- Я буду помнить, - поспешно отозвался Тим, будто клятву произнес, - всегда буду помнить. Вот увидишь! И тебе буду помогать. Мы вместе будем охранять… Ладно? Пусть попробует Половинкин, пусть только попробует!.. - искренне и горячо говорил Тим. Очень уж ему хотелось, чтобы все было хорошо на земле, чтобы не случилось так, как говорил брат: ни лесов на ней, ни рек, ни людей… Ничего! - Мы будем вместе охранять, - твердо и решительно повторил он, глядя прямо в лицо Андрею.
Тим лежал на санях, на душистом сене, и солнце светило ему прямо в лицо, теплое и ласковое. За рекой лес виднелся. И синее небо висело над головой. И снег тоже был синий, как небо, сверкающий, вспыхивающий множеством ослепительно ярких блесток.
Сорока белобокая, с длинным раздвоенным хвостом, перелетала с дерева на дерево и трещала, как пулемет, сварливо балабонила о чем-то своем, сорочьем. Над Подлипами стояли густые белые и прямые столбы дыма, такие высокие, что казалось, они подпирают небо. Собаки лаяли в поселке. Петухи пели. Снег под санями шуршал, пофыркивал Орлик, и Белка то и дело проносилась мимо, обгоняя их, весело скосив глаза. А потом Тим глянул вперед и увидел яркие красные пятна на снегу. Как цветы. Он знал, конечно, что никаких цветов на снегу не бывает, и очень этому удивился. А когда подъехали ближе, красные пятна на снегу вдруг ожили, зашевелились и врассыпную кинулись, брызнули в. воздух.
- Снегири, - сказал Андрей. - Прямо снег загорается от них, - сказал он. - Красивые птицы, правда?
Тим кивнул. Ему еще не приходилось видеть снегирей так близко и в таком множестве. У него в глазах зарябило, когда они сыпанули вверх. Будто праздничный фейерверк.
Улетели снегири. Отстала сорока. Река повернула круто и пошла стороной. Отодвинулся лес. И они въехали в поселок. И радио - громкоговоритель висел на столбе у клуба - так и оглушило Тима. И петушиные голоса отовсюду доносились. И две лохматые собачонки вывернулись откуда-то и кинулись вслед, визгливо тявкая. Но Белка с достоинством вела себя, как и подобает настоящей сибирской лайке: не поджала хвост и не ускорила бега. Только когда эти нахальные собачонки слишком уж наскакивали на нее, она слегка поворачивала голову и предупреждающе показывала им свои крепкие острые клыки. Они проехали через весь поселок, в другой его конец. И лес опять придвинулся к ним. И река вернулась, приблизилась настолько, что хорошо, отчетливо были видны замысловатые сплетения всевозможных следов и тропок, пересекающих ее вдоль и поперек.
Тим соскочил с саней, когда они подъехали к своему дому, широко растворил ворота и похлопал Орлика по крутому потному плечу. Потом помог брату выпрячь коня, сам отвел Орлика к сараю и привязал к кормушке - отдыхай. А ладони так и зудели, просили дела, работы, и Тим начал укладывать дрова в поленницу.
- Ты бы отдохнул немного, - сказал Андрей. Но Тиму вовсе не хотелось отдыхать, руки его просили работы, действия. Потом он пошел к реке и долго стоял на берегу, прислушиваясь к глухому невнятному шуму и бульканью подо льдом. Река жила, не останавливаясь ни на секунду, неслась и неслась, стремила свои воды в океан. Тим знал: Подлипка течет в океан. То есть, нет, не прямо, конечно, сначала она впадает в Обь. Течет, течет и сливается с Обью. Было две реки и вдруг - одна. Обь оттого и широкая, большая, что много других рек и речушек, таких как Подлипка, впадает в нее. Пока Обь течет до Северного Ледовитого океана, столько в ней воды накопится, такая она станет огромная, что с одного берега не видно другого. Вот бы поплыть по Оби, до самого океана, думает Тим, а потом бы по океану… Но в океане, конечно, всегда льды, раз он Ледовитый, и там без ледокола не обойтись. Вот бы на атомном ледоколе поплыть, мечтает Тим, далеко-далеко, через весь океан… И уже поздно вечером, лежа в постели и перебирая в памяти события прошедшего дня, с радостью думал: правда, очень хорошо, что Андрей уговорил маму отпустить его на зиму в Подлипы. Сначала мама и слушать не хотела: нет, нет и нет. Да ты что, говорит, в такую-то даль? Да что вы там будете делать одни? Как будто они маленькие. Да и в школу ему нынче… Как будто в Подлипах школы нет. А тут школа хоть и небольшая, деревянная, а не хуже других. И ходить совсем близко. Что и говорить, хорошо в Подлипах, и брату, как-никак, помогать надо - вон сколько у него всяких дел!
Ночью Тим плыл на ледоколе по океану, и разноцветное северное сияние освещало ему путь… Потом оказалось, что вовсе это не северное сияние, а снегири. Их было много, красногрудых, и оттого, что их было много, такое вокруг разливалось яркое, редкостное сияние… А потом выплыло перед ним, слегка покачиваясь, как фонарь на ветру, красное, смеющееся лицо Половинкина, и голос прозвучал откуда-то сверху, из глубины, будто из репродуктора: "А-а, помощничка завел!..
Ха-ха-ха!" Тим почувствовал, как сжимаются у него кулаки, то ли от страха, то ли от решительности и готовности драться, то ли от того и другого вместе, - он почувствовал, как сжимаются у него кулаки, но не проснулся, будто решил выстоять до конца…
3
Утром, как всегда, Тима опередил брат - он уже переделал уйму всяких дел: сводил Орлика на водопой, дал ему сена, сложил оставшиеся дрова в поленницу, счистил со ступенек лед. На кухне топилась печь - тоже его работа. Пламя туго, напористо гудело, рвалось в трубу; на полу и стенах краснели отблески. Тим встал, оделся и вышел на крыльцо. Было тихо, морозно. На деревьях висел белый пушистый куржак.
- Привет, - сказал Андрей. - Как спалось-ночевалось, в каких краях довелось побывать?
- Ничего, - ответил Тим, - неплохо. По Северному Ледовитому океану плавал… На ледоколе. На атомном. А северное сияние - это от снегирей… От снегирей, - повторил он, тщательно выговаривая каждую буковку, как бы отделяя одну от другой, но Андрей и без того уже хорошо понял, о чем он говорит, понял и улыбнулся.
- От снегирей?
- Ага. Их там много.
- Ну вот, - сказал Андрей, - не такое еще можно увидеть. - И, помолчав, заговорил о другом. - А у нас тут сегодня ночью событие произошло.
- Какое?
Андрей достал что-то из кармана и положил на ладонь.
- Видишь?
- Вижу, - сказал Тим, пока еще ничего не понимая. - Хлеб…
- Хлеб-то хлеб, да не совсем обычный. Я его утром около Белкиной конуры нашел. Что-то, думаю, подозрительный какой-то хлеб, мы вроде такого и не давали. Вот посмотри-ка, что я обнаружил…
Тим осторожно, словно гранату, взял в руки твердый, смерзшийся кусок и увидел торчащий из него поблескиваю-щий конец иголки. Зачем она в хлебе? - не понял Тим, удивился. - И почему этот хлеб с иголкой у Белкиной конуры оказался?
- Вот такие-то, брат, дела, - сказал Андрей. - Хорошо, что Белка у нас умница, чужого хлеба не взяла, а то бы…
Андрей не договорил, но теперь и так стало ясно, что это за хлеб, как и зачем оказался он у Белкиной конуры. Все стало ясно.
Ведь если бы Белка съела этот хлеб, если бы она… Нет, нет, Тим даже в мыслях не мог допустить, что бы могло произойти в эту ночь… И он уже не сомневался в том, что подлое это дело - дело рук Половинкина. Кто же еще может такое сделать? Он сказал об этом брату, но тот не согласился.
- Не знаю, - сказал он строго. - И ты тоже не знаешь.
А коли не знаешь, не говори.
- Кто же еще? - спросил Тим. Очень ему было обидно, до слез обидно - такую собаку хотели погубить. За что? Такую собаку! Да Белке, может, равных во всей Сибири не сыскать. Нет ей равных. Прошлым летом, как раз перед отъездом сюда, в Подлипы, ходили они с Андреем на выставку охотничьих собак. Народу собралось на стадионе, как будто на какой-нибудь международный матч по футболу. И столько там было разных собак, похожих на Белку и совсем не похожих: добродушных лохматых сеттеров и свирепых на вид, с короткой лоснящейся шерстью и тяжелыми отвисшими челюстями пойнтеров, русских гончих и борзых, стройных лаек и неуклюжих, коротконогих спаниелей. Красивые собаки, умные. И у многих поблескивали медали на шее. Тим поинтересовался, за что это у них столько наград? И Андрей, как показалось ему, ответил с веселой иронической улыбкой: "За то, что они благородного происхождения, во-первых. За их полевые способности, во-вторых, то есть за их охотничье умение. Ну, а в-третьих, большое значение придается экстерьеру собаки…" - Сказал он и глянул на Тима весело, с прищуром.
Тиму не очень было ясно, что значит благородное происхождение и экстерьер собаки, но спросил он о другом:
- Они какие-нибудь подвиги совершили?
Андрей улыбнулся:
- Ну, подвигов, как таковых, за ними не числится. А экстерьер - это внешний вид собаки, по которому знатоки определяют чистокровность ее породы. Понятно?
Тим кивнул. Хотя и не уяснил себе до конца, в чем заключаются заслуги этих собак. Нет уж, если по справедливости, так Белка заслуживает и не такой медали, а может быть, самой настоящей, за отвагу, и не за внешний вид, хоть и вид у нее не хуже, чем у любой из тех выставочных собак, а за то, что человека она спасла, своего друга не оставила в беде. Эту историю немногие знают, потому что Андрей не любит о ней вспоминать, не любит о себе рассказывать. Но Тиму-то все известно, от Тима нет у Андрея никаких секретов.
Тогда, три года назад, Андрей закончил техникум и уехал работать на Север, в таежный поселок. А еще раньше жили они там все вместе, вся их семья: отец, мама, Андрей и Тим. Правда, Тим был еще слишком мал и ничего из той жизни не помнит. Не помнит он и отца, знает его лишь по фотографиям да по рассказам. Отец работал охотоведом, был он, говорят, решительный, смелый и справедливый, что, как ни странно, не всем нравилось. Однажды он ушел в тайгу и не вернулся. Его долго искали и нашли в лесной чащобе окровавленного, с простреленной грудью…
Похоронив отца, они уехали вскоре в город. В том же году Андрей закончил школу и решил стать, как и отец, охотоведом. Поступил учиться. Уехал потом работать на север и занял отцовское место. И тоже чуть не погиб. Зашел как-то очень далеко в тайгу, а дело было зимой. Утром было тихо и ясно, а к полудню заморочало и подул ветер. Да такой сильный, что в трех шагах ничего нельзя было различить..
Андрей шел долго, наугад и, как потом оказалось, шел в противоположную от дома сторону. Совсем выбился из сил. А ветер дул не переставая, и сильно похолодало к вечеру. Андрей все чаще начал останавливаться. Хотелось опуститься прямо на снег и отдохнуть.
Посижу немного, говорил он себе, и снова пойду. И как только он садился, так глаза сами собой слипались, сон одолевал. И не было сил побороть сон, встать и идти дальше. И он уснул бы, пожалуй, если бы не Белка - она не отходила от него ни на шаг, скулила, повизгивала и дергала зубами за рукав. Нельзя, мол, сидеть, нельзя спать, а то замерзнем оба. Вставай, вставай! Пойдем. Так и не дала ему уснуть.
Поздней ночью вышли они, наконец, к поселку, который оказался лесхозом. Случайно они набрели на него или не случайно, может, почуяла Белка жилье и вывела, спасла Андрея. Он сильно тогда простудился и долго болел, лечился в больнице. И хоть выжил, но перестал совсем слышать. И все жалели его и сочувствовали ему: такой молодой, почти мальчик, а уже инвалид. Правда, ему и пенсию, как старику, дали. И некоторое время они опять жили все вместе, втроем: мама, Андрей и Тим. И мама всячески старалась поддержать Андрея, подбодрить, говорила, что, пока они все вместе, горевать нечего, не пропадут. Но Андрей не хотел быть пенсионером и упрямо твердил: "Я не инвалид. Я потерял слух, но это еще не значит, что я не смогу работать. У меня есть глаза. И руки. И голова на плечах".
Мама испуганно и умоляюще на него смотрела:
- Что ты еще надумал?
- Не знаю пока, - отвечал Андрей. - Но жить сложа руки я не смогу. Это ясно.
И он опять добился своего: ему разрешили работать и направили охотоведом сюда, в Подлиповский заказник. Мама плакала и говорила, что едет он на верную гибель, что это безумие. Андрей был в хорошем настроении, он обнял маму и, смеясь, сказал.
- Безумству храбрых поем мы песню… Не беспокойся, мам, прошу тебя, все будет как нельзя лучше. Вот увидишь.
И он оказался прав. Позже и сама мама признавала, что Андрей поступил правильно, что другим она и не хотела бы его видеть. И так она была теперь уверена в нем, что хоть и не сразу, но решилась все-таки отпустить в Подлипы на всю зиму Тима. О себе Тим и говорить не хочет - он всегда верил старшему брату и был счастлив, что живут они вместе, работают, если хотите, тоже вместе. А что еще он может себе желать!
- Что же теперь делать? - спросил Тим, разглядывая тоненькую блестящую иголку. Такой хорошо пуговицы к рубашке пришивать.
Она для того, впрочем, и предназначена, иголка. Но кому-то пришла в голову подлая мысль засунуть ее в хлеб и подбросить Белке…
И хоть не стал Тим спорить с братом, убеждать его в том, что, кроме Половинкина, некому это сделать, в душе он остался при своем мнении. И ничто не могло его переубедить.
- Сделаем вид, будто ничего не случилось. Да ведь и не случилось ничего, - сказал Андрей.
- Но могло же случиться…
- Могло. Но не случилось. Будем, как говорится, более бдительны. К сожалению, немало еще вокруг нас подлых людей, и, пока они есть, такие люди, можно всего ожидать…
- Надо собрать всех плохих людей и посадить, - сказал Тим. - Чего на них смотреть?
- Это не выход. И потом не так легко, как тебе кажется, распознать человека - плохой он или хороший, совсем плохой или не совсем… Иногда кажется, человек хороший, а потом оказывается - такой он гадкий, что хуже и не придумаешь. Так что, если не разобраться, можно обвинить хорошего, а поверить подлецу.
- Что же делать? - спросил Тим.
- По крайней мере, не падать духом. И ни в коем случае не обвинять человека напрасно, без доказательств. Ты это запомни очень крепко, на всю жизнь.
- А Половинкин плохой?
Андрей озадаченно покачал головой, и лицо его сделалось серьезным и задумчивым.
- Видишь ли, Тим, - сказал он, - я не могу твердо тебе сказать, потому что не так хорошо знаю Половинкина. Сказать, что он хорош, не могу, но и утверждать, что совсем плох, тоже не имею права.
Тиму не понравился такой ответ. Ни то и ни се. А он хотел знать твердо: да или нет. И знал твердо:
- Нет. Плохой.
- Да откуда тебе известно?
- Плохой, - упрямо стоял на своем Тим.
- Ну, хорошо, - согласился Андрей. - Может, ты и прав. Предположим. Но я прошу тебя нигде и никому об этом не говорить. Слышишь, Тим? Нигде и никому.
- Ладно. Все равно он плохой, этот твой Половинкин…
- Думай, как хочешь. Но молчи. Пусть это будет нашей тайной. И пусть тот, кто это сделал, думает, что мы ничего не знаем.
Понятно теперь?
- Понятно, - кивнул Тим, не очень понимая, для чего все это нужно.
Но раз так нужно, значит, так будет. И никому он, конечно, ничего не скажет. Будьте уверены, Тим умеет держать язык за зубами, умеет хранить тайну. Хотя, говоря откровенно, дело это далеко не из легких.
4
По утрам еще держатся легкие заморозки, а днем ослепительно сияет солнце. Снег темнеет, раскисает и ползет, хлюпает под ногами, как кисель. И что-то булькает и шуршит в глубине его, сугробы оседают и рушатся. Отпаявшиеся от крыш и карнизов сосульки с хрустальным звоном падают вниз и рассыпаются. Пахнет сырым снегом, оттаявшей древесиной и еще чем-то горьковато-острым, по-весеннему непонятным и радостным. И день ото дня все теплее и веселее становится. Вот и ручьи побежали по дорогам, заструились, отразив в себе, блеск неба и солнца. И ничто уже не сможет остановить, задержать наступление весны.
Как-то прибежал Ленька-второгодник, влез, как петух, на верхнюю жердину ограды и закричал:
- Ти-им! Тима-а! Лед на реке сломался. Айда смотреть.
Тим быстренько собрался, шапку в охапку - и бегом к реке. Подлипка и в самом деле пришла в движение, кое-где уже небольшими полыньями темнела освободившаяся вода. Теснясь и раскалываясь, многочисленные льдины медленно двигались по течению.
- Теперь уж скоро совсем станет тепло, - сказал Тим. - Гоголи прилетят. Они уже, наверное, в дороге. Андрей говорит, как только лед тронется, так и утки появятся. Знаешь, Ленька, а я дуплянку сделал. Мы ее с Андреем поставили за поворотом, на большом осокоре. Хочешь, покажу?
- Сейчас?
- Нет, сейчас там нечего смотреть. Вот когда гоголи прилетят, поселятся в ней…
- А если не поселятся?
- Должны поселиться… Знаешь, какая дупляночка, во! - показал он большой палец. - А потом птенцы появятся. Андрей говорит, они, как только выберутся из яйца, так сразу и в воду ныряют. Интересно, как это так получается: их же никто плавать не учит, а они все равно плавают. Вот здорово!
- И вырастают они быстро, - добавил Ленька. - Всего одно лето проживут и уже взрослыми становятся.
- А мы за лето на сколько подрастаем?
- Ха! И незаметно совсем. Чуточку. На сантиметр, наверно.
- Нам, чтобы взрослыми стать, сколько нужно жить?
- Много, - сказал Ленька. - Двадцать лет или больше.
- Нет, меньше, - не очень уверенно возразил Тим. - Наверно, лет десять.
- Двадцать, - сказал Ленька.
- Хоть двадцать, хоть десять, - рассудил Тим, - все равно много.
Отчего это, интересно, человек так долго вырастает? Вон Белка наша после меня родилась, а уже давно взрослая.
- А у нас в прошлом году родился ма-ахонький теленок, - сказал Ленька, - а теперь вон какой бычище. Прямо страх на него смотреть… Рожищи - во!
- Вот бы человеку за одно лето вырастать!
- Не, не хочу, - вдруг сказал Ленька.
- Почему? - удивился Тим. Ленька пожал плечами.
- Так. Все время быть взрослым тоже, наверно, неинтересно.
- А я бы согласился.
- А в школу когда бы ты ходил? - хитро прищурился Ленька. - Взрослых ведь в школу не принимают.
- Ну и что. Зато взрослый сам может учиться…
- Ха, сам! Как это сам?
- А может, тогда бы и учились иначе… - предположил Тим. - Тогда бы все было иначе.
- Как иначе?
- Ну, я не знаю. Может, за одно лето кончали бы школу.
- Как это за одно лето?
- Ну, не знаю… А все равно было бы здорово!
- Выдумываешь ты все.
- Ладно, не хочешь, так и не надо, - сказал Тим, - все равно по-нашему не будет. Вон Вера Николаевна говорит, что человек - часть природы…
- Мы часть природы? - возмутился Ленька. - Фигу! А знаешь, Тим, - вдруг он снизил голос до шепота, - Вера Николаевна сама часть природы, вот и говорит… Знаешь, Тим… ты только не обижайся… что я слышал?
Все говорят, что Вера Николаевна по уши втрескалась в Андрея…
- Ты… ты поменьше болтай, - покраснел Тим и даже задохнулся от какого-то внутреннего протеста и обиды. И пригрозил: - Попробуй еще раз скажи! Втрескалась… Скажешь тоже:
- Да это же не я, - оправдывался Ленька, - другие говорят.
- Пусть другие говорят, а ты не болтай. Понял?
- Мне что. Я запросто могу молчать. Тим, а когда мы пойдем к большому осокорю?
- Давай хоть завтра…