Кое-как уговорил унести ершей домой, тем более что живут ребята недалеко. А чтобы не обиделись, пообещал забрать завтрашний улов.
- А вы придете? - оживилась Катька.
- Постараюсь, если червей припасешь.
- Ладно, припасу. Только приходите!
Северные белые ночи вымотали меня бессонницей. Куда годится - круглые сутки солнышко! Плотные портьеры не спасают. Даже при наглухо зашторенных окнах в полночь можно преспокойно читать газету. Под утро видел - к гостинице лихо подкатил мотоциклист в модняцких темных очках…
Сюда я прилетел в начале июня, устойчивого тепла еще не было, и деревья, кустарники стояли голые, лишь с влажными от соков стволами. Вызрели и почки, особенно на растущем здесь в изобилии ивняке, и, маленькие, едва заметные, они выделялись на узловатых ветвях полярных березок.
Мало было и травы. Нет, трава была, но какая-то квелая, робкая и не зеленая вовсе, а бурая и на бурой же земле казалась незаметной. На солнечных обогревах в заветрии реденько мелькали желтые первоцветы мать-и-мачехи. А обычные здесь калужница, пушица, хвощи, осока только готовились к лету, с корней, завязей, бутонов набирали силу, чтобы в один прекрасный день прянуть к обманно близкому солнцу дружно и безоглядно.
И этот день настал. Будто зеленым туманом взялось все окрест. Вчерашние переспелые почки вдруг разом выстрелили пучками листьев, голубо-зелено заструились шелковистые лиственницы, даже чахлые елки в оврагах засветились клейкими пестиками-побегами, похожими на тоненькие свечи.
Однако с вечера и особенно ночью солнце казалось уставшим, перекаленным, с "ушами", сказала бы моя мама, а это верный признак скорой перемены погоды. Оно и к утру не остудилось, все было таким же красным и опять с розовым венцом, хотя безмятежно-ясные горизонты не сулили вроде ни дождя, ни ветра. "Солнце красно поутру - моряку не по нутру", - из глубины памяти всплыла присказка, и, уходя из гостиницы, я на всякий случай прихватил болоньевую куртку.
И не пожалел.
В тот день мне предстояло на речном трамвае с ласковым прозванием "омик" переплыть Обь, побывать в большом приречном поселке, а к вечеру на том же "омике" вернуться обратно.
Я не успел взойти на судно, на трапе кто-то знакомо тронул меня за плечо. За спиной стоял Гоша.
- Слышь, земеля, я, конечно, извиняюсь, что вот так сразу… - он привычно покрутил перед лицом пальцами, трудно подбирая слова, - извиняюсь, конечно, и как-то неудобно даже говорить, вот подумаешь разное… Но прожился я в доску, клепать-колотить! Не дашь ли трояк, ей-богу, рассчитаюсь рыбой! Не такой! - Гоша презрительно мотнул головой на конец причала, где разномастная братия уже принялась за ершей. - Ну, а если не возьмешь рыбой, деньги верну. Ей-богу, верну!
В голосе его прозвучало столько безысходности - так ему надо было эти три рубля, - что я почти с испугом опоздать сунул руку в карман за кошельком. Тогда я не подумал, отдаст ли Гоша долг, скорей всего, что нет, может быть, я вообще не увижу его больше, но отказать не смог. Это была не просто просьба, какой-то крик, и он болью отозвался во мне.
- Держи! - сказал я, протягивая деньги. - Постарайся к концу недели вернуть. В конце недели я уезжаю.
Последнее я сказал просто так, потому что не знал, что сказать.
Только "омик" отшвартовался, только матрос собрал чалки, на крохотную носовую палубу, где я пристроился посидеть, пробрался розовощекий мужчина с портфелем.
- Если не возражаете, я рядышком…
И хотя сесть было совсем некуда, мужчина, по-бабьи подхватив полы плаща, втиснулся на узенький диванчик между мной и молодой женщиной с ребенком на коленях.
- Народ пошел! - нервно кивнул он через плечо на застекленный пассажирский салон. - Нет чтобы встать сорванцу, уступить место взрослому человеку, так ведь сидит! Видите ли, билет у него! Да что - билет, у всех билеты, сознание должно быть прежде всего! Чему их только в школах учат. И мамаша хороша: "Протопчешься!" Я-то протопчусь, только где у них совесть, спрашивается?
Он поерзал, устраиваясь поудобнее, быстро успокоился.
- Да бог с ними, пускай сидят, мозоли натирают… А мы здесь, как говорится, в тесноте, да не в обиде. Верно я говорю?
Женщина неласково глянула на пришельца из-под приспущенного платка, плотно сомкнула губы, отвернулась.
- А портфельчик… портфельчик не надо пинать, там у меня может пролиться, - предостерег мужчина, когда женщина, потеснясь, нечаянно задела ногой его портфель.
Городской речной порт - не на самой Оби, на одном из крупных ее притоков. Пока "омик" шел по нему, лавируя меж неуклюжих громоздких барж, длинных верениц плотов, прикрытый высоким мысом, было относительно тихо. Но вот он выбрался на простор Оби - и тут заподдувало. Вспененные волны били в правый борт с такой силой, что невеликое суденышко как бы охало и постанывало, а брызги от волн нет-нет да и осыпали нас холодным душем. Женщина укутала свою девочку предусмотрительно прихваченным дома одеяльцем, мужчина-сосед натянул на голову капюшон плаща.
- Севе-ер! - многозначительно протянул он. - Уж если понесло с губы - жди пурги…
- В июне-то? - удивился я.
- И в июле бывает. Тут всегда бывает… А вы, похоже, приезжий? Что-то не встречал здесь. Командировочный или как?
- Командировочный.
- Это и видно. Командировочных сразу видно. - Он бесцеремонно оглядел меня, укоризненно покачал головой: - Вот знаете, куда едете, а одеты как? Ну что здесь ваши штиблетики? Здесь во надо носить! - он со значением похлопал по голенищу добротного ялового сапога. - И курточка - так себе. Несерьезная… Верно я говорю? - подтолкнул он женщину с ребенком.
Сосед оказался не только энергичным, но и на редкость разговорчивым человеком. Охотно рассказывал о себе:
- Я ведь, если разобраться, тоже командировочный. Только длительный командировочный. Десятый год тут кантуюсь. Можно сказать, прописался на Севере. Изучил его, батюшку. Знаю, когда задует, когда пригреет. Люди на юг в эту пору, а я - сюда. Сам-то я ярославский, а здесь каждое лето. Закупаю, сопровождаю рыбку. Экспедитор, значит. Сам и работник, сам и начальник. Благодать! Вот поехал в поселок, делишки кой-какие провернуть надо…
Он вспомнил что-то приятное.
- Да, раскручивал я, бывало, тут делишки! За копейки, почти задарма рыбу брал. Какую рыбу! Одной икры по бочонку привозил…
Сосед опять пристально и как бы даже изучающе посмотрел на меня, нашел, что я надежный, свойский человек, сказал, потирая ладони:
- Что-то стало холодать… Как там дальше-то? В общем, вмажем, что ли? У меня есть…
Откинув капюшон, он потянулся за портфелем, пристроенным между лебедкой и ящиком с углем. Отвисший животик мешал ему сделать это быстро и ловко, не потревожив других, и когда он взял наконец свой портфель, то навлек на себя справедливое недовольство женщины с ребенком:
- Ну чего, чего не сидится, раз втерся! - вознегодовала она, поднимая с пола упавшее одеяло. - Забрался, так уж сидел бы, не дергался!
Экспедитор будто и не слышал упрека, достал из объемистого портфеля алюминиевую фляжку, потряс возле уха.
- Есть порох в пороховницах! - весело прищелкнул он пальцами.
- Спасибо, но я не буду. В поселке у меня работа.
Сосед искренне изумился:
- А я что, на прогулку еду? И у меня работа, но работа, сами знаете, не Алитет, в горы не уйдет… Верно я говорю?
Он сунул мне в колени фляжку, снова наклонился над портфелем, извлек просаленный сверток. Опять прищелкнул пальцами:
- А вот от этого наверняка не откажетесь. Обский омулек… по особому рецепту готовил. Сам! Да, Самохвалов моя фамилия. Иван Петрович Самохвалов.
Такой диковины я и в глаза не видел. Правда, слышал, что водится в Омской губе какой-то омуль, не то завезенный сюда, не то подвид байкальского - не знаю, не берусь судить, - но какой он из себя, с чем его едят, не имел понятия.
И вот этот омуль, умело распластанный со спины, влажно розовел нежнейшим мясом и источал запах, отдаленно схожий разве что с ароматом моченой брусники. Самохвалов разрезал рыбину аккуратными пластиками.
- Ну так что?
Велико было искушение отведать редкого деликатеса, но я устоял. Что-то удерживало от сближения с этим доброхотом. Во всем - и в манере держаться, и в наигранной распахнутости, и в мнимом расположении - чувствовалось прежде всего тонкое "узнавание" случайного попутчика, своего рода зондирование: "Кто ты есть? А вдруг да окажешься нужным человеком?"
Но Иван Петрович умел сохранять и такт. Когда я вторично отказался от угощения, он больше уже не предлагал.
Запрокинув голову, он глотнул из фляжки раз, другой, скривился, открыл рот, шумно выдохнул и лишь тогда взял закуску.
- Совсем не употребляете? Зря! - уверенно сказал экспедитор. И заговорил теперь уже без всякого останову: - Здесь, я вам скажу, товарищ дорогой, жить можно. С умом, конечно, с сообразиловкой. Ну, для начала надо иметь непыльную работенку, чтобы не пахать с утра до ночи и чтоб не считали тебя тунеядцем. Второе, хорошую лодку с мотором надо. Сети - само собой. И чем больше, тем лучше. Вот она, путина сейчас. Угони подальше, заготавливай рыбку. Соли, вяль, а ледник есть - туда вали. Это ведь здесь она дешевая. А ну-ка на Большой земле? В Тюмени, скажем, в Свердловске. Про Москву, Ленинград молчу. Копченая - десять рэ за хвост! Ну как? Верно я говорю?
Самохвалов широко развел руками.
- Велик батюшка-север, ни конца ему, ни края! Люди-то только вот тут, на этом пятачке, живут, ну, селеньица за пятьсот верст друг от друга натыканы, буровые сейчас кое-где, а так все тундра, тундра и тундра… В августе ягода пойдет. Морошка там всякая, голубика, черника, смородина. Знаете, какая здесь смородина? Во! - попытался он сделать колечком толстые пальцы. - С воронье яйцо, не меньше! А клюквы, клюквы - тьма-тьмущая! И все это добро пропадает. Ленятся люди…
Низко над Обью, едва не касаясь волн, пролетела в сторону береговых тальниковых крепей длинно растянувшаяся стая уток, кажется, чернетей.
Иван Петрович тоже заметил их.
- Вот утки, гуси, всякая другая птица. Что тут бывает осенью! Да если у тебя ружье, да если опять же ты не лентяй - на всю зиму дичиной запасешься да еще и на продажу будет. Ну и олешки не последнее дело… Верно я говорю?
До этого молча сидевшая женщина с ребенком вдруг резко повернулась к Самохвалову, заговорила зло и непримиримо:
- Понаехало тут всяких… Север, Север! Что же вы у себя дома-то так не хапаете? Тебе не только лодки с мотором, ледокола мало будет! Тогда бы баржами рыбу сплавлял. Гребут, гребут, и все мало! Да когда это, в самом деле, кончится? Уже и с Кавказа дорогу сюда вызнали. Цветочки везут, а отсюда - рыбу. Цветочки - подумать только! - по десятке розочка…
Она поплотнее завернула напугавшуюся дочку, снова напустилась на экспедитора:
- Да разве настоящие-то мужики этим здесь занимаются? Вон приедут с вахты, так ухлещутся - отмыть, отпарить невозможно! А ты - "вяль", "суши", "не ленись"! Уж помалкивал бы, раз воруешь…
Непробиваемый Иван Петрович ничуть не обиделся на женщину, не спеша пососал рыбью голову. И как ни в чем не бывало философски продолжил:
- Что поделаешь, гражданочка, каждому свое. Вот муж ваш, если я правильно понял, деньгу зашибает где-нибудь на буровой. А я, к примеру, не хочу зашибать на буровой. У меня свои интересы. И у тех, с розочками, свои. Жизнь - она, гражданочка, научит приспосабливаться. Верно я говорю?
- Хам ты, больше никто! - окончательно вышла из себя женщина. - Хапуга бессовестный! И зачем таких, как ты, только сюда пускают!
Она решительно встала, прижала к груди ребенка, ощупью нашла свою сумку и пошла прочь, расстроенная и оскорбленная.
- Ну что вот с нее взять? - сожалеючи кивнул вслед экспедитор, непоколебимый в своей правоте, верный собственному жизненному курсу. - Типичная бабская психология: сама не гам - другим не дам. А ведь молодая еще, как жить-то дальше собирается, детей растить? Эх, народ, народ!
На середине Оби "омик" так начал клевать носом и зарываться во встречную волну, что пенные наплески стали перекатываться через палубу. От ветра наверху уже не было спасения, и я зашел в битком набитый салон. Там в проходе на чьих-то чемоданах сидела ушедшая от нас женщина. Увидев меня, она презрительно отвела глаза.
Я пробился к широкому лобовому окну. Во все стороны пучилась валами и тяжело вздыхала растревоженная Обь. Прямо по курсу качалось над волнами холодное красное солнце.
О нем, о красном солнышке, и о том, что от него поутру моряку бывает не по нутру, я вспомнил вечером того же дня, потому что в назначенный час "омик" к поселковому причалу не подошел. Как выяснилось, местная гидрометслужба объявила штормовое предупреждение. Да и так было видно, что в небесной канцелярии не все в порядке и в погоде наступает резкий перелом.
Солнышка, ни ясного, ни красного, теперь уже не было вовсе, по небу от горизонта до горизонта стлались слоистые тучи с рваными, волочившимися низом хвостами. Обь разгулялась еще сильнее и вспыхивала полосами в посверке неожиданных молний. Было морочно, холодно и темно.
О причал монотонно бухали волны. Скрежетали бортами, раскачиваясь, сбившиеся в бухте сейнеры, мотоботы, буксиры, кричали уставшие бороться с ветром чайки, и продрогшие пассажиры вожделенно смотрели в мглистую даль, все еще надеясь увидеть потерявшийся "омик".
Не пришел он и в полночь, тоже означенный расписанием час, и всем стало ясно, что ждать больше нечего.
Люди на пристани ругались, проклинали погоду и пароходство, грозились кому-то писать, кому-то жаловаться и все же торчали здесь, потому что идти было некуда.
Утренний попутчик-экспедитор предлагал мне в случае чего завернуть к нему по такому-то адресу, но я помнил только улицу, а номер дома забыл. К тому же это была не гостиница, а частный дом, и идти туда не хотелось. Вообще не хотелось второй раз встречаться с назойливым и чересчур разговорчивым этим человеком.
Я, как и другие пассажиры, тоже на что-то надеялся, чего-то ждал, и наше многотерпение вознаградилось: откуда-то из-за барж, из-за плавучих кранов вынырнул и затарахтел мотором катерок и как-то боком, насилу преодолевая волну и течение, стал забирать бортом к причалу. Сначала мы не поверили, что он за нами, но оказалось - за нами, и через несколько минут мы дружно почти на абордаж брали это утлое суденышко, насквозь пропахшее мазутом и рыбой. Капитан честно сказал, что идти в такую волну через Обь рискованно, но что поделаешь, жаль озябших людей, и он решился. А кто боится волны, пусть сойдет обратно. Так же честно он напомнил и о том, что за риск положено платить вдвойне, а потому все отважные должны отдать его помощнику, рыжему парню в тельняшке, по три рубля. Недовольных или обиженных среди "отважных" не оказалось…
Я не стану описывать этот обратный наш рейс, только скажу, что болтались мы среди пенных пучин часа четыре, не меньше, что капитан то и дело кричал в открытую дверь рулевой рубки бежать всем на правый борт, и мы бежали, хотя как раз на правый борт опасно заваливалось судно и его заливала волна.
В общем, умученные, мокрые, околевшие до синевы, до стука зубов, мы наконец приткнулись к городскому причалу, и каждый порадовался, что все кончилось благополучно.
И тут, когда действительно все кончилось благополучно, присказку про красно солнышко пришлось вспомнить еще раз. Повезло, здорово нам повезло, что случилось это не в пути… В клубящемся небе синим гигантским огнивом встала ветвистая молния, посияла мгновение мертвой жутью да таким оглушительно-обвальным грохотом обрушилась на город, что сразу везде погас свет. В нос ударил острый запах селитры. Где-то что-то с быстрым нарастанием зарокотало, завыло, все ближе, мощнее, и вдруг я увидел стремительно надвигающуюся с Оби белую качающуюся стену. Она фосфорно взблескивала и струилась витыми космами. Минута - и по настилу причала ожесточенно забарабанил крупный, как колотый сахар, град. Налетевший следом дьявольской силищи шквал ветра сорвал с якорей стоявшие на рейде суда, поднял и разметал шиферные крыши ближайших домов, повалил заборы, оборвал, скрутил, спутал телеграфные и электрические провода. В пыльном хаосе высоко над землей метались фанерные листы, ветки деревьев, лоскутья толя, бумага и все-все, что могла подхватить, увлечь в смерчах к небу разбушевавшаяся стихия.
А потом вдруг враз сделалось тихо. Так тихо, что слышно стало, как журчат струйки стекавшей с причала воды и шипит, подтаивая, град.
Скользя и раскатываясь по нему, я перебежал под навес ларька и тут буквально нос к носу столкнулся с Гошей. Он был напуган. Молча схватил меня за рукав, потащил куда-то по переходам и мосткам над водой, и вот мы очутились в какой-то будке. Оба рухнули на нары.
Гоша горстью вытер щетинистое лицо, отдышался, тяжело спросил:
- Как же ты… Как же ты так, земеля? Не мог утра дождаться, пронесло бы, здесь долго не бывает. Я уж тут что только не передумал, как узнал, что ты на катер сел…
- Откуда ты узнал?
- Откуда! А вот оттуда! Звонил - сказали, что всех, кто не разошелся, Васька забрал. Ну тот, который перевез вас. Бакенщик он, за маяками еще следит.
- Спасибо мужику, выручил.
- Выручил! - возмутился Гоша. - А если бы перевернуло? Ведь волна-то четыре метра была, клепать-колотить! Понимаешь, четыре метра! Вот такая же гробина у гидропорта гниет. Только мачта и торчит. Осенью еще затонула. Так тут хоть у берега…
Меня удивило и даже озадачило такое неожиданное участие ко мне Гоши, но я до того устал, так хотелось спать, что ни о чем не стал спрашивать. Только подумал, что другой он человек, не такой, каким показался при первой встрече. Да я и не делал никаких выводов.
- Пойду домой, - сказал я. - Отдохнуть надо.
- А ты здесь и поспи, - немедленно предложил Гоша. - Пока идешь до гостиницы, то да се. У меня и матрац есть, и мешок спальный. Я ведь тут и живу…
- Как "тут", и вообще, что здесь такое?
Гоша ответил не сразу. Покрутил, повертел перед лицом пальцами, поискал объяснение:
- Как сказать? Здесь - насосная, а я моторист, стало быть. Воду в пакгаузы подаю. Обещают общежитие дать, а пока тут. Лето ведь, свежий воздух!..
Только сейчас я обратил внимание на громоздкий агрегат за дощатой перегородкой, на трубы, всякие манометры и вентили на них.
- Да нет, доберусь уж до дому, - повторил я.
- Ну, как хочешь, - не стал удерживать Гоша. - А будет время, заходи. Я всегда здесь.
Я уж было поднялся по крутым и длинным сходням с причала на высокий берег, как услышал за собой сначала топот, а затем Гошин голос:
- Земеля, слышь, постой! Совсем забыл! На вот, долг возьми, - и протянул мне трешку.
- Мы же договорились до конца недели?
- Бери, пока есть. Разжился я тут малость… Ну так забегай.
Но Гоша еще остановил меня:
- Слышь, земеля! Тебя тут весь вечер девчонка ждала. Ну та, ершей-то с которой ловил. Скоро опять прибежит, что сказать-то?