- Их понять нетрудно: Палехову хочется орден с земли поднять. А где тут, в лесу, ордена разыщешь? И зима суровая, и условия трудные. То ли дело нефть! Или, скажем, золото! А у нас что? Бурый железняк, который и французы в свое время бросили. Вот он и ославил мне район как пустой. Десять тысяч рапортов подано, сколько бумаги изведено, а вдруг случится чудо - Нестеров действительно найдет алмазы! Что тогда? Жалко, что он и Варвару Михайловну в эту комбинацию впутал.
- Впутал?
- Да, - сухо подтвердил Саламатов.
- Как?
- Ты же сам знаешь, она подписала мнение комиссии, что район относительно алмазов безнадежен.
Нестерову стало холодно - то ли от осеннего ветра, то ли медленно остывал душевный жар, с которым он шел сегодня к Саламатову. Внизу неслась широкая горная река, даже в это осеннее полноводье сохранившая прозрачную чистоту. Медленно падал снег, тая и колеблясь над землей пеленой тумана.
- Что же ты загрустил? Эту поездку в верховья я для тебя отчасти затеял. Поднимемся к Ниму, посмотришь свои старые шурфы, решишь, когда начинать поиски. Людей Палехов и на самом деле дать не может, тут вина не его. Надо своими силами обходиться, пока первые алмазы на стол не положишь. Так что собирайся. Через три дня выедем. Рабочих можно будет взять в охотничьем колхозе на Колчиме…
- Я еще хочу с Баяндиным поговорить, - сказал Нестеров. - Лошади нужны, возчики… Как только установится санный путь, придется везти кой-какие механизмы…
- Ну что ж, правильно. Баяндин не откажет, да и на меня можешь сослаться!
Он протянул руку. Нестеров хмуро сказал:
- Нет, уж я лучше у тебя побуду. А то Палехов мне на нервы действует.
- Хорошо, хорошо, - торопливо ответил Саламатов. - Я ведь думал, тебе собираться надо.
- А, какие сборы у солдата! - махнул рукой Нестеров и пошел рядом с Саламатовым, потупив глаза в землю и не замечая испытующего взгляда секретаря.
Все еще падал снег, истаивая в воздухе, смешиваясь с каплями дождя.
Не доходя до райкома, Саламатов вдруг остановился, тронул Нестерова за руку.
- Знаешь что, Сергей, иди-ка ты сейчас к Варваре Михайловне!
- Она занята.
- Это ничего. Расскажи ей о Бушуеве, как мне рассказывал. Собери свои старые материалы по Ниму, займись, одним словом. А то мне что-то твой вид не правится.
- Кажется, он никому не нравится, - хмуро сказал Нестеров. - Даже Суслову. А когда-то друзьями были.
- Может, и еще будете, - весело сказал Саламатов. - Старая дружба - что старая обувь. В новой только в гости ходить, а вернешься - все переобуешься.
- А если в ней гвоздь пятку колет? - насмешливо спросил Нестеров.
- Зайди к сапожнику, - посоветовал Саламатов, - например, ко мне. Может, и отремонтирую.
Нестеров коротко усмехнулся и пошел к дому экспедиции. Саламатов постоял еще несколько секунд, о чем-то думая, потом быстро направился к себе, еще издали разглядев лохматого иляшевского конька, привязанного к палисаднику райкома. Должно быть, Хозяин Красных гор завернул навестить секретаря.
4
Иляшев сидел в приемной, даже не сняв тяжелого пестеря. Лузан, надетый поверх суконного зипуна, напоминал кожаный панцирь, какие носили предки Иляшева. Нож свисал с пояса, позванивали цепочки и амулеты, прикованные к ножнам.
Увидев секретаря райкома, Иляшев встал. Он прошел за Саламатовым в кабинет, снял пестерь, поставил его в угол, прислонил к стене двуствольное ружье, медленно подошел к столу и протянул Саламатову каменную, негнущуюся ладонь. Саламатов молча кивнул на стул, достал коробку папирос.
Хозяин Красных гор бережно подержал коробку на ладони, отложил ее и вынул берестяную тавлинку. Насыпал в ямку у большого пальца понюшку табаку, протянул тавлинку секретарю. Секретарь молча и так же серьезно взял табак, оба взглянули в глаза друг другу и нюхнули. Секретарь побагровел и зачихал. Иляшев только пошевелил ноздрями, втягивая зелье поглубже.
Окончив церемониал, достойный высокого гостя, Саламатов задал первый вопрос - о семье Хозяина Красных гор. Хотя он и знал, что Иляшев давно живет один, без этого вопроса нельзя переходить к делам. Иляшев ответил, что надеется увидеть чум, наполненный детьми и довольством, и задал такой же вопрос Саламатову, старому холостяку. Ему нравилось, что секретарь знает все обычаи его народа, и он с удовольствием продолжал этот приятный церемонный разговор.
Тем временем секретарша Саламатова, волнуясь, бегала из столовой в райком и обратно, торопя заведующего с чаем. На этот счет Саламатов раз и навсегда отдал строжайшее приказание: если столовая закрыта - несите самовар в райком, но чтобы был чай для угощения Иляшева и его родичей. И действительно, не успел еще Иляшев закончить полагающиеся по обычаю вопросы, как официантка принесла из столовой огромный медный чайник, две кружки, вазочку с сахаром и дневную порцию хлеба из пайка Саламатова.
- Ну, Филипп Иванович, куда ты лосиху девал? - спросил Саламатов, разливая чай.
- На тропу вывел, - усмехнувшись тому, что секретарь уже знает об этом, ответил Иляшев. - Теперь сама дойдет.
- Как же она дойдет? - усомнился Саламатов.
Иляшев прищурился и засмеялся хриплым смешком.
- Слово знаю.
- Какое же?
- Свое слово. Ты таких не знаешь. - Он посмотрел на секретаря. - Однако тебе могу сказать, ты хороший человек.
- Скажи!
- Лошадиный след солью посыпал. В каждую ископыть по щепотке. Вперед на десять шагов да подальше на десять шагов. Лосиха будет искать, где соль без карточек выдают. След запомнит, запах запомнит - сама домой придет.
- До чего же ты хитрый, Филипп Иванович!
- Не хитрый, а умный, - гордо сказал старик.
Окончив чаепитие, Иляшев достал из-за пазухи сложенную районную газету, осторожно разгладил ее заскорузлыми пальцами, положил перед секретарем и спросил, ткнув в текст:
- Ты писал?
Саламатов знал: для остяков всякая бумага с печатью обозначала, что ее автор - он. Поэтому он требовал, чтобы бумажки, направляемые из города в охотничьи колхозы, давали ему на визу. Он терпеть не мог бестолковщины, которая происходила, когда непонимающие люди пытались засылать остякам свои директивы. Но газета!.. Он пристально всмотрелся в текст, напечатанный на верху газетного листа. Редактор заверстал в виде лозунга на три колонки несколько строк:
КРАСНОЙ АРМИИ НЕОБХОДИМ МЕТАЛЛ ДЛЯ ПОБЕДЫ НАД ЗАХВАТЧИКАМИ!
МЕТАЛЛ - ПУШКИ, СНАРЯДЫ, ТАНКИ, САМОЛЕТЫ!
ДАДИМ ГОСУДАРСТВУ И КРАСНОЙ АРМИИ КАК МОЖНО БОЛЬШЕ МЕТАЛЛА!
Все в порядке. Что тут непонятного для Иляшева? Правда, раньше остяки знали металл только в виде топоров, капканов, ружей, ножей, котлов. Но ведь теперь-то этот народ стал совсем иным: одни работают на производстве, другие ушли на войну. В прошлом году, перед призывом в армию, Саламатов послал в охотничьи колхозы инструкторов Осоавиахима, и теперь восемнадцать снайперов-остяков награждены за боевые заслуги. Недавно от командования пришло письмо с благодарностью за отлично подготовленных стрелков и разведчиков. Все это промелькнуло в его голове мгновенно, но Саламатов так и не понял, к чему клонил Иляшев.
- Ты писал? - снова спросил Иляшев.
- Я, - слукавил секретарь.
Иляшев встал, принес из угла свой пестерь, поставил его на стул и нагнулся над ним. Скуластое лицо его с редкой седой бороденкой, с черными узкими глазками было сосредоточено и важно. Длинные руки действовали медленно и очень торжественно.
Саламатов раздумывал над тем, стоило ли редактору так широко и громко вещать о металле в районе, где с тысяча девятьсот четвертого года, после того как французы обанкротились и взорвали свои маленькие домны, не было и разговоров о чугуне и железе. Он понимал, что редактор сочинил этот лозунг для того, чтобы хоть как-нибудь воздействовать на Палехова и его разведчиков. Конечно, геологи работают плохо, их не устраивает глухой, бездорожный район, где в ушах круглые сутки стоит комариный писк. Но, пожалуй, придется сказать редактору, чтобы он больше не помещал такие "шапки" в газете. Где уж говорить о металле для пушек и танков, когда не из чего поковать гвоздей и лемехов! И не стоит вводить в заблуждение простодушных лесных жителей.
А тем временем Хозяин Красных гор с важным видом выкладывал на стол какие-то инструменты. Он вынул из пестеря продолговатый молоток на деревянной рукоятке, гладкой и как бы полированной от древности, затем инструмент, похожий на пробойник, тоже на рукоятке, какие-то ножи, зубила, даже маленькую наковальню. Все это он сложил на стол секретаря, выпрямился и сказал:
- Вот!
- Что это? - изумился секретарь.
- Железо! - гордо сказал Иляшев.
- Ну и что?
- Возьми!
- Постой, постой! - Секретарь встревоженно посмотрел на Иляшева. - Зачем же мне инструменты? Они тебе самому нужны!
- Ты писал: дадим государству больше металла! - Он произнес эту фразу с особой выразительностью, как малограмотные произносят заученную книжную речь.
- Ах, чудак человек! Да не об этом разговор! - огорченно сказал Саламатов. Про себя он подумал, что надо непременно проучить редактора, пусть пишет понятнее. - Нужно много металла. Горы. Понимаешь? - Он развел руками, показывая, сколько нужно металла, и огорчаясь, что не может найти доступного для Иляшева представления о руде и шахтах.
- Больше нет, - грустно сказал Иляшев.
- И не такой металл нужен… Нужно много чугуна, железа, нужно новые руды искать - тот камень, из которого железо делают. Понимаешь?
- Это тоже неплохое железо, - упрямо сказал Иляшев. - Им еще мой третий отец работал, и мой четвертый отец работал, и пятый отец работал. Этот молоток любое железо гнет, этот пробойник в каждом железе дыру пробивает. Вот какое это железо, а ты говоришь - плохое железо! - с обидой закончил он.
- Да не о том разговор…
- Как не о том? - Иляшев взял со стола пробойник и помахал им в воздухе. - Знаешь, какое это железо? Все мои отцы им стрелы резали, капканы гнули, пищали сверлили. Вот какое это железо, смотри!
Он вынул свой охотничий нож, положил его на край стола и легонько ударил по лезвию пробойником. Искры вырвались из стали. Он протянул нож Саламатову:
- Смотри!
Саламатов с удивлением рассматривал нож. На блестящем лезвии отпечаталась тонкая тамга, родовое клеймо остяцкого оружейника, - прямой турий рог. Он встречал это клеймо на чудских панцирях и широких двуручных мечах, на жертвенных ножах шаманов. И всегда удивлялся, как можно поставить на откаленной и отполированной стали такое тонкое клеймо.
Протянув руку, Саламатов взял пробойник. Один конец его был острым и длинным, и на нем была вырезана тамга. Другой конец был плоским и широким, по нему, в случае надобности, можно было ударять молотком. Сам инструмент этот был необычайно тяжел, ни с каким металлом нельзя было сравнить его по тяжести.
Пробойник был очень тонко отделан. Видно было, что им работали многие поколения мастеров, которые любили орудия своего труда и гордились ими. По всей рукоятке шла резьба. Затвердевшее от времени дерево, должно быть не раз проваренное в медвежьем жиру, стало совершенно черным. Олени и лайки, вырезанные с терпением и искусством, бежали по рукоятке до обушка. В том месте, где рука держала орудие, резьба стерлась от времени. Сама тамга была обрезана очень неровно, но рука мастера отполировала и ее.
Саламатов мысленно подсчитал: "Пять поколений. Три-четыре века! Музейная редкость!"
Теперь Саламатов с особым вниманием рассматривал и другие инструменты. Все они по виду были похожи на каменные, необычно тяжелые, сделаны грубо, но каждый казался отполированным. Иляшев взял один из ножей и сказал:
- Теперь таких нет. Стекло может резать.
Он протянул руку над письменным столом секретаря, опустил острие ножа на стекло и провел им наискось. Секретарь удивленно взглянул на белую царапину, выступившую на настольном стекле. Царапина была молочного цвета - значит, стекло было прорезано довольно глубоко. Саламатов тронул пальцем. Царапина явственно прощупывалась.
- Чудеса! - сказал он и, вызвав помощницу, попросил отнести один из инструментов в лабораторию экспедиции для анализа.
Девушка взяла пробойник - он был поменьше - и чуть не уронила его на настольное стекло. Охнув испуганно, она перехватила инструмент в правую руку и вышла, боязливо поглядывая на кусок непривычно тяжелого металла.
"Может, хоть это немного подтолкнет наших неудачливых рудознатцев из экспедиции!" - думал секретарь, разглядывая полированную поверхность оставшихся на столе молотков и наковаленки. Иляшев пил чай, шумно прихлебывая, чтобы показать хозяину, как он доволен угощением. А Саламатов все раздумывал о судьбе этих инструментов. Он знал чудесное ремесло полировщиков. В районе жило несколько семей, работающих по камню. Он часто заезжал к ним, любовался их ловкой работой, расспрашивал о секретах ремесла. Ему хотелось организовать артель, дать старым мастерам учеников, чтобы искусство их не умерло вместе с ними. Он видел, как при помощи пучков простого болотного хвоща мастера полировали гранит и мрамор. Неделями они протирали камень хвощом. Мастера говорили, что в хвощах есть невидимые глазу частицы кремнезема, которые и полируют каменные изделия. Но отполировать такое твердое вещество, из которого сделаны эти инструменты, - тут никакой кремнезем не поможет, тут работало само время! И он снова с уважением посмотрел на изделия древних мастеров.
Внезапно распахнулись двери кабинета. Вбежал Палехов. Он устремился к столу, потряс руку Саламатова, помахал перед ним пробойником, словно металл обжигал ему пальцы, закричал:
- Где ты это взял, Игнатий Петрович? Это же вольфрам! Почти чистый вольфрам! Мои анализаторы прямо обмерли!
Саламатов встал, указал на спокойно сидевшего остяка.
- Сначала познакомьтесь. Хозяин Красных гор - Филипп Иванович Иляшев. А это наш главный человек по железу - Борис Львович Палехов.
- А, товарищ Иляшев! - Начальник экспедиции схватил руку остяка и радостно потряс ее. - Давно, давно хотел с вами познакомиться! Все собираюсь к вам в заповедник на охоту…
- Тебе нельзя! - сурово сказал Иляшев.
Палехов осекся, выпрямился, удивленно спросил:
- Почему же?
- Зверь шумных людей не любит! - просто объяснил Иляшев.
Палехов осторожно отошел от него, не найдясь, что ответить. Обернулся к Саламатову, несколько потише спросил:
- Откуда же это? - и снова покрутил пробойник в руке.
Саламатов молча указал на стол. Палехов схватил молоток, помахал, положил на стол, взял наковаленку, поднял на секретаря округлившиеся от изумления глаза и закричал:
- Чудеса! Это все сделано из вольфрама! Как они могли сделать такую плавку, эти древние рудознатцы? И где они взяли этот металл? Ты понимаешь, Игнатий Петрович, что это такое? Нет, не понимаешь! Да если бы эту руду найти, знаешь, что было бы? Шум на весь мир! Ордена! А мы сидим на какой-то паршивой железнячке, которую и господа французы бросили! Нет, ты нам дай вот это! - Он потряс пробойником и прижал его к сердцу, будто боясь расстаться с ним. - Ты знаешь, что у тебя тогда будет? У тебя завтра же будут рудники, обогатительные фабрики, заводы, сто тысяч рабочих, снабжение по литеру "А", и сами золотоскупщики станут к тебе за пайком бегать! Где он? Я спрашиваю: где он лежит, этот волшебный вольфрам? Ну? Говори же скорее, а то я умру от разрыва сердца!
Саламатов задумчиво потрогал виски и потер глаза под очками.
- Вот оно что-о! - протянул он. - Я так и подумал. Если это не метеорит, то что же это такое?
- Да ты говори, не томи душу! Где находится это месторождение? Где лежит руда, я тебя спрашиваю!
- Это ты у него спроси, - сказал Саламатов, кивнув на Иляшева.
Палехов мгновенно притих.
- Больше нету, - с сожалением сказал Иляшев.
Он внимательно смотрел на начальство. Коротконогий и шумливый второй начальник ему не нравился. Но он находился в гостях и не мог сказать, чтобы второй начальник ушел. А шумливый человек подсел к нему, потрепал по колену, умильно взглянул в глаза и заговорил:
- Товарищ Иляшев, ведь эти инструменты не с неба свалились?
- Зачем с неба, - солидно поддержал разговор Иляшев. - Мой третий отец, и мой четвертый отец, и мой пятый отец ими работали. Зачем с неба?
- Ведь они где-то добыли для них руду? Вы только укажите мне место. Я вам, знаете, что подарю? Я вам лошадь подарю, - вам по Красным горам много ездить приходится.
- Лошадь у меня есть, - равнодушно кивнул Иляшев на окно.
- Мы вам дом в городе подарим.
- Зачем дом? - удивился Иляшев. - У меня три чума есть. Жену найду - на свадьбу приглашу. Из города далеко в Красные горы ездить. Нельзя мне в город.
Саламатов выразительно подмигнул Палехову на дверь. Палехов встал, с огорчением посмотрел на остяка и вышел. За дверью он нагнулся к скважине замка, маша рукой на негодующую секретаршу.
Саламатов сказал:
- Ты на него не обижайся. Ветер тоже шумит, однако комаров отгоняет.
Палехов выпрямился с оскорбленным видом, но не удержался и снова прильнул к двери.
- Шумный человек - пустой человек, - сказал Иляшев. - Ветром надуется - большой кажется, ветер выйдет - запах плохой.
Палехов отскочил от двери и со скучающим видом присел к столу секретарши, ожидая, когда выйдет Иляшев. Уйти он не мог. Он ясно видел это богом посланное вольфрамовое месторождение! Оно где-то недалеко, оно не может исчезнуть из жизни Палехова, как исчезали все мечты о стихийных открытиях, о славе, о наградах. Он готов был силой вырвать у остяка признание. Что это в самом деле? Вместо откровенного разговора остяк отвечает оскорблениями, а Саламатов даже посмеивается. Палехов так разозлился, что уже не мог сколько-нибудь спокойно прислушиваться к голосам, которые все громче звучали за дверью.
Иляшев вышел из кабинета, поклонился секретарше и, словно не замечая Палехова, тихо закрыл за собой дверь. Начальник разведки увидел в окно, как он сел на лохматого конька.
Сгорая от любопытства, Палехов ворвался в кабинет. Саламатов сидел за столом, что-то записывая в толстую тетрадку. Он поднял голову.
- А, ты еще не ушел? Очень хорошо… - и продолжал писать.
Инструментов на столе не было. Палехов окинул взглядом комнату. Не было их и в витринах. Там по-прежнему лежали образцы всех богатств края - начиная от кварца с золотыми вкраплениями и кончая комками глины, из которой местные горшечники лепили размокавшие от воды посудины. Было все, что добывали в районе или хотели добывать. Но инструментов не было.
- Где же инструменты? - испуганно спросил Палехов.
- Я вернул их Иляшеву. - Саламатов прочел на лице Палехова мгновенно сменявшие друг друга разочарование, злобу, гнев. Палехову стало трудно дышать. - Неудобно все-таки родовые инструменты отбирать. А ты не волнуйся, ты поглубже в землю смотри. Геолог должен не на семь сажен вглубь видеть, а метров на тысячу. Твое от тебя не уйдет.
Он словно раскрывал самые потаенные его мысли, словно видел не только написанное на лице, но и хранимое в душе. Палехов побледнел и молча стоял перед ним, не имея сил уйти. А Саламатов продолжал, уже не отрывая глаза от лица Палехова: