).
Она словно читает мои мысли:
- Нет, с тобой у нас ничего не изменится. Все, как раньше.
Вот тут я прихожу в себя. И размышляю - не разыграть ли крупную сцену: "Ах, так, прощай!" И опять она читает мои мысли.
- Что молчишь? Будем так же встречаться. Ну, поменьше в кабаках показываться. Да он у меня все больше в разъездах.
- А мое мнение тебя не интересует? - эдак запальчиво спрашиваю. - Устраивает меня совместительство? Может, надо взять у него справку с разрешением. Так, кажется, кадры требуют?
Она долго пристально смотрит на меня, вздыхает и говорит:
- Ты-то у меня справки для твоей Лены Царновой не брал, да и у нее, наверное, не требовал. Что ж теперь вдруг понадобилась?
Я ошарашен, потрясен, уничтожен… Значит, все это время она знала о Ленке. И не только не сказала, даже виду не подавала! Хорошо, что ночь и фонари уже погасили. Никакой коллекционный помидор сейчас со мной по цвету не сравниться.
- Наташа… - бормочу.
Она опять вздыхает, берет меня под руку, мы продолжаем путь. Молчим. Наконец она нарушает молчание.
- Хорошо мне с тобой было. Когда узнала, огорчилась, конечно, но что делать. Я понимала, что ты ее выберешь. Но мне-то с тобой хорошо. Вот и оставила все, как есть, о ней не думала. Ну, как если б ты был женат, могло ведь быть такое? А теперь ты смотри, неволить не хочу, но если расстанемся, мне будет жалко. Больно будет…
- А он кто? - задаю никчемный, но обычный в таких ситуациях вопрос (как будто, если он министр, меня это устроит, а если дворник - нет, или наоборот).
- Тренер, - отвечает, - футбольный тренер, - и называет фамилию, которую знают не только любители спорта в нашей стране, по во всем мире. Да! Вот это муж! Он небось раз в двадцать больше моего отца по заграницам ездит, и уж у него не "Жигули" личные, а наверняка "Волга" новой модели. Отхватила Натали моя. Впрочем, теперь уже не моя.
И опять она читает мои мысли. Вечер Вольфа Мессинга.
- Жить будем, конечно, неплохо, - говорит она в пространство, - знаешь, Боб, так надоело крутиться-вертеться, гоняться за этой красивой жизнью ("красивой" произносит врастяжку: "красииивой"). А потом, я ж говорю тебе, он десять месяцев в году в отъезде. Так что утомлять меня не будет. А ты пока здесь. Но если не хочешь, - добавляет, помолчав, - скажи. Навязываться не собираюсь. Решай.
Я уже решил. Опять останавливаюсь, поворачиваю ее к себе, целую в холодный нос. Что это - неужели у нее на глазах слезы, или мне это показалось?
Вот так у нас произошло. И действительно вначале ничего не изменилось. Перемены пришли потом…
Оказалось, что студенческие годы тянутся не быстрее школьных. И, между прочим, довольно скучновато. Занятия, экзамены, трудовой семестр, занятия…
Все же я сумел внести в эту жизнь немалое разнообразие. Во-первых, я успешно заменял трудовые подвиги стройотрядов спортивными подвигами. Снова занялся легкой атлетикой, и меня летом регулярно отзывали на разные сборы, тренировки, соревнования. Я завязал очень дружеские отношения с начальством из "Буревестника", и если даже у тренера возникали сомнения в острой необходимости видеть Рогачева в составе команды, то у начальства сомнений не было.
Во время учебных семестров меня не раз откомандировывали в распоряжение для работы с делегациями. Язык я знал великолепно, учился на пятерки - почему не отпустить. К тому же декан ко мне благоволил, он тоже увлекался английскими детективами, разумеется, не афишируя, и я ему кое-что доставал.
Ну, а главное, за нудные занятия меня вознаграждала моя "вторая жизнь", увлекательная кинодеятельность.
На личную жизнь тоже не жаловался: Ленка, все еще Натали, потом эта Люся или Лиза - сейчас уже не помню. Разные бабочки-однодневки.
Словом, жил, хорошо жил. Но мог бы лучше. Все-таки многого у нас нет, что украшает жизнь, например, порнофильмов. Кстати, не вижу в них ничего плохого. "Отвратительно! Гнусно! Нетипично для нравственно здорового общества!" А убивать, воровать, грабить, драться, разводиться, изменять жене, брать взятки, спекулировать… это не отвратительно, это типично? А между тем фильмы про все это показывают, они даже премии получают. Зачем? А чтобы вызвать всеобщее осуждение, чтобы мы, молодежь, прежде всего не брали пример, не совершали всех этих мерзостей. Вот и порнофильмы: смотрите их, гневно осуждайте и не делайте того, что там показано!
Ну а, честно говоря, интересно, щекочет… Так что, я охотно ходил к Джону Жановичу (Ваньке Иванову) смотреть его "видик" (ему тоже отец привез откуда-то, а уж кассеты Джон Иваныч сам доставал).
Между прочим, мой отец куда мудрей его отца. Он, когда привез нам видеомагнитофон, сказал мне:
- Вот что, Борис, смотри заграничные фильмы, обменивайся с товарищами, я буду привозить, но, учти, если узнаю, хоть один раз узнаю, что всякие сомнительные, ну, ты понимаешь меня, приносишь, в тот же день разобью аппарат. Или снесу в комиссионку, - добавил он, подумав.
Я это запомнил. И хожу к друзьям. Мудрость отца я понял однажды, когда узнал, что в семье Джона Жановича произошла катастрофа. У отца его на таможне отобрали датские кассеты, пришли с обыском, обнаружили целый секс-шоп - порнографический магазин, Джона взяли за жабры, он, конечно, раскололся. Выяснилось, что нас-то он приглашал как равных, а была у него еще киноаудитория коммерческая - по пятерке, а то и по десятке драл за сеанс. Когда его допрашивали, он всех этих любителей высокого искусства (кинематографического, разумеется) тут же заложил. А вот про нас, равных, смолчал, вечная ему за это признательность.
Но урок я извлек, и к кому попало уже не ходил, порнографические журнальчики дома не хранил и показывал только самым надежным, а уж для пересъемки (как раньше) ни-ни, никому не давал! Себе дороже.
И еще один звоночек прозвенел, не помню, кажется, на третьем курсе учились.
Я уже вспоминал, как активно окунулся в общественную жизнь. И дернул меня черт пойти в дружинники, спортсмен, как же, неловко вроде бы в стороне оставаться.
В конце концов, ничего страшного в этом не было. Жалко, конечно, тратить вечер, бродя по улицам возле пивных ларьков (были они тогда) или по аллеям Парка культуры. Зато слава героям - красные повязки, удостоверения. А уж когда я остановил какую-то драку и доставил в милицию двух пьяных пацанят, так вообще благодарность получил. Давай, давай, Рогачев, воздвигай характеристику!
Но однажды едва не случилась трагедия. Для меня. Хорошо, что едва.
У меня порой возникало странное чувство. Словно я шпион в стане врага. Вот институт, спортивный клуб, дружина, наши собрания, митинги, мои товарищи по курсу - все это какой-то стан, в который я внедрился и веду там разведку, притворяюсь, что я "из наших", а сам… из других.
И не потому, что я против наших, хочу им зла. Нет! Я во многих делах, в соревнованиях, например, в дискуссионном клубе, в шефстве над теми, кто отстает в устной практике, с удовольствием сам участвую, а то и закоперщиком бываю. Нет! Просто я участвую во всех студенческих делах умом, вернее, разумом, а не сердцем, потому, что так нужно (а если честно, выгодно для меня).
Словом, притворяюсь. Задание такое имею. От самого себя.
Да, так вот. В вечер моего дежурства на инструктаже незнакомый капитан с Петровки отобрал человек пять здоровяков-спортсменов, меня в том числе, и говорит:
- Идем выявлять фарцовщиков. Они собираются у церквушки в Обыденском. Повязок не надевать. Незаметно, по одному подойдем, смешаемся, посмотрим, кто там и что. Одеты вы подходяще, думаю, не всполошатся.
Деваться некуда, идем.
Действительно, какие-то тени в темноте сходятся, расходятся, шепчутся, чего-то друг другу передают. Картина, в общем-то, знакомая, сам я, конечно, в таких сборищах не участвовал, но знаю, даже видел пару раз, как кое-кто из моих знакомых работает. Влад, например. Ну, это профессионал. Он мне частенько кассеты, книжонки, один раз кеды приносил, еще кое-что. Не на улицу, конечно, в кафе-стекляшку. И что ж я вижу? Этот самый Влад там мотается: чувствуется - авторитет.
Я сразу воротник поднял, отворачиваюсь, боком-боком, в сторону. Уж не знаю, что там случилось, вдруг слышу крик, топот, свистки, народ врассыпную, мимо меня Олег проносится - это старший наш, да я его мало знал, - и, вижу, хватает Влада. Тот вырывается, но Олег - парень здоровый, держит крепко. Зовет помочь. Меня, к счастью, не видит, я стараюсь исчезнуть. Вдруг Влад выхватывает нож и бьет Олега в живот, еще раз, тот падает, а Влад растворяется во тьме.
Но, оказывается, нас подстраховывали. И минуты не прошло - двое оперативников волокут этого Влада, подлетает машина, его увозят. "Скорая помощь" увозит Олега. Еще там кого-то задержали.
А потом начинается следствие. Олег - в больнице. И вот только он Влада признал. Других свидетелей нет. Никто ничего не видел. А я?
Сколько я тогда ночей не спал, как нервничал, чуть было с Ленкой не стал советоваться, Натали хотел все рассказать. Ведь если дам показания, устроят мне с Владом - чтоб ему пусто было, подонку! - очную ставку. И уж он тогда молчать не будет, все наши с ним делишки выплывут. Конечно, перед законом я отмоюсь, а вот перед комсомолом - черта с два. Но он же убийца!
Жуткое дело - на такой вот суд своей совести попасть. Врагу не пожелаю. Сунул я ему палец, а получилось - вся рука увязла. Решил так: если Олег не выкарабкается, пойду и все расскажу. Или лучше напишу, пошлю в милицию. Без подписи…
Олег выжил. Влада этого прижали как следует, короче, признался он в конце концов. Упекли его надолго. А я стал умнее, понял: не надо с кем попало дела иметь. Семь раз отмерь - один отрежь, когда друзей выбираешь. А уж таких вот - торговых партнеров, и подавно.
Олегу каждую неделю в больницу передачи будь здоров какие носил. Долго он за жизнь боролся, слава богу, победил. Боец, настоящий!
Такие, значит, получил я два предупреждения, два урока. Эх, запомнить бы их на всю жизнь. И жил бы спокойно. Так нет, не сумел, посчитал себя умнее всех, и вот что теперь из этого вышло…
С Жуковым мы в те годы виделись не часто. Хоть и служил он свою пограничную службу в Москве (для него это сначала прямо трагедией было), но оказалось, что свободного времени у него почти нет.
Но иногда мы все-таки видимся. Это тогда, когда у него, во-первых, увольнительная, а во-вторых - его Зойка занята. Вообще, я не удивлюсь, если они поженятся, ей-богу. Он ведь мечтает в это свое пограничное училище поступить, а это значит - на несколько лет остаться в Москве. Так в чем дело? Уж не знаю, где курсанты живут, но женатые, наверное, дома. А дом у них есть. Что до Зои, она учится в инфизкульте, у нее полдюжины разрядов - по волейболу, ручному мячу, легкой атлетике, лыжам. И самбо она тоже не забросила. У них там какая-то секция в ГЦОЛИФКе, эдакий дамский кружок кройки и шитья.
Да, так вот, изредка сержант, а позже старший сержант Андрей Жуков, сверкающий, как его сапоги, жутко элегантный в своей пограничной форме, появляется в моем доме. У меня такое впечатление, что он не только внешне, но и вообще изменился - стал как-то строже, серьезней (хотя он никогда излишней развязностью не отличался), "душевно массивней" он стал (а? Как сказано? Сам придумал!).
- Ты, - говорю, - иной раз так на меня смотришь, словно обнаружил в моем чемодане запрещенную для вывоза икру.
- Этим мы не занимаемся, - говорит без улыбки, - это дело таможенников. А икру можешь вывозить - сто пятьдесят граммов.
- Такими порциями я только водку потребляю, - острю (между прочим, правда, не водку, а коньяк, коктейль, шампанское я что-то последнее время стал слегка употреблять, не часто, но все же; а попробуй иначе в моих компаниях или с нужным народом…). - Как вообще-то служба идет?
- Идет, - отвечает (он не любит говорить о своей службе), - идет потихоньку. А как на кинематографическом фронте?
Тут наш и без того хилый диалог превращается в монолог. Я долго, подробно и с удовольствием повествую о своих делах. И вот я замечаю, что он как-то странно меня слушает, с какой-то снисходительностью. И начинаю злиться. Нет, подумать только, вращаюсь в центре культурной жизни, встречаюсь со знаменитыми людьми, и не только нашими, но и иностранными - актерами, режиссерами, журналистами, а он сидит в будке и проверяет паспорта! Работа! На десять порядков ниже моей. А у него такой вид, словно это он занят делом, а я так, дурака валяю.
Но поскольку у него только вид такой, а сам-то он молчит, придраться мне не к чему, и я злюсь еще больше. И еще больше хвастаюсь.
Когда наконец мои три колодца красноречия иссякают и я умолкаю, он спрашивает (будто ни слова не слышал из того, что я говорил):
- Как Ленка?
- Ленка прекрасно, - отвечаю тускло, поскольку весь запал истратил на освещение моей государственной деятельности.
- Под венец не собираетесь?
- В хомут не собираюсь (это я мщу, намекая на них с Зойкой).
Он пикировки не поддерживает и переходит к другим темам.
Конечно, не всегда наши разговоры протекали в те времена в таком ключе. Иногда он даже заходил с Зойкой, если у меня была Ленка. Однажды были вместе на эстрадном концерте, другой раз - на футболе. В рестораны, понятно, мы не ходим. Я говорю ему:
- Но в штатском-то можешь? Волосы отросли.
Он посмотрел на меня с таким видом, словно мне ампутировали ногу. Только что слезы на глазах не выступили. Нет, служба его здорово изменила, как будто он чего-то знает, чего я не знаю, и вообще выше меня метра на два. А мы, между прочим, одного роста, оба за сто восемьдесят вымахали. Акселераты, но взрослые.
Замечаю интересную вещь. Не часто мы тогда с моим однокашником встречались, я уже упоминал. И вот заметил, что от встречи к встрече растет у меня странное ощущение: не одобряет меня товарищ Жуков, осуждает. За что? Неизвестно! Причем не только мне, но и ему. Нелогично? Согласен. И все же вот такое чувство. Будто, чем дальше он служит, тем лучше меня видит. Их там, наверное, пограничников, специально тренируют без биноклей на Марсе каналы высматривать. Вроде бы он проницательней становится.
Ну ладно, ну пусть, но что во мне разглядывать! Я, между прочим, не диверсант и не шпион и никогда таковым не стану. А он вроде бы взглянет на меня и, эдак загадочно улыбнувшись, про себя спрашивает: "Не станешь? Ой ли?"