- Сегодня ночью. Вместе с вами, унтерштурмфюрер. "Третье явление Кремпке" - так это будет воспринято благодарными островитянами. Об этом будут вспоминать и через два столетия.
Гольвег был уверен, что, услышав эту новость, Кремпке внутренне содрогнулся. "Третье явление" ему было ни к чему.
- Но островок буквально наводнен итальянскими солдатами, полицией и тайными агентами, - сразу же выдал себя Кремпке, стараясь смотреть при этом в сторону острова, на котором через несколько часов ему придется рисковать жизнью.
- Это-то нас и привлекает.
- Но есть ли смысл? Благодаря нашему агенту-итальянцу радист устроился довольно неплохо. Информация, которую поставляет офицер-макаронник, тоже вполне правдива.
- Не стану терзать вас, Кремпке. Я пошутил. На Санта Маддалену буду высаживаться без вас. Компанию мне составит капитан Пореччи.
- Если вы так решили…
- Не обижайтесь. Останетесь здесь. Поддерживать связь между мною, Скорцени и командиром отряда тральщиков.
- Хотите лично убедиться, что Муссолини на острове?
- Мы столько раз ошибались, что в этот раз ошибки быть не должно. Если все так, как докладывает наш агент, дня через три здесь появится еще один батальон корсиканской бригады, и можно начинать операцию.
- Мне не хотелось бы, чтобы это выглядело так, будто я струсил, - растерянно пробормотал Кремпке. И Голь-вег впервые увидел, что усеянное веснушками богообразное лицо его вспотело. До этой минуты ему казалось, что этот сын Померании вообще лишен способности потеть.
- Я никогда не считал трусостью благоразумие, Кремпке. Потому что не принадлежу к людям, идущим на риск ради риска. Ради сладострастного ощущения того, что ты прошел по лезвию и уцелел, - уже более резко добавил Гольвег.
И Кремпке понял: оберштурмфюрер тоже нервничает. И тоже сомневается: следует ли ему действительно пробираться на остров Санта-Маддалену. Тем более что ведь никто и не принуждает его к появлению вблизи виллы "Вебер". И его, Кремпке, предостережение лишь добавило Гольвегу сомнений.
- Для меня риск - крайнее средство. А необдуманного риска вообще не существует. И я хочу, чтобы вы знали это, Кремпке. Коль уж нам выпало вместе распутывать муссолининский клубок.
- Я понял, оберштурмфюрер.
- Но я не могу подводить Скорцени.
- Придерживаюсь того же мнения. Извините, мне пора к радисту. Через несколько минут…
- И докладывать немедленно!
Как только Кремпке удалился, Гольвег вздохнул с облегчением. Присутствие унтерштурмфюрера, как и появление поблизости любого другого человека, лишь раздражало его.
Оберштурмфюрер поднес к глазам бинокль, но тотчас же опустил. Что он надеется увидеть в цейсовских окулярах? Все, что ему хочется видеть, он видит и без них.
Прошло несколько минут. Горизонт медленно вспахивала небольшая рыбацкая шхуна. Паруса ее были приспущены, очевидно, рыбаки занимались ловом. В самом появлении здесь мирного суденышка было что-то вызывающее.
Стараясь не обращать на него внимания, Гольвег вновь надолго замер в своем шезлонге, всматриваясь в морскую синеву. Сейчас он напоминал охотника, который, выбрав удачное место для засады, понятия не имеет, проходит ли вблизи какая-либо звериная тропа. И кого он здесь надеется подстрелить.
51
- Все же есть что-то нечеловеческое в такой войне, - почти сонно пробубнил Иволгин, поднимая ворот шинели и припадая спиной к кабине полуторки. Машину безбожно швыряло из стороны в сторону, тряска была такая, что любой из диверсантов с радостью отказался бы от езды и пошел пешком. Удерживало лишь то, что с каждым километром они все больше отдалялись от границы и приближались к Чите, к Байкалу. - Враги-то наши - свои же, русские. Они действуют открыто, в форме. Мы же маскируемся и стреляем из-за угла. Распознать нас, как немцев или японцев, они не в состоянии. Согласитесь, ротмистр, есть что-то нечестное в этой кровавой игре.
- Потерпите до развалин монастыря, там исповедоваться будет удобнее, - спокойно заметил Курбатов.
Им повезло. Едва достигли шоссе, как показалась эта военная полуторка. Курбатов остановил ее и поинтересовался, не попадались ли по дороге подозрительные люди. Это могли быть контрабандисты, которых преследует его группа.
- Нет, товарищ капитан, никого подозрительного, - заверил его сидевший рядом с водителем младший лейтенант. - А то бы мы…
- Куда двигаетесь?
- К станице Атаманской.
- А нам - к Заурской. Подбросьте.
- Так это ж крюк придется делать километра на че-тыре.
- Иначе не просил бы подвезти, - сухо парировал Курбатов и приказал своей группе погружаться.
Спорить младший лейтенант не решился. А когда Курбатов сказал, что он может доложить, что подвозил капитана со спецгруппой, даже предложил занять его место в кабине. На что князь благодушно похлопал его по плечу:
- Ты хозяин, младшой. Мы всего лишь попутчики.
Так они и ехали: в кабине - настоящие красноармейцы, в кузове - переодетые белогвардейские диверсанты. И пленный сержант. Молчаливый, угрюмый, совершенно безропотный. Он молча дошел с ними до дороги, молча, обреченно выслушал весь разговор командира диверсантов со старшим машины и, закинув за спину автомат с пустым диском, вместе со всеми забрался в кузов…
Теперь он лежал на мотке тонкого кабеля, приткнувшись между ногами Иволгина и Курбатова. В группе так и не поняли, зачем понадобился этот сержант, почему ротмистр не приказал сразу же прикончить его. А на все сомнения и вопросы господ офицеров Курбатов отвечал предельно кратко и неясно: "Пусть живет".
На серпантине холмистой возвышенности младший лейтенант приказал остановить машину и показал пальцем па раскинувшуюся в весенней долине станицу.
- Вот она, Заурская. Напрямик километра два - не больше.
- Спасибо, младшой, - пожал руку князь Курбатов.
Вся группа начала спускаться по крутой тропе, а младший лейтенант стоял на серпантине и махал рукой, словно прощался с давнишними друзьями.
- А ведь чувствует, душа его совдеповская, что был на грани гибели, чувствует, - проворчал Реутов.
Как только машина скрылась за поворотом, Курбатов сразу же вернул группу на дорогу и быстрым шагом, почти бегом, повел ее по колее, на которой собаки, как правило, берут след очень плохо.
- Ну их-то понятно почему, - как бы продолжил давно прерванный разговор Реутов. - Эти двое, младший лейтенант и водитель, расскажут чекистам, что наша группа ушла к Заурской, то есть уведут их в противоположную сторону. Но, в общем, считаю, что вести себя мы должны жестче.
- Крови хочется, подполковник? - недобро взглянул на него Иволгин.
- Хочу знать, что перешел границу и погиб здесь не напрасно - вот чего я хочу! И если кто-то вошел в группу лишь для того, чтобы вздыхать по невинно пролитой русской крови, то обязан со всей строгостью напомнить: это кровь не русская, а жидо-большевистская. И чем больше мы выпустим ее, тем скорее земля наша святая очистится от скверны.
- Прекратить! - потребовал Курбатов, понимая, что ни к чему хорошему этот кроваво-философский спор не приведет. - Выполнять приказы и, по мере возможности, не рассуждать.
Но тут же про себя добавил: "Приказать, чтобы не рассуждали, я-то, конечно, могу. Но только идем мы действительно по своей земле, и не рассуждать по этому поводу невозможно. Любое убийство требует философского осмысления. Оружие появляется после мысли. Вот в чем суть".
Колея железной дороги открылась им неожиданно, в просвете между кронами деревьев. С одной стороны к ней подступал подрезанный склон горы, с другой - глубокий каменистый каньон, в недрах которого едва слышно клокотал ручей. А дымок над трубой свидетельствовал, что где-то там, за ожерельем из небольших скал и камней, находится сторожка обходчика.
- Здесь нас ждет работа, - объяснил ротмистр. - Пускаем под откос состав и, - оглянулся он на стоящего чуть в стороне пленного, - имитируем марш-бросок дальше, на Читу. На самом деле отходим на пять километров назад, к станции Вороновской, и сутки отдыхаем.
Еще через несколько минут, обойдя овраг, они засели за камнями. Курбатов сам снял появившегося на участке путевого обходчика и подозвал пленного.
- Что, сержант Бураков, тебе не кажется, что мы пришли?
- Не убивайте меня, ротмистр, - пробормотал тот, покаянно опустив голову. - Мы ведь уже столько прошли…
- Тебе грезилось, что идти нам так через всю Россию?
- Вроде бы так, - кивнул сержант.
- Вот только пути к небесам у нас разные. Видишь этого? - кивнул в сторону все еще содрогающегося в конвульсиях путейца. - Поэтому разговор у нас короткий и сугубо мужской. Берешь ключ и откручиваешь гайки на стыке рельсов. Откажешься - ляжешь рядом с обходчиком.
Сержант мрачно взглянул на Курбатова, осмотрел по-высовывавшихся из-за укрытий остальных диверсантов и протянул руку к ключу.
- Хотел бы лежать на обочине, давно попытался бы убежать, - проговорил он. - А так меня послезавтра на фронт. Куда ни кинь - везде клин.
- Может, лучше миной рванем? - предложил Вознов, наблюдая, как споро управляется инструментом пленный. - Эффектнее, да и движение задержим как минимум на сутки. Пока приведут в порядок, то да се…
- Сэкономим.
Сержант рассоединил рельсы и с помощью диверсантов сдвинул их с места. Осмотрев работу, Курбатов прислушался. Поезд направлялся в сторону Читы и был уже недалеко.
Преодолев овраг и засев в зарослях кедровника, диверсанты видели, как товарняк с двумя вагонами охраны, спереди и сзади, на полном ходу ушел под откос и между переворачивающимися вагонами мелькали человеческие тела.
- Ну вот, штабс-капитан Иволгин, - холодно улыбнулся Курбатов, когда все было кончено и останки людей вместе с остатками вагонов навечно обрели покой в сырой утробе каньона, - а вы говорите: свои, русские, кровь… Война идет, штабс-капитан, война. И впредь, если кто-то в моем присутствии решится изливать сентименты, - получит полное согласие моего пистолета.
- Можете в этом не сомневаться, - поддержал командира подпоручик фон Тирбах.
Наступило неловкое молчание.
- А что со мной? - робко подал голос вместо притихшего Иволгина пленный сержант.
- С тобой, Бураков, как видишь, ничего. В отличие от взвода красноармейцев, которых ты пустил под откос. Ты в полном здравии. И свободен.
- Что, правда?
- Подпоручик Тирбах, верните сержанту его автомат и диск с патронами.
Воровато оглядываясь, Бураков взял автомат, отсоединил пустой и присоединил полный диск и, передернув затвор, начал пятиться назад, пока не скрылся в кустах. Наверное, он был очень удивлен, что вслед ему не прозвучало ни одного выстрела.
- Напрасно, - проворчал Кульчицкий. - Схватят - все выложит.
- Не так-то просто будет схватить его сейчас, - возразил Чолданов. - Судя по всему, он из местных, забайкальцев, края эти знает. А еще лучше знает, что с ним сделают энкавэдисты, если попадется им в руки и все раскроется.
- Верно, подъесаул, - одобрил ход его рассуждений Курбатов, уводя группу все дальше и дальше от железной дороги. - Теперь он такой же волк-одиночка, как и каждый из нас. По всей России, от кордона до кордона, мы будем доводить до волчьей люти и отпускать на волю таких вот, заматеревших.
52
В полночь Гольвег уже красовался в мундире офицера итальянской армии со знаками различия капитана пехоты; Согласно документам, он был офицером итальянской контрразведки. По легенде - тайным агентом, представителем самого маршала Бадольо. О чем он, конечно, мог лишь намекать в разговоре с офицерами, охранявшими дуче.
Единственное, что работало на его легенду, так это то, что на острове он должен появиться в обществе настоящего капитана итальянской контрразведки Сильвио Пореччи.
Правда, Сильвио уже был на сильном подозрении у своих коллег. В свое время он засветился как агент СД. Пока у власти находился Муссолини, с этим мирились: как-никак союзники. Но после прихода маршала Бадольо ситуация изменилась. До ареста дело пока не дошло. Но от каких-либо заданий и источников информации Пореччи уже отстранили.
Однако об этом знал пока очень узкий круг людей, которые вряд ли могли встретиться им на Санта-Маддалене. Ясное дело, если бы такое недоверие было проявлено агенту германской контрразведки, с ним уже давно было бы покончено. Но в Италии свои порядки. И цена их такова, как и цена всей итальянской контрразведки - самой безалаберной и бездарной в мире.
Переоделись они действительно еще в полночь. Но в последнюю минуту Пореччи вдруг засомневался: стоит ли выходить в море ночью? Не вызовет ли это подозрение? А главное, их может задержать любой из сторожевиков, курсирующих у берегов Санта-Маддалены.
Он оказался прав. Утром итальянский катер, на котором два капитана контрразведки направлялись к острову, действительно был задержан сторожевым катером итальянской пограничной службы. И это уже происходило утром. Документы офицеров, открыто переправлявшихся из Сардинии на Санта-Маддалену, никаких подозрений не Вызвали. Тем более что в последнее время Санта-Маддалена превратилась в настоящую Мекку для чинов полиции, контрразведчиков и тайных агентов. На сторожевике понятия не имели, чем вызвано такое внимание к некогда забытому островку. Но факт оставался фактом.
Еще через час Гольвег и Пореччи нашли приют в большом крестьянском доме, давнишней явке, хозяином которой оказался "темный агент" Сильвио. Один из тех "темных агентов", которые имеются у каждого уважающего себя разведчика и контрразведчика, - никому не известных, знающих только своего повелителя-вербовщика.
Таких агентов-осведомителей обычно держат для того, чтобы, посылая их на рискованные задания, приписывать добытые ими сведения себе. А главное, квартиры этих агентов должны были служить пристанищем на тот, самый крайний, случай, когда нужно скрываться не столько от врагов, сколько от коллег, от мстительной руки собственного шефа.
- Ты еще не забыл меня, Могильщик? - ошарашил Пореччи своим появлением островитянина.
- Вы?! - подслеповато щурился Могильщик. Он встретил их у ворот и приглашать в дом не спешил. - В самом деле вы?!
Лицо Могильщика было воплощением смирения и кротости. Если бы не его цивильная одежонка, он вполне сошел бы за благочестивого монаха, решившего сменить сутану на пиджак, а молитвенник - на лопату садовника виллы "Вебер".
Садовник виллы - вот в чем была ценность этого агента. Сейчас его скромная должность звучала в устах Пореччи, как самый высокий титул.
- Слушай меня, садовник, ты расскажешь моему германскому другу все, что знаешь о новом постояльце виллы. О самой вилле. Ее охране и обслуживающем персонале.
- Понял, покровитель. Постоялец виллы - сам Бенито Муссолини, - угрюмо прохрипел Могильщик. - Этого достаточно?
Пореччи взглянул на Гольвега. Он предупреждал эсэсовца, что агент не из разговорчивых. Хотя, при всей своей внешней смиренности и почти написанной на лице придурковатости, иногда проявляет просто-таки чудеса смышлености.
- Как вам удалось установить это? - сурово поинтересовался Гольвег.
- Мне приходилось видеть его во время прогулки.
- Можно ошибиться. Двойник. Просто похожий человек. Кто-нибудь говорил вам, что на вилле живет "вождь нации"?
- Этого вождя нации я знаю с тех пор, когда ему и не снилось, что когда-нибудь станет вторым лицом, после короля.
- Так-так, - заволновался Гольвег. - Чего же мы стоим посреди двора? Поговорим более обстоятельно.
- Почему бы и не поговорить. Прошу в дом. И за стол.
Пореччи победно улыбнулся: акции Могильщика, а значит, и его собственные, резко повышались. Кто еще из итальянских агентов СД или абвера мог представить оберштурмфюреру человека, работающего на вилле и в лицо знающего Муссолини со времен совместных попоек?
Обстановка в доме была по-крестьянски примитивной и убогой. На всем лежала печать холостяцкой небрежности и несвежести. Прежде, чем сесть за незастеленный лоснящийся от жира стол, Гольвег брезгливо осмотрел его.
- Как же случилось, что вы оказались садовником именно этой виллы? - Гольвег знал: Пореччи сам только недавно выяснил, что, оказывается, в последние годы Могильщик работает на вилле, которой так заинтересовались даже в ставке фюрера.
- Пусть лучше Муссолини, этот задрипанный фюрер, объяснит, как он докатился до того, что его тайно содержат на чужой вилле, словно грязного мафиози, оказавшегося заложником враждебной "семьи". Что касается меня, то я работаю уже два года. Это мой кусок хлеба.
- Хорошо, поставим вопрос иначе. Муссолини приходилось видеть вас?
- Издали.
- Но если вы узнали его, почему бы не допустить, что и он узнал вас?
- Я не стал бы распивать с ним бутылку корсиканского даже в том случае, если бы пригласил меня. - То, о чем говорил Могильщик, никак не согласовывалось с его голосом - тихим, вкрадчивым, напоминающим голос священника, наставляющего заблудшего отрока. И прохладное сладкое вино, которое Могильщик подливал из старого кувшина с тонким горлышком, похожего на древнегреческую амфору, тоже казалось им вином причастия.
- То есть я должен понимать так, что дуче пока что не догадывается о вашем существовании?
- О моем существовании не догадывается уже даже Господь Бог. Ибо от меня, того, кто когда-то верховодил на улицах Рима, не осталось ровным счетом ничего: ни фамилии, ни документов, ни внешности.
Оберштурмфюрер метнул взгляд на Сильвио. Ни о каких таких превращениях Могильщика тот не говорил. Но Пореччи продолжал безмятежно смотреть куда-то в окно, считая, что он свое дело сделал.
- Поймите: дело не в том, что я не доверяю вам. Тем более что офицер, которого нам удалось завербовать, тоже подтверждает: пленником виллы является Муссолини, - признал Гольвег. - Но ведь возможны и двойники. Подставное лицо. Ложный след.
Могильщик покачал головой и рассмеялся.
- За здоровье нашего великого дуче. Равно как и щ здоровье маршала Бадольо. Как видите, я смирился с существованием всех людей и богов. Они не мешают жити мне, я не мешаю им. А что касается вашего офицера, то он, конечно, мог клюнуть на двойника. Но я-то не позволил бы ему заблуждаться столь безнадежно.
- Так, может, его сообщения о том, что Муссолини пребывает на вилле, вообще основываются только на твоих словах? - неожиданно грохнул кулаком по столу Пореч-чи. - Ты пойми, что мы прибыли сюда не для того, чтобы пить твою кислятину!
- Ваши игры с офицером - это ваши игры, - ушел от прямого ответа островитянин.
Это породило большое сомнение у обоих контрразведчиков.
- Успокойтесь, капитан, - потребовал Гольвег. - Разговор у нас не для нервных.
Могильщику было под сорок. Однако казался он значительно старше. Выцветшая на солнце, изжеванная ветрами шляпа, которую он не снимал даже в доме и которая висела у него на ушах, как и старая, грязноватая щетина на лице, делали его похожим на старика нищего.
- Ну что ж, поверим вашей памяти, - смаковал свое вино Гольвег (относительно - "кислятины" СильВио явно перегнул), поочередно поглядывая то на Пореччи, то на Могильщика.