Генерал армии прочертил на карте тоненькую стрелку, пересекшую в лесном зеленом массиве синюю немецкую стрелу почти у самого основания. Негромко сказал адъютанту:
- Прокопенко, спать пора.
Полковник с пробором опять все так же широко раскрыл глаза, не сразу поняв генерала.
- Спать, говорю, пора.
6
Полет оказался не из приятных. "Юнкерс" шел на небольшой высоте, его кидало то вверх, то вниз. Внизу, на белом и плоском снежном поле, чернели проплешины земли.
Генерал сидел в кресле у откидного столика, подняв меховой воротник кожаного пальто - в салоне было прохладно, - и восстанавливал в памяти по деталям последний разговор с фюрером, взвешивал, правильно ли вел себя, когда Гитлер лично инструктировал его, направляя для связи в группу армий "Дон" к Манштейну, которому предстояло прорваться в Сталинград к Паулюсу. "В общем все-таки правильно, - решил генерал. - Хотя, наверное, надо было настаивать на переброске к Манштейну большего числа дивизий с других фронтов". Но фюрер - этого нельзя было не заметить - говорил с ним необычно приветливо. Гитлеру, видимо, хотелось, чтобы генерал передал Манштейну его доброе и особое отношение к персоне фельдмаршала. Фюреру было известно, что в Крыму генерал работал в штабе Манштейна и считал себя его учеником. Недаром вставил в разговоре фразу: "Манштейну, как герою Крыма…" Это, конечно, было сказано специально для передачи фельдмаршалу. Фюрер подчеркнул также, что тогда в Крыму у Манштейна сил было меньше, чем у русских, но он справился с задачей и справился блестяще. "Сейчас задача не сложнее", - жестко сказал Гитлер и потом стал распространяться о том, как прекрасно удалась деблокада окруженной прошлой зимой Демянской группировки. А резюме последовало такое: "Там были леса и болота - маневр невозможен. Здесь, на Дону, - степь, простор для танков. Значит, здесь легче".
С минуту Гитлер молча смотрел, уставившись на генерала совершенно отсутствующим взглядом. Затем, не обращаясь уже ни к кому лично, заговорил о новых подвижных соединениях русских: "Механизированные и танковые корпуса они создали в этом году и применяют довольно умело, но это временно. У Сталина нет настоящих танковых кадров. Танки - наше оружие, германские молоты, сокрушающие все и вся".
Фюрер не бегал, как это часто бывало, по кабинету, не кричал, внешне казался спокойным. Только когда показывал по карте расположение окруженных дивизий Паулюса и границы котла - генерал заметил, - пальцы у него дрожали.
При появлении Цейтцлера, нового начальника генштаба сухопутных войск, фюрер несколько изменил тональность беседы, стал резче и официальное. Он, как бы формулируя для стенограммы, еще раз сказал о главной задаче группы армий "Дон": коротким и сильным ударом деблокировать Паулюса. Продиктовал в общих чертах директиву по "Зимней грозе" - таково было кодовое название операции, порученной Манштейну.
"Мы останемся на Волге, никто нас оттуда не сдвинет. Наши танки, как зимняя гроза, прорвутся к Паулюсу, и тогда мы будем иметь трамплин для нового прыжка".
По всей видимости, эти слова адресовались истории. Фюрер произносил их, опять-таки не обращаясь ни к кому из присутствующих.
Заметив вставшего из-за стола генерала, он только кивнул головой. Аудиенция закончилась.
Да, непроста задача, изложенная в директиве "Зимняя гроза", это хорошо понимал генерал, деблокировать трехсоттысячную группировку - двадцать две дивизии, сто шестьдесят отдельных частей, которые плотно зажали русские клещи. К тому же противник не остановился, его танки и пехота развивают наступление.
Во время аудиенции, когда кто-то заговорил о резервах для Манштейна, фюрер показал пальцем в сторону Цейтцлера, но потом все-таки сказал, что несколько дивизий уже идут из Польши и Германии, кое-что перебрасывается из Орла, из Воронежа.
- Что касается рокировки сил из-под Москвы, то Манштейн получит на этот счет указания Цейтцлера, - добавил он.
Генерал посмотрел тогда на Цейтцлера и подумал: а ведь на этом месте сейчас был бы Паулюс, не приключись та история на Волге! Многие говорили, что фюрер остановил свой выбор именно на Паулюсе, считая его наиболее подготовленным оператором, вполне способным заменить Гальдера.
Сейчас Гальдера убрали, свалив на него все осенние неудачи, заменили Цейтцлером, а Паулюс там, в развалинах Сталинграда, ждет спасения от Манштейна, человека, который уже не первый раз выполняет поручения особой важности. После Крыма фюрер возложил на него задачу: окончательно решить судьбу Ленинграда, вынуть эту занозу. Потом, правда, передумал и направил Манштейна в Витебск, поставив во главе резерва дивизий, предназначенных для отпора возможных действий русских на подступах к Москве. Сейчас Манштейн на юге - в Старобельске, в Ростове, в Новочеркасске собирает в кулак группу армий, призванную действовать от среднего течения реки Дон до астраханских степей и деблокировать Паулюса.
Генерал знал, с каким трудом выбрался Манштейн из Витебска, Три дня не было летной погоды, три раза фельдмаршал возвращался с аэродрома. На четвертый день, позвонив Цейтцлеру, фельдмаршал выехал поездом.
Манштейну дали, конечно, подкрепление из резерва фюрера, с западного театра. К нему же должны были прибыть дивизии и из глухого района между Москвой и Великими Луками, но, как сообщил генерал Цейтцлер, они прямо с колес брошены в бой против русского мехкорпуса и стрелковых соединений, которые создали угрозу коммуникациям группы армий "Центр". Это серьезно обеспокоило и фюрера.
- Опять русские танки, - сказал Гитлер с раздражением.
А Цейтцлер вынужден был признать, что генеральному штабу только теперь стало понятно, почему танки столь демонстративно двигались по лесным дорогам Калининщины. Русские нарочно шли днем, а не ночью, чтобы создать иллюзию подготовки большого наступления. Оживился у них и Западный фронт. Создавалась явная угроза для всей Ржевской группировки.
Далее начальник генштаба доложил, что командование группы армий "Центр" принимает меры к ликвидации прорыва и, может быть, ему удастся блокировать корпус генерала Шубникова, но фюрер никак на это не реагировал. Что значит эта блокада в сравнении со Сталинградским котлом! И тем не менее она уже отвлекла значительные силы, не дает возможности свободно перебрасывать подвижные соединения туда, где сейчас они нужнее всего, - в район Тормосина и Котельникова…
Раздумывая теперь над тем, что лично наблюдал и слышал в ставке Гитлера, посланный к Манштейну генерал перенесся мысленно под Ленинград, судьбу которого этой осенью должен был решить окончательно именно Манштейн вместе со своими крымскими гренадерами. Оттуда тоже можно было бы взять кое-что для операции "Зимняя гроза". Но и там карты спутаны. Одна дивизия уже взята для ликвидации Калининского прорыва. И не будет ничего удивительного, если русские этой же зимой вдруг нанесут удар и здесь. Ведь проглядела же осенью немецкая разведка скопление русских резервов, и прежде всего танковых, на флангах Сталинградского клина. Чего стоил прогноз Гелена о вероятности русского наступления в центре, на Московском фронте? Этот прогноз разослали по фронтам. Его читал и он. Читал и не сомневался в основательности таких предположений. Да что он, фюрер поверил в это? Недаром в районе Витебска создавался резерв дивизий. Не случайно и Манштейна переадресовали туда же как гарантию от неожиданностей. "Если русские попытаются прорвать фронт в центре, группы Манштейна в несколько дней ликвидируют любую попытку".
Представить себе, что советские войска будут наступать в донских степях, никто не мог. Ни фюрер, ни Кейтель, ни Цейтцлер не допускали такой возможности. Можно ли было думать, что русские после трагических для них событий под Харьковом и на Дону, в Крыму и в районе Волхова смогут осуществить наступление сталинградского масштаба? Фантастично! Откуда что взялось? Эти свежие армии и танковые корпуса, угрожающие теперь всей южной группировке вермахта? Эти Жуков и Василевский, скоординировавшие такую сложную операцию? Эти генералы, так точно и так грамотно замкнувшие стрелы у Калача и Советского? Откуда все это?.. Разве летнее отступление русских не казалось преддверием их долгожданной, но наконец полной и окончательной катастрофы?..
Самолет резко осел, и генерал почувствовал, как заныло сердце. Он пальцем подозвал адъютанта, сидевшего в переднем отсеке, и попросил принести рюмку коньяку.
7
Полковник Середа, очищая хлебной корочкой дно котелка с остатками горохового супа, вдруг почему-то вспомнил, как первый раз в Анкаре на званом завтраке перепутал вилки. Их подали почему-то три и три ножа. После мяса принесли рыбу. Кое-как поковырял вилкой, оставив добрую половину, - не поддавалась. Осторожно положил вилку на скатерть, обтерев корочкой белого хлеба. Но после обеда протокольщик посольства все же сказал ему:
- Неладно у тебя, Иван Кузьмич, получилось.
- А что такое?
- Да ты рыбу-то обычной вилкой ковырял, а там была специальная вилочка с перепоночками.
Середа расстроился тогда: приехал за границу - и сразу такая незадача. Обошлось. За три года разобрался и в вилках, и в ножах, и в других премудростях протокола. Но к посольской работе так и не привык, а от войсковой поотстал.
Куда-то в даль памяти ушел гарнизон в Белой Церкви с его размеренным ритмом, строевыми смотрами, изучением наставлений, инспекторскими проверками, пересудами командирских жен. Вернулся Середа в строй уже не на Украине, а в Подмосковье, где формировался корпус Шубникова. Раньше он считался растущим штабным офицером, а тут сразу почувствовал, что отстал.
Генерал Шубников держался в наступлении как рыба в воде - все время ощущал пульс боя, внимательно следил за перемещением колонн и боевых порядков, точно знал, когда и кого надо подстегнуть, даже обругать, а кого ободрить, похвалить. Придумал какой-то свой, как говорили, "шубниковский" способ движения танков по снегу. А Середа, по идее правая рука командира, по существу, лишь фиксировал то, что решал Шубников. И потому нервничал, злился, порой срывая свою досаду на операторах, офицерах связи, работниках разведотдела - ребятах в основном молодых, но уже повоевавших. Особенно его раздражал начальник оперативного отделения майор Бородин - высокий парень с красивым круглым лицом. Середа и сам не понимал почему, но раздражал он его явно.
Бородин первым доложил о тактическом окружении корпуса, не побоялся произнести слово "котел" и сразу же предложил меры: сосредоточение, круговая оборона, усиление танкового резерва, изменение системы огня. Шубников, не спрашивая мнения Середы, одобрил все эти предложения и добавил, обращаясь к ним обоим:
- Ты, Бородин, будешь при мне. Возьми рацию. А вы, товарищ полковник, соберите штаб в кулак и держите связь с частями.
Середа понял, что сейчас, в этой новой обстановке, гораздо нужнее, чем он, этот молодой, расторопный офицер в ладном белом полушубке и меховой шапке с не положенным по уставу кожаным верхом.
…Середа поставил котелок и спросил адъютанта:
- Генерал не искал меня?
- Нет.
Полковник поморщился. За все дни, что они находятся в окружении, Шубников ни разу не обращался к нему за советом. Бегал с Бородиным по переднему краю созданной наспех обороны, следил за маскировкой, совещался с командирами бригад, а Середу как бы не замечал. Только на седьмой день прислал за ним автоматчика.
У танка Шубникова собрались все командиры бригад, замполит полковник Кузьмин, майор Бородин, начальник связи подполковник Синица и еще несколько офицеров. У всех усталые лица, многие обросли щетиной.
Шубкиков сбросил с плеч прямо на снег черную свою бурку - память о кавалерии, раскрыл свой планшет.
- Прошу взять карты, - без предисловия начал он. Зашуршали карты.
- Найдите населенный пункт Кузьмичи.
- Чего его искать, - прогудел Куценко, - до смерти не забудем их, эти Кузьмичи.
- Полковник Куценко, прошу внимания, - серьезно сказал генерал. - Найдите теперь деревню Карпухино… Нашли?
Все ответили, что нашли.
- Сюда, на Карпухино, будем выходить с боем. Ориентир - четыре пожара.
- А танки и машины? - Это спросил командир мехбрига-ды полковник Пантелеев.
- Оставшиеся танки пойдут на Кузьмичи, на прорыв. Люди, как я сказал, - на Карпухино. Транспортные машины сжечь. "Катюши" взорвать. Минометы и стрелковое оружие - с собой. Раненых вынести на носилках. Всех.
И, обращаясь к начальнику санслужбы полковнику Вексле-ру, спросил:
- Борис Моисеевич, сколько у нас в наличии носилок? Векслер почему-то снял очки и скороговоркой ответил:
- Более двухсот.
- Позаботьтесь о распределении их. Заключил:
- На всю подготовку - два часа. В ноль сорок пять выступаем. Майор Бородин сообщит маршруты.
Люди молча топтались на месте, не расходились. Они ожидали чего угодно, только не этого. Готовы были все броситься на прорыв и сгореть в этом бою. Не удивились бы, если бы Шубников приказал: "Сидеть в котле до последнего". Но уничтожить технику и выходить?! Бросить здесь, в лесу, все, что осталось?.. Это было непривычно, хотя каждый на основе опыта семнадцати месяцев войны давно усвоил: если посидеть в лесу еще сутки-двое, немцы расчленят корпус и уничтожат по частям. Ведь снаряды на исходе, продуктов нет. Ждать своих? Но где они, свои? Да и каждый из собравшихся здесь знал, как это безумно трудно - деблокировать попавшее в котел соединение силами, потерявшими наступательный темп.
Выходило по всем статьям: решение командира правильно. Наверное, единственно правильное. Но все же непривычное.
Полковник Пантелеев - сухонький и уже в летах - прервал тягостное молчание:
- Товарищ генерал, разрешите задать вопрос?
- В чем дело? - Крупный Шубников повернул свою толстую шею.
- Это ваше собственное решение? Шубников нахмурился:
- Какое это имеет отношение к делу?
- Скажи, Николай Егорыч, - произнес молчавший до сих пор замполит Кузьмин. - Скажи им, не томи. Пусть люди знают.
- Это решение представителя Ставки.
Все облегченно вздохнули - так, по крайней мере, показалось Шубникову. Им, видимо, не больно-то хотелось выполнять такой приказ командира корпуса. Хотя, разумеется, они бы выполнили: люди военные.
Шубников еще раз оглядел всех: крупного Куценко, маленького, видно, изрядно замерзшего Пантелеева, раненного в голову, совсем молодого майора Ковалева - командира танковой бригады, очкастого, профессорского вида (а он и был профессор) Векслера, гладкого и чистого Бородина (где он здесь моется, черт его дери!). Выходит, все они были готовы к худшему. Не могли же эти повоевавшие уже командиры не понимать, что с ними стало бы завтра, ну послезавтра.
- Задача ясна? - уже мягче спросил Шубников. Командиры свернули карты и молча стали расходиться.
- Постой, Семен Захарыч, - окликнул он Куценко, - дело есть.
Куценко обернулся и, вытянув руки вдоль полушубка, сказал:
- Я понял вас, Николай Егорыч.
- Что ты понял?
- Моя дорога ясная - на Кузьмичи, на прорыв.
- Почему твоя? Разве только у тебя остались танки?
- Моя. Я первый вышел на Боковку, да и танков у меня побольше, чем у других.
- Ну ладно, что нам друг перед другом темнить. Будешь командиром танковой группы. Пойдешь по дороге и сорвешь заслон…
- Понятно… Отвлекающий удар.
Шубников обнял его за плечи.
- Ты все понимаешь, танкист. Ну, будь здоров. Хороший ты командир!
- Хочу спросить тебя, Николай Егорыч. - Куценко впервые назвал генерала на "ты".
- Спрашивай, Семен Захарыч.
- Как думаешь, мы хорошо воевали?
- Думаю, что хорошо. Во всяком случае, ты воевал как надо.
- А что же произошло? Почему так "все вышло?
- Ты старый вояка, Семен, и не миг не заметить, что немцы здесь свеженькие, с колес.
- Да, я это заметил и даже сам тебе докладывал об этом, когда взяли в Боковке два состава с имуществом.
- И куда они шли, эти составы?
- Я не генштаб, не знаю. Но думаю, туда шли, на юг.
- И я так думаю, Семен.
- Значит, мы не зря тут шуровали?
Генерал опять обнял Куценко за плечи и произнес совсем тихо:
- Нам еще спасибо скажут.
- Положим, там, на юге, о нас не знают не ведают.
- Разве это важно, Семен, знают не знают? Для дела воюем.
- Для дела, Николай Егорыч. Благодарю тебя за добрые слова. Ты у меня с души камень снял.
Куценко повернулся и, не оборачиваясь, пошел, почти побежал в сторону рощи, где угрюмо урчали танковые моторы и блестели огоньки костров.
Когда комбриг скрылся за елками, к Шубникову подошел Середа.
- Все танки передаются Куценко?
- Все.
- Подготовить письменный приказ?
- Не надо. Бородин устно передаст по бригадам.
- Может быть, следует зафиксировать это решение? Ведь пробиться через Кузьмичи практически невозможно.
Генерал начал злиться.
- Может быть, вы хотите возглавить танковую группу вместо Куценко?
- Если прикажете…
- Не прикажу, - спокойно сказал Шубников, - выполняйте свои обязанности.
Он повернулся к Середе спиной, взобравшись на сиденье "виллиса", и развернул карту.
К машине подошел замполит Кузьмин, протянул Шубникову голубенький листок тонкой бумаги.
- Ты видел это? Тут про тебя.
- Нет, комиссар, не видел. - Генерал взял бумагу в руки, стал читать.
Это была немецкая листовка. Под эпиграфом "Штык в землю" шел короткий текст, напечатанный довольно небрежно, с ошибками: вместо "у" какой-то странный знак, "и" вообще пропущено, вместо мягких - твердые знаки. Но суть была ясна: листовка адресовалась "доблестным танкистам" окруженного мехкорпуса и призывала немедленно сдаваться в плен, который даст "хлеб, тепло и освобождение от произвола комиссаров к тупиц командиров". Хотя "честным офицерам" тоже были обещаны разные блага, а в самом конце сообщалось: "Генерал Шубников, который завел вас в этот мешок, давно бросил вас и улетел на самолете в Москву".
Шубников скомкал листовку, бросил на снег.
- Надо бы сохранить на память, - улыбаясь всем своим широким лицом, сказал Кузьмин и поднял листовку. - Отличается от прошлогодних: тон иной и обращение персональное - специально для нас напечатали. Фирма не жалеет затрат. Видно, мы их тут действительно напугали.
- Да, видно, так, Иван.