К вечеру погода опять разведрилась, опять засияло полярное солнышко, воспарили нежной зеленой дымкой плоские острова на Оби, и сама она, суровая труженица, как бы притихла, осела в берегах, устало забылась до поры. Так же кричали чайки, погукивали теплоходы, по улицам городка спешили прохожие. И только выбитые окна, скелеты стропил на домах, всякий неубранный хлам на дорогах напоминали о недавном урагане, о грозном дыхании не столь далекого отсюда Ледовитого океана.
По-прежнему не было в городе света, говорили, что вышла из строя электростанция. Не работал и телефон, давший, кстати, мне возможность беспробудно проспать полдня.
Потом я все-таки съездил в магазин "Спорттовары", купил добротной лески, крючков, другую рыболовную мелочь, а вечером отправился на причал.
И первым делом выслушал справедливые упреки Катьки:
- Ага, пришли! А вчера где были? Ведь обещались же! Мы с Петькой червяков старались копали, а вы? Думаете, легко здесь червяков искать?
- Катя, извини, но я не мог вчера, - радостно начал оправдываться я. - Погода-то какая была!
- Ага, погода! Сказали - все равно должны прийти. Я ведь пришла! И червяков принесла. А ерши всегда клюют…
- Спасибо, Катя, за червяков, за верное слово. А чтобы не сердилась, на вот тебе новую леску и крючки.
- А Петьке? - непритворно потребовала девочка. - Петьке где?
- Петька пускай сам покупает. Ну, а если хочешь, поделись. Тут вам всем хватит.
Мальчишка возник рядом немедленно, стоял, швыркал носом, ждал, когда Катька отмотает ему лески. Он опять был в кургузой школьной форме без пуговиц и в тех же больших сапогах.
Увидел я на причале и запомнившегося высокого старика в кителе. Он, как и в тот раз, стоял с непокрытой белой головой у кромки причала, смотрел на проходившие суда. И тоже, как в тот раз, стоял один, молчаливый, ко всему безучастный, лишь изредка переводя взгляд с реки на круглые часы под крышей дебаркадера.
Старик заметно оживился, когда вдали показался очередной пассажирский теплоход из Тобольска. О его прибытии известил диспетчер по радио.
"Кого-то ждет", - подумал я. И верно, старик сдвинулся с места и пошел как бы навстречу судну, к причальной стенке. Когда он поравнялся со мной, почему-то бросились в глаза его усы - тонкие, острые, тоже белые, а потому невидные издали на лице. Нет, неправильно я сказал: усы были рыжеватые, вполне обихоженные, скорбно свисавшие по углам безмолвного рта.
Что-то было небудничное в этом человеке, непонятное, что ли, чем-то пробуждал он интерес к себе, а чем - я понять не мог. Во всяком случае, казалось мне, старик он очень непростой и, конечно, неспроста дежурит на причале каждый вечер. А что каждый вечер - я не только убедился сам, но и слышал от других. Многие в городе знали его и почему-то называли шкипером. Называли иронически, с явным непочтением, и непонятно было: то ли это прозвище, то ли в самом деле старик - шкипер.
Но нет, он никого не ждал. Теплоход давно причалил, разошлись, разъехались немногие пассажиры, а старик остался. Но теперь он смотрел не только на Обь, с заинтересованной приглядкой нет-нет да и стрельнет глазами в мою сторону.
И вот тяжелой походкой, шаркая чунями, подошел ко мне, безо всяких околичностей спросил с сильным украинским акцентом:
- Надолго к нам?
- Как поживется, - в тон ему ответил я.
- У нас хорошо, у нас можно жить. От яка могутна ширь! - развел он руками. - Пожить треба, штоб це полюбить. Зараз не полюбишь и не поймешь. Я ж сам з Одессы, и родився там, а никуда отсюды не пои́ду. Давно на пенсии, можно уж до ридной хаты податься, а я не и́ду. И помру туточки.
- Так уж не скучаете по родине?
- А чего скучать? Здесь считай половина украинцев живе. Чи не бачив сам? За грошами сюда идут. Хаты покидали - и сюды. А я - ни, я не за грошами. Я Север люблю…
Трудно было определить, сколько старику лет, немало, конечно, но к нему так и напрашивалось сравнение с одиноким деревом, которое, как ни ломают ветры, как ни бьют морозы, все стоит на краю обрыва, цепко держась корнями за спасительницу-землю. Он еще ничего, этот дядя: не сутул, жилист, с крепко посаженной головой на такой же крепкой шее. Во всем его облике угадывалась многолетняя закалка, а точнее - приспособленность к немилостивой здешней природе, к несладкой, похоже, жизни. Вот и сейчас при свежем ветре он стоял в неизменных своих чунях на босу ногу, с обнаженной грудью, густо поросшей золотистым курчавым волосом. Просто годы подсушили его, а может быть, и всегдашняя необъяснимая угнетенность. Эта угнетенность, будто в маске, отражалась на буром, в складках, его лице, на усах-щеточках, как уже было подмечено, скорбно свисавших по углам рта. Старик то и дело проводил по ним заскорузлыми пальцами.
- А бачу, ты щедрый, як артист какой, - сказал он с укоризной.
- Это почему же?
- Как "почему"? Тому гроши суешь, этим удочки задарма, - метнул он недовольными глазами на ребятишек.
Меня неприятно удивила такая наблюдательность, но я тут же, отгоняя недобрые мысли, подумал, что в этом замечании скрыто желание предостеречь от нежелательных знакомств с подозрительными завсегдатаями причала. А такие и в самом деле появлялись здесь по вечерам.
- А вы наблюдательный, - заметил я.
- А то як же! - согласился старик. - На то и глаза. Я усе бачу! И скажу тебе: всякий пришлый тут, как перст, весь на виду. Здешние-то привычны, а новый зараз приметным делается…
Он наклонился к самому моему уху, плохо получившимся шепотом посоветовал:
- Ты не здорово с ним. Знаешь, кто он? Босяк, жулик! Доверься такому, обдерет как липку.
- Это о ком вы?
- О том, кого ты трояченницами снабжаешь.
От старика невыносимо пахло чесноком, и я отодвинулся от него.
- Для чего вы все это говорите?
- Да так… Я - старый человек, побачив на своем веку всякого люду, и этих бичей знаю. Ворье они все! Спроси, где он не работав. И отовсюду шугают!
Старик опять приблизился ко мне, оглянулся:
- Я ведь почему предупреждаю. Обкрутит он тебя, новичка здесь, за милую душу. Вот попросит што-нибудь сделать, ну малость яку, што-то увезти, што-то передать, ты по доброте своей сделаешь - и влип в воровские сети… Знаю я этих бичей! - повторил старик и сплюнул.
Он пригладил усы, навалился грудью на перила и, глядя в темную воду, круто переменил разговор:
- Значит, ты из газеты?
- Из журнала.
- Во-во, все равно статейки, значит, пишешь. Так вот, я хочу тебе рассказать про свою жизнь. Какая жизнь! Почему, думаешь, я здесь, на Севере? А сам з Украины, аж з Одессы. Скажу - не поверишь. Люблю путешествовать. Север люблю! Хочу рассказать тебе про свою интересную жизнь, чтобы ты, значит, прописал все как есть в статейке. А фамилия моя Симак.
Симак оторвал взгляд от воды, потрогал усы.
- Значит, так…
Но тут Катька выволокла тяжеленного, змеисто извивающегося налима, скользкого и увертливого, она никак не могла снять его с крючка, и я поспешил на помощь.
- Уйдите! - строго и неожиданно отчужденно сказала Катька, выпрямляясь. - Не надо мне помогать. - И так недобро, с такой обидой глянула на меня своими зелеными глазами, что я ее не узнал…
Старик долго рассказывал мне про свою полную приключений флотскую жизнь, что плавал сперва на пароходах, а потом на теплоходах по Карскому, Баренцеву, Белому морям, что бывал - и по многу раз - в Мурманске, Архангельске, на Диксоне, что он шкипер, боцман, лоцман и так далее - говорил обо всем, но только не о том, что привело его сюда, в столь непохожий на солнечную Одессу заполярный город. И было в его рассказе что-то с дальним прицелом. С прицелом, о котором я догадался позднее.
Кое-как я отвязался от него, сказал, что проживу здесь еще несколько дней, и он расскажет все остальное, а пока я пойду к ребятам ловить ершей.
Но с Катькой отчего-то уже не стало той взаимопривязанности, хоть и показала на банку с червями, ни о чем не спрашивала, не суетилась рядом, не снимала с крючка ершей, только взбуривала на меня недоверчиво и осуждающе. Зато с недетской строгостью покрикивала на Петьку, когда тот делал что-нибудь не так.
По уговору наловленная рыба сегодня полагалась мне, и я задумался, как бы сделать так, чтобы и рыбу не брать, и Катьку, не обидеть. А наловили мы много - два длинных проволочных кукана, штук, наверно, пятьдесят. Да еще налим. Куда мне с этим добром в гостинице?
И тут я придумал:
- Давай, Катерина, если мне полагается улов, заварим уху. Тройную! А что, правда? Это же здорово - уха из ершей! Пойдем к дяде Гоше, у него есть электрическая плитка, кастрюля большая. Петьку с собой возьмем.
Катька посмотрела, посмотрела на меня и сказала, как отрубила:
- Не пойду я с вами никуда. И рыбачить больше с вами не буду… Забирайте свои удочки!
- Это почему же? Что случилось?
- Вы… вы плохой дяденька! Такой же плохой, как тот дедушка…
Гоша встретил меня чуть не с объятиями. Побритый, постриженный, в спортивном костюме с броскими красными лампасами. Выключил надоедно стучащий насос.
- Хватит, клепать-колотить! Им ведь зачем вода-то? - мотнул он головой куда-то наверх. - Пакгаузы моют. Ну, там после рыбы, всякой всячины. Наставят шланг - и айда поливать! - Гоша показал, как моют пакгаузы, будто бы поводя из стороны в сторону шлангом. - Ну и еще кой-куда подкачку делаю. В общем, как в старой песне: "Потому что без воды - и не туды, и не сюды…"
Он сполоснул прямо тут же, внизу под насосом, руки, открыл приколоченный к стене шкафчик. Замысловато покрутил пальцами, заговорщически подмигнул бывалым глазом:
- Выпьем чайку? Я тут разжился малость…
- Подожди. Кое-что скажи мне.
- Ну и поговорим, конечно, мне тоже до тебя дело есть.
Гоша вынул из шкафчика откупоренную бутылку водки, выставил тоже открытую консервную банку с тушенкой, хлеб. Отдельно положил на столик крупную проросшую луковицу.
- Вот даже фрукт раздобыл, - сказал он, суетливо разрезая хлеб, доставая ложки. - Туговато у нас летом с лучком-чесночком. Съели за зиму, и пока не завезли. Приезжие барыги торгуют.
Я сразу и опять неприятно вспомнил старика шкипера, смердящего чесноком.
- Скажи, Гоша, с чего это сегодня Катька на меня напустилась? Поговорил с Симаком, и ее как подменили.
- Ай! - отмахнулся Гоша. - Нашел с кем разговаривать. И правильно Катька невзлюбила…
Он подсел ко мне на нары, давай крутить пальцами перед лицом.
- Как бы тебе объяснить? Ребенок - он и есть ребенок, мало ли чем можно обидеть. А шкипер как-то нехорошо пошутил с ней. Вот, наверно, из-за него и с тобой так…
- Но я-то при чем? Я же не подшучивал!
- Ай! - опять замахал Гоша руками, явно досадуя на мою непонятливость. - Шутки-то ведь бывают разные, иная не только малого, а и дубака наподобие меня отшибет. Слушай сюда, если интересно, клепать-колотить!.. Таскают они, мелюзга, ершей, а шкипер и говорит им: "Чем вы занимаетесь, сопляки, цирк ведь московский приехал. Попов там, Никулин и прочие". - "Где, куда приехал?" - "Да прямо в аэропорту и балаган циркачи раскинули. Тигру, слона привезли…"
Ребятишки рты пораскрывали: "Правда, дедушка?" - "Как не правда, если сам видел".
Ну, те побросали свои закидушки - и на остановку. А автобусы уже не ходили. Пробежали они до порта все десять километров, видят - никакого цирка нет. Вернулись так же пёхом, языки повысовывали от усталости, а шкипер живот поджимает, хохочет над ними…
- Зачем он так сделал?
- А ты спроси его, придурка. Самого себя повеселил. Он же один здесь, как волк в окладе, руки ему никто не подаст. Вот и придумывает развлечения… В общем, гад он, и не только за это!
Гоша потянулся к бутылке, но я отвел его руку и показал на чайник, уже пошумливающий на плитке.
- Давай лучше чаю.
- Давай, - кивнул он. - Я расскажу тебе, кто такой Симак! Сам-то он наговорил тебе, поди, семь верст до небес и еще наговорит! Он всех приезжих обхаживает, Север расписывает, будто рай ему здесь, клепать-колотить!
Гоша разлил по кружкам крепко заваренный чай.
- Ну так слушай сюда. Полицай он бывший, этот Симак. Всю войну, продажная шкура, фашистам прислуживал, а потом под чужой фамилией еще долго неузнанным был, в Закарпатье при теплом местечке кантовался. И все же нашли, опознали. Жаль, что за давностью лет вышку не дали, поменяли на десятку строгача. Вот в этих теперь милых его сердцу краях и оттрубил срок от звонка до звонка. А потом - куда? Домой нельзя, напаскудил за войну. Там, в Одессе, говорят, не прощают изменников, хоть и отбыл ты срок. И правильно делают! В сорок третьем, наверно, такой же полицай батю моего раненого расстрелял на глазах у всей деревни. В Белоруссии это было, сам ездил, когда вырос, многие помнят тот день. Памятник там стоит отцу… Правильно делают, что не прощают! - с нажимом повторил Гоша. - У нас тоже не прощают, сам видишь, какой он одичалый. Вот и ошивается здесь после тюряги, все смотрит куда-то, ждет чего-то, а все равно здесь. Некуда ему больше податься… Да катись он, клепать-колотить! - выругался напоследок Гоша. - Поговорить, что ли, не о чем? Ты вот лучше послушай…
Гоша задумчиво помолчал, словно бы решая, с чего начать, взъерошил пятерней постриженную свою шевелюру, знакомо пожестикулировал перед лицом.
- Я ведь как до такой житухи докатился? Работал в Пензе на стройке. Хорошо получал. Даже в бригадирах последнее время ходил. Семья, конечно, дочка такая же, как Катька. Ну, живем, все идет нормально, жена на часовом заводе работает. И тут приезжает кореш, Сашка Блудный. Ну, Блудный - это у него прозвище, а так Сашка Гурьянов. Поддали за встречу в ресторане. Сашка и говорит… Кроты вы, говорит, слепошарые, замуровались с головой в своих норах, ничего дальше носа не видите. Горбатитесь, говорит, за двести каких-то колов, а на Севере эти деньги заработать за неделю - раз плюнуть. И показал сберкнижку на пять тысяч. Это как уволился от нас, за два неполных года хапнул…
Ну и понесло меня, клепать-колотить! Веришь, земеля, сплю и вижу, что я где-то на большой стройке, на самом что ни на есть диком Севере, зимой - морозы, летом - дожди, все нипочем! Как месяц, так тыща на книжке! А я ведь всю жизнь мечтаю "жигуленка" купить…
Ну и потом уже без Блудного по-трезвому прикидывал, как да что. И выходило - лучше некуда: трудовая в порядке, статей плохих никаких не записано, наоборот, благодарности, премии там разные к праздникам, монтажник пятого разряда, сварщик, слесарь - что еще надо? В общем, одна нога у меня дома, а другая уже на Севере, где Сашка.
Говорю о своих задумках жене. Так и так, говорю, съезжу пока один, а там видно будет: дадут хибару - вас вытребую, нет - один буду вкалывать. Мне ведь что - особых удобств не надо, мне бы только на "жигуленка" сколотить…
Гоша еще подлил в кружки чаю, но не пил, а только отрешенно смотрел в угол. Нет, он совсем не старый, лет тридцать пять, наверно, не больше, и вот сейчас в своем костюме с лампасами так не похож был на того Гошу, какого я встретил на причале в первый раз. Что-то интеллигентное виделось в его сухощавом, чуть удлиненном лице - прямой тонкий нос, четкий рисунок бледных губ. И только большие голубые глаза по-прежнему были полны скрытой печали. И вот он поднял эти глаза на меня.
- Жена - ни в какую! Чего, говорит, тебе не хватает, квартира - есть, работа - тоже, чего тебе надо?.. "Жигули", говорю, дура, надо. Когда еще с этой зарплаты на машину мы соберем? Умные люди, говорю, только так и делают: сдают в наем квартиры - и за деньгой на Север. Вон, говорю, Блудный, пока у нас в бригаде мотался, больше чем на полторы сотни никогда нарядов не закрывал. А сейчас? Куда, говорю, от нас он подался? На юг, отдыхать с шиком, клепать-колотить!
Месяц, другой уламываю бабу - даже слушать не хочет. Езжай, говорит, хоть в Америку, а меня не трогай. Пропади, говорит, ты пропадом вместе с Блудным и своими "Жигулями".
Ну, я тоже с характером, кончилось терпение. Мымра, говорю, ты необразованная, добра же хочу, дура, машину хочу для семьи иметь. В общем, как хочешь, говорю, а меня не поминай лихом.
А тут и письмо от Сашки. Пишет, работу для меня присмотрел, ничего, не пыльная работенка, а возьмут с руками, с ногами. Пишет, такие специалисты, как я, везде в цене. Давай, говорит, не тяни, не пожалеешь…
Тут уж я больше не раздумывал. Рассчитался в один день - и к нему.
К нему - это на стройку. И верно, взяли сразу. Документы-то у меня тогда чистые были… И стройка развертывалась - будь здоров! - тянуть газопровод аж до границы. Люди да люди нужны. В общем, устроился на газопровод. Правда, на подхвате первое время был, но работал, присматривался, сам собирался трубы сваривать.
И тут начал узнавать после Пензы-то, что такое Север, клепать-колотить! Скучища - душу выворачивает! Что на работе, что дома. Да какой там дом - балок в болоте! Рожу всю раздуло от мошкары, помыться толком негде. Ну и на работе поворачиваться надо. Чуть что не успел - втык от бригадира. А я сам из бригадиров, легко, думаешь, переносить? Раз поцапался, два поцапался - не то стало. Что-то не шибко и деньга-то идет. А в сентябре задуло, запуржило…
Здесь Гоша опять умолк, повертел на столике кружку, поерошил волосы.
- Понимаю я, земеля, что сам дурак. Такой уж мерзопакостный характер! Даже бабу взять - и ту не послушал, уехал. Да и уехал-то как, удрал, считай, от семьи.
Ну, а дальше - больше. Зимой уже раздобыл где-то Блудный целый ящик спирта. Там ведь, на трассе, сухой закон, а у нас с ним пошла житуха, клепать-колотить! Все бьются в догадках, где мы расстарались спиртяги, а мы помалкиваем. Я и сам толком не знал где, Блудный темнил что-то, мол, весной еще припас… С неделю гужевались, а потом прилетел вертолет с двумя милиционерами. Сашку и меня заодно увезли в базовый поселок. И тут оказалось, что спирт-то Сашка не покупал, а забагрил из проходившего к геологам вездехода. Нам этот вездеход тоже завез кое-что из продуктов, вот тогда Блудный и успел…
Короче - упрятали моего кореша далеко и надолго, а меня уволили по тридцать третьей статье, да еще с какими-то пунктами. Эта тридцать третья - как ярлык какой о твоей рабочей неполноценности. И пошло-поехало! Куда ни сунься - не берут. Домой поворачивать тоже стыдно: не то что денег не заработал, все с себя-то спустил! Пробавлялся случайными заработками, всякой халтурой. Что уж вспоминать про остальное…
Вижу, худо мое дело. Долго так не протянешь. Того и гляди, загремишь за Блудным. Взял да и махнул сюда. Упросил капитана принять на рыболовный сейнер. Маленько не доработал до конца сезона, выгнали. Сплавил налево мешок муксуна, застукали - и привет родителям. Даже расчет не дали. Вот такая житуха, клепать-колотить!
Гоша положил на хлеб тушенки, вяло пожевал.
- Сам дурак, во всем сам дурак! - убежденно повторил он. - Понимаю все, а делаю не так… Вот уж когда сюда приткнулся, все, думаю, шабаш, хватит левачить, да нет, опять соблазнился, опять левой рыбкой базарю… Есть тут один приезжий толкач с какого-то рыбкомбината, вот он снабжает, а я, так сказать, реализую… Но и сам посуди, какой заработок на водокачке?
- Кто этот толкач, фамилию не помнишь?
- А черт его знает! Скользкий такой тип, каждое лето здесь. Любит чужими руками жар загребать.
Гоша от своих же слов распалялся все больше, кого-то ругал, кому-то грозил, и казнил, и казнил самого себя…