На лице Толстых были и гнев и суровое презрение. Таким Костя бывает редко. Обычно шумный, веселый, ему с трудом удается сказать серьезно два слова. В гневе его сейчас сказалась, вся его ненависть к фашистам; к этим врагам в сердце его нет пощады.
В. отряде Костя Толстых - скромный, прекрасный товарищ. Простой, общительный, он никогда не отступает перед опасностью. Чем труднее задание, тем охотнее он идет его выполнять. Ростом он не выше Зубровина, но крепкий, коренастый, сильный… Он даже по земле шагает как-то особенно твердо. Глядя на него, я всегда думаю о том, что такие вот люди, как Костя, способны на большие дела; каждое его движение полно непоколебимой уверенности в свое будущее, в солнечное будущее всех простых людей.
У Кости Толстых и Ефима Колтунова была общая, цель: оба они мечтали захватить, если не главнокомандующего группой "Север" гитлеровского генерал-полковника Шернера, то по крайней мере кого-либо из штабных генералов. Штаб курляндской группы гитлеровцев находился от нас в каких-нибудь десяти километрах; по шоссе, за которым мы установили постоянное наблюдение, нередко проезжали штабные машины. Остановить одну из них и захватить крупного "языка" - об этом часто говорилось у партизанского костра. Говорят, что еще недавно сам Шернер ездил по шоссе без особой охраны, теперь не только он, но и штабные генералы не появлялись без сопровождения одного - трех броневиков.
Сегодня вечером у костра снова говорили о Шернере. Вернувшиеся с дежурства на шоссе Тукумс - Кулдыга Казимир Малый и Саша Гай-лис сообщили, что они видели машину Шернера.
- Эх, вы… вороны! Не попытались остановить… Какие же вы партизаны-разведчики! - возмущался Толстых. - Упустили этакий случай! Будь я командиром, я бы вас послал на "губу", до тех пор пока курляндский "котел" не будет ликвидирован.
- Правду сказал Костя, - поддержал Костю Толстых Колтунов.
- А что было делать? - оправдывались разведчики. - Лезть на рожон? Шернера мы не достали бы, а сами уже, наверно, не сидели бы здесь, у костра. Да и задание наше было машины считать.
- Шернера можно сбить, когда он полетит на "костыле", - сказал кто-то.
- Нет уж, прозевали случай…
- Тише, хлопцы! - окликнул Капустин спорщиков. - Забыли, где находитесь. Николай Абрамович, - обратился он к Зубровину, - займемся бумагами гитлеровца. Эх, вот когда, знание немецкого языка пригодилось бы, - посетовал Капустин. - А то знаешь "хенде хох" и - все.
- До войны, Сашок, надо было тебе поступить в институт иностранных языков.
- Надо бы, а я только семилетку окончил да курсы бухгалтеров. Знал бы, что придется заняться разведкой в тылу врага, подготовился бы к этому.
НА ЗАГОТОВКАХ
Неподалеку от лагеря раздался стук. Это условный сигнал часовых. Вызов из лагеря.
На тропе стояли двое неизвестных. Один высокий, худой, на вид лет не более тридцати пяти, второй - покрепче, круглолицый. Оба в старых куртках, заплатанных брюках и стоптанных ботинках. На головах у обоих - темные широкополые шляпы.
Пришедшие оказались батраками. Хозяин давно уже не платит им за работу. Он заведует пунктом сбора молока и масла, дружит с айзсаргами. Не зная, как заставить хозяина расплатиться, батраки надумали пойти к нам с жалобой.
Они рассказали, что на хутор свезено много продовольствия, которое не сегодня-завтра будет отправлено гитлеровскому интендантству; кроме хозяина, на хуторе находится сейчас полицейский с автоматом.
- Дайте нам оружие, мы рассчитаемся с ними за все, - просили они. - Кто мы такие, - вот Петро знает.
Подошедший Порфильев сказал, что он знает этих людей, они не раз помогали ему и что доверять им можно.
Посоветовавшись, Зубровин и Капустин решили, что надо забрать заготовленные фашистами продукты на хуторе. Об этом решении было объявлено после обеда и тут же выделили группу партизан для выполнения задания.
Возглавлял группу Павел Ершов. Выступили немедленно, чтобы к вечеру успеть пройти расстояние до хутора. Перед самым выступлением группы было получено донесение, что у разбитой легковой машины с фашистским жандармом подорвалось на оставленных нами минах трое фашистов. Сейчас вызванные саперы ищут еще мин.
Зубровин, хотя с неохотой, но отпустил меня вместе с группой "заготовителей". Отойдя от лагеря, мы вытянулись гуськом. Впереди - прибежавшие с хутора батраки, за ними Казимир Большой и Ян Залатис; замыкали группу Павел Ершов и я.
- При встрече с населением помните, что вы советские люди, - провожая нас, говорил Капустин. - Захваченные продукты, кроме того, что сможете унести для пополнения продовольственных запасов лагеря, раздайте крестьянам. Так вы уварены в том, что хозяин не знает, куда вы ушли? - повернувшись к прибежавшим батракам, еще раз спросил он.
- Не знает. Он думает, что мы пошли в волость пальцы свои прикладывать на паспорта, - заявили те. - А мы там побывали и попутно сюда…
- Ну, хорошо. Пошли, товарищи!
- Пошли! - махнул рукою Ершов.
В лесу было тихо, сыро и пасмурно. Надвигался вечер.
За быстрым и полноводным в те дни ручьем возвышалась пуня. Старая, с покосившейся стеной, с дырявой, обросшей мхом крышей, она уже давно пережила свой век, но еще стояла, подпертая бревнами.
Мы перебрались через ручей, перекурили и снова вышли на просеку. Просеки - самые, удобные дороги для нас; по ним можно и ночью безошибочно пройти кратчайшим путем.
Стемнело, когда мы вышли к шоссе. Выбрав время, когда вблизи не было вражеских машин, мы перевалили его. За шоссе раскинулся луг, потом снова лес, небольшие болотца. Чаще стали встречаться хутора. Моросил дождь. В темноте видно, как в стороне фронта вспыхивают ракеты; оттуда доносится артиллерийская стрельба.
До нужного нам хутора добрались около полуночи. Там, кроме полицейского, находилось еще двое пьяных солдат. Ходивший на разведку Казимир Большой доложил, что дверь не заперта.
Мы приготовились. Ершов подал команду:
- Вперед!
Вмиг распахнулась дверь, и в освещенную, наполненную табачным дымом комнату ворвались нежданные гости.
Колтунов и Саша Гайлис обезоружили одного солдата, мы с Казимиром - другого. Юрий и Мартын - батраки, проводившие нас на хутор, связали полицейского, и Юрий, завладев его автоматом, стал у двери.
Сидевший за столом хозяин поднял вверх руки.
Колтунов допрашивал солдата.
- Ты мне не заливай, говори толком, как фамилия вашего командира батальона? - требовал он у пленного.
- Майор Толчини, - по-русски отвечал тот. - Наша рабочий рота, нестроевой.
Казимир Большой "беседовал" с хозяином:
- Ты сукин сын, а не латыш, - говорил он тому. - Вот латыши, - указал он на Яна и Сашу Гайлиса, - они в партизанах, а другие - в гвардейском корпусе по ту сторону фронта. А ты хуже гитлеровца. Ты продажная душа! Тебя стоит повесить на самом высоком дереве, чтобы всей Латвии было видно предателя.
Кроме бочонка масла, меду, колченого мяса и других продуктов, на чердаке дома Юрий и Мартын разыскали десять винтовок и четыре ящика с патронами; приволокли ящик немецких гранат с длинными деревянными ручками.
У пленных солдат мы забрали оружие, срезали погоны; солдат решили оставить на хуторе, дав им совет поскорее дезертировать из части. Поступая так, мы тем самым показывали лживость слухов, распространяемых среди солдат гитлеровской армии о том, что в Советской Армии будто бы расстреливают всех пленных… Владельца хутора, устроившего у себя склад оружия, и полицейского забрали с собой.
В лагерь вернулись нагруженные продуктами. Юрий и Мартын не остались на хуторе, где работали: вместе с нами они ушли в отряд.
МЫ СЛЫШИМ ТЕБЯ, НАША РОДИНА!
То был необычайный, незабываемый вечер в курземском лесу - канун 27-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции.
Все, кто были в этот вечер в лагере, собрались у командирской палатки. С высокой ели спускалась антенна. Мы старались обеспечить, хороший прием. Сегодня в Москве будет торжественное заседание.
…Шум аплодисментов, сквозь который прорывались громкие приветственные возгласы в честь руководителей Коммунистической партии и Советского правительства, вырвался из репродуктора. Партизаны теснились ближе.
- Это Москва!.. Товарищ Сталин будет - говорить!
Шум овации становился все громче. Вместе с теми, кто находился сейчас там, в залитом огнями зале, мы переживали большую радость.
В этот миг будто раздвинулась тесная лесная поляна. Мы смотрели друг другу в глаза. Выше поднимались груди. Большинство нас, бывших на поляне, родились после исторических залпов "Авроры". Нас миллионы таких простых молодых советских людей, готовых отдать все свои силы, свою жизнь за то, чтобы всегда сияло над миром знамя Великого Октября, великое знамя Ленина.
- Салютнуть бы теперь на весь лес так, чтобы в Кулдыге услыхали! - не стерпел кто-то.
- Салютнем! Будет и на нашей просеке праздник. Час победы нашей уже недалек!
Аплодисменты смолкли. Кажется, затих даже шум деревьев.
- Товарищи… - раздалось в репродукторе.
Голос товарища Сталина донесся к нам через линию фронта, сюда, в гнездовье фашистских дивизий, прижатых к морю советскими войсками.
Как чистую ключевую воду, которую жадно глотает измученный жаждой человек, воспринимали мы - советские люди, сражавшиеся в тылу врага, - слова товарища Сталина. Они - эти слова - входят в кровь, в сердце. В памяти моей вставал другой такой же вечер. Это было в Октябрьскую годовщину 1941 года.
…Наш краснофлотский патруль шел по Большому проспекту Васильевского острова. У остановки трамвая стояло несколько женщин. И вдруг почти одновременно с глухим выстрелом немецкого орудия взвился вверх столб дыма и резкий взрыв расколол холодный осенний день. Потом второй, третий… Дым рассеялся. На мостовую упали поднятые взрывом камни. Мы бросились к месту, где разорвались снаряды. Стонали раненые.
А вечером, после доклада товарища Сталина, дневальный по кубрику принес к столу, где сидели бойцы, мою шинель. Она была забрызгана кровью - это кровь мальчика, которого я относил на медицинский пункт. Кто-то из бойцов тихо сказал:
- Это кровь наших детей, женщин, стариков…
…Фашисты мешают приему радиопередачи, но напрасны их усилия. Мы слышим! Мы слышим тебя, наша Советская Родина! Мы слышим твой голос, Москва!..
- Теперь за Красной Армией остается ее последняя заключительная миссия… добить фашистского зверя в его собственном логове и водрузить над Берлином Знамя Победы.
И снова вырывается из репродуктора буря аплодисментов.
Мы тоже аплодируем, и наши сердца вместе с теми товарищами, которые находятся сейчас в зале.
Репродуктор умолк. Но партизаны не расходятся. Каждому хочется поделиться своими мыслями.
- Фашисты изгнаны из пределов нашей Родины.
- Только один клочок советской земли топчут враги - Курляндию.
- Поможем, товарищи, нашей армии скорее доколотить гитлеровцев.
- Вот теперь будет о чем рассказать крестьянам! - говорит Порфильев. - В трудные дни верили мы в победу и победили.
Советская Родина свободна.
Родина…
Чистый закат солнца. Пыль вдоль села, поднятая возвращающимся стадом. Веселые крики детворы. Песни парней и девчат, несущиеся из края в край по селу, им вторит рокот тракторов, у руля которых сидят такие же хлопцы и девчата, как и те, что на улице. Прекрасная песня молодости отзывается далеким эхом в такой звездной ночи.
Родина… Это поле, где родила меня мать, крик мой первый, вырвавшийся из маленькой груди, и воздух, согретый теплыми лучами июльского солнца, воздух, который я вдохнул впервые тогда - два десятка лет назад.
Это криница, где и жарким летом холодна и чиста вода, над которой шумят четыре высоких тополя, посаженных моим дядей в год моего рождения.
Это песня матери над моей колыбелью, школа, куда я - восьмилетний мальчуган - гордо шагал с перекинутой через плечо сумкой, на которой заботливая рука матери вышила пятиконечную звезду; школа, где мы уразумели простую и мудрую истину нашего времени - потребность быть достойными своих отцов, стремиться быть в жизни такими, как Ленин, как Сталин.
Это мои друзья по комсомолу, с которыми, обнявшись, ходил я улицей, это язык, на котором в восемнадцать лет своей жизни я впер-, вые сказал девдаике - "моя кохана"…
Родина - это все то, что в тяжелый час борьбы и великих испытаний рождает чувство гордости за свою страну. Это дружба русских и латышей, украинцев и грузин, дружба народов, для которых одинаково дорог кусочек советской земли, дружба, о про торой размозжит себе голову любой которая помогает нам, находящимся в тылу врага, громить его.
ГЛАЗА И УШИ АРМИИ
Нужно захватить "языка". Дело это усложнилось тем, что движение машин на дорогах в ночное время стало очень незначительным. Но нам надо знать, как поживают гитлеровцы в Курземе, что они замышляют? Вопрос о "языке" обсуждается сейчас в палатке Капустина.
Говорит Леонид Петрович. До войны в Лудзенском уезде Латвийской республики Леонида Петровича знали как лучшего портного. С началом войны он, как и Костя Озолс, ушел из Латвии с советскими войсками. Первое время он работал в дивизионной швейной мастерской, но ненависть к фашистам, поработившим родную землю, заставила Леонида Петровича оставить ножницы. С группой парашютистов он был сброшен в тыл врага. Но и здесь он не забыл о своей профессии. Теперь его ножницы рвали телеграфную и телефонную связь гитлеровцев. Он был очень осторожен и расчетлив. Глядя на его пышные белокурые усы, прищуренные глаза и неторопливые, будто ленивые движения, нельзя было подумать, что он способен успешно провести рискованную операцию. А между тем за такие операции он брался охотнее всего, и не было случая, чтобы он не выполнил задания.
- Мнение такое, - говорил он сейчас - выйти на шоссе днем, когда гитлеровцы не расчитывают встретиться с нами, думаю, что Леонид Петрович прав, - завая обсуждение, сказал Капустин. - проведем операцию. Пойду я, Зубровин, Колтунов, Толстых, Леонид Петрович, Капямир Большой и Журавель. Организуем на шоссе контрольно-пропускной пункт и будем проверять проходящие машины. Неплохо будет? А?.. - засмеялся Капустин.
Пасмурный день. Лес, луга, поля, небо кажутся серыми от закутавшего их густого тумана.
К хутору, расположенному у самого шоссе, приближаются вооруженные люди. В окнах видны лица жителей. Среди белого дня никто, конечно, не ожидал партизан здесь - в десяти километрах от Кулдыги.
Миновав хутор, группа вышла на шоссе и остановилась у переезда. Из-за холма показывается грузовая машина. Капустин выходит вперед и поднимает руку. Грузовик замедлил ход и остановился. Молча просмотрев документы, Капустин приказал, показывая на переезд:
- Сворачивай!
Еще машина! Эту остановили Колтунов и Толстых и также свернули на переезд.
- С Кулдыги легковая, товарищ командир! - доложил Капустину Казимир Большой.
На дороге Капустин и Зубровин. В кабине оказался жандарм. Он распахнул дверцу и, видимо, не понимая, в чем дело, сердито спросил:
- Вас ист дас?.
Но тут, увидев направленный на него автомат стоявшего рядом с машиной Кости Толстых, жандарм с изумленным, ничего не понимающим лицом поднял руки.
Машины, облитые бензином, запылали. Уводя пленных, партизаны отступили к лесу.
…А за два десятка километров к югу от пылающих машин Агеев и Порфильев осторожно подошли лесом к хутору у шоссе Салдус - Кулдыга. В хуторе живет крестьянин, знакомый Порфильеву.
Несколько минут разведчики наблюдали за домом. Выйти из лесу нельзя. На хуторе находятся гитлеровцы или полицейские. Об этом говорит сигнал - большая белая тряпка, болтающаяся на веревке.
Агеев и Порфильев обошли по опушке хутор. Порфильев, порывшись в дупле стоявшей тут старой осины, достал оттуда консервную банку, в которой вложена записка. На ней написаны карандашом в столбик три буквы "Т", "П", "К". Это значит - танки, пушки, кухни. Дальше против каждой буквы ряд палочек, которые указывают количество прошедших по шоссе машин. Ниже приписка: "У шоссе, за горкой, к Салдусу, на разветвлении дорог фашисты строят дзот".
- Молодец старик, - сказал Агеев, познакомившись с запиской. - То, что он написал, дает ясную картину движения по шоссе за день.
Порфильев улыбается.
- Если бы ты, Алексей, увидел деда Галабку, ты бы понял, какой он человек. Красивый, истинно партизанский дед! Хоть к награждению его представляй!
Вторые сутки в районе между Стендой и Талей находятся Тарас, Костя Озолс и Саша Гайлис. Они завязывают связи с населением, проверяют имеющиеся у нас данные о возводимых фашистами укреплениях, устанавливают места нахождения складов с боеприпасами и продовольствием.
В то время, когда группа Капустина, захватив "языка", возвращалась в лагерь, Тарас, Костя и Саша подошли к хутору. Тут жили две русские девушки с Псковщины - сестры Нюра и! Клава. Девушкам удалось бежать, когда партию таких, как они, "беженцев" фашисты конвоировали в концлагерь. Сестер приютили в этом доме. Дочь хозяина хутора работала на почте, с нею Тарас давно уже завязал знакомство.
Оставив на посту Сашу Гайлиса, Тарас и Озолс зашли в дом.
Озолс начал разговор с хозяевами на родном языке. Пока они говорили, Тарас встретился с Лизой, работавшей на почте. Беседу их прервали появившиеся Нюра и Клава.
- Опять будете проситься в отряд? - посмеялся Тарас, пожимая руки девушкам.
- Опять! - усмехнулась Нюра. - А почему нам нельзя быть там?
- Потому, что Курляндия не партизанская зона, какая была у вас на Псковщине, а "котел", набитый фашистскими солдатами. Живите пока здесь. Станет тяжело - тогда что-нибудь придумаем.
- Мы все, все делать будем. Всякую тяжелую работу, - поддержала сестру Клава. - Мы тоже партизанки.
- Ладно, придется поговорить с командиром, - пообещал Тарас. После он сказал Озолсу:
- Девчата боевые, а что делать с ними? Здесь их двое да на хуторе у Сорокина три… Надо куда-нибудь определить их. Принять в отряд командир не разрешит…
- Не разрешит.
- Здесь, по хуторам, столько есть наших людей, что можно бы организовать большой отряд. Вот бы заварили кашу, не хуже, как было в Смоленской области или в Белоруссии!
- Нет, Тарас, наши задачи другие. Мы - разведывательная группа. Нас командование предупреждало еще перед вылетом, чтобы не вздумали организовать партизанский отряд.
В комнате снова появилась Лиза. В руках у нее была гитара. Она перебрала струны и запела по-русски, с небольшим акцентом выговаривая слова:
Горные вершины
Спят во тьме ночной;
Тихие долины
Полны свежей мглой;
Не пылит дорога,
Не дрожат листы…
Подожди немного -
Отдохнешь и ты…