Кроме того, в совершенно конфиденциальной форме, он уговаривал немцев помочь в присоединении ко "Всевеликому войску донскому" городов Царицына, Таганрога, Камышина и Воронежа, а также нескольких небольших станций, имеющих, однако, стратегическое значение. И географически тяготеющих к территории будущего государства. Взамен он обещал Вильгельму предоставить полное право на экспорт из Дона любых сельскохозяйственных продуктов, кожи, шерсти, скота. Предлагал разместить германские капиталы в промышленных предприятиях.
Самолеты так и не появились, тревога оказалась ложной. Убедившись в этом, генерал улыбнулся суровой улыбкой старого солдата, сумевшего разгадать хитрость противника и не поддаться панике.
Да, именно это послание Вильгельму и сыграло потом свою роковую роль. Бывший председатель Государственной думы Родзянко пал до того, что выкрал его копию у министра иностранных дел "Всевеликого войска донского", своего давнишнего приятеля Богаевского , и с величайшей иудиной радостью переправил в Финляндию. Там послание было тотчас же опубликовано.
Мгновенно поднялся невообразимый вой. И не только в стане врага. Окрысились друзья и собратья по оружию. Воспряли духом завистники. Возмутились слабые и уставшие. Простить Краснову тайные замыслы расчленения "единой и неделимой", превращение ее в "колонию Германии" уже не мог никто. На виновника всех бед погрязшей в Гражданской войне России он, конечно, не тянул. Но как же хотелось его врагам найти в нем такого виновника.
Генерал налил в рюмку французского коньяку, немного отпил и так, с рюмкой в руке, приблизился к письменному столу.
"Ну как в такой обстановке можно работать над романом? - с тоской посмотрел он на небольшую стопку исписанной бумаги. - Плюнуть на все, перебраться в Швейцарию, отречься от казачества, политики, германского покровительства.."
- В Швейцарию! - мечтательно произнес он вслух. И, осушив рюмку, едко улыбнулся. - В Швейцарию, говорите, генерал? Ваше превосходительство, - с тоской сказал он себе. - Увы. Поздно-с. В Швейцарии вас воспримут уже как немецкого, гитлеровского генерала. И на первый случай, интернируют. На первый случай. Чтобы потом, когда весь этот заваренный фюрером кавардак кончится парадным маршем войск союзников у Триумфальной арки, выдать Берии. Так что извините: поздно-с.
56
Хорунжий достал кисет, соорудил себе огромную самокрутку и, уже взяв ее в рот, пробубнил:
- Я, наверное, пройду к Коржуну. Обещал помочь ему. А вы, князь-ротмистр, действительно часок-другой… передохните. Видно, никуда уж вам от этого… Я тут рядом. Присмотрю за подходами к усадьбе, чтобы никто чужой…
Отставной хорунжий потоптался по комнате, словно что-то искал, покряхтел, закурил и, так ничего и не сказав больше, вышел.
- Кстати, вам, князь-ротмистр, повезло, - бросил он уже из-за порога: - в баньке вода поспевает. Самый раз смыть с себя пыль закордонную.
- Оказывается, бывают дни, когда сказочно везет даже диверсантам, - мечтательно повел плечами Курбатов.
- Вы пока еще даже не представляете себе, как вам сегодня везет, - метнулась Алина в соседнюю комнату.
Не сдержав любопытства, Курбатов шагнул вслед за ней. Отодвинув в сторону сундук, девушка открыла дверцу, под которой обнаружился еще один сундук, только уже подпольный.
- Этот не подойдет, - швырнула она на кровать офицерский мундир. - Этот тоже. Зато этот, очевидно, в самый раз. Большего просто не оказалось.
Она храбро ступила к ротмистру и приложила к его груди неношенный, пахнущий нафталином, офицерский френч.
- Оденьте же.
- Зачем?
- Оденьте, оденьте. Хотя бы набросьте.
- Чей это? Что за причуды? Вы понимаете, что за само хранение офицерского мундира?..
- Бросьте, князь. Нам лучше знать, что бывает, когда большевики обнаруживают в доме такое добро. Я ведь не об этом. Умоляю: оденьте. Я купила их уже здесь. У одного бывшего унтер-офицера, ведавшего когда-то имуществом какого-то семеновского полка.
Она вложила в руки ротмистра мундир и скрылась за портьерой. Почти с минуту князь стоял посреди комнаты, не зная, как поступить. Но в конце концов решил, что предстать перед прекрасной казачкой, сестрой белого офицера, не выполнив ее просьбы, пусть даже сумасбродной, будет неловко. Да и самому хотелось хоть на несколько минут избавиться от ненавистного красноармейского хламидия.
Когда Алина вновь появилась в комнате, Курбатов уже был в мундире белого офицера с погонами поручика. Казачка остановилась в шаге от него и обвела восхищенным взглядом.
- Вы прекрасны, господин офицер, - тихо, почти шепотом, произнесла она по-французски. - Вы великолепны, мой поручик.
Только сейчас Курбатов по-настоящему осознал, насколько красива эта девушка. Спадающие на грудь, слегка вьющиеся золотистые волосы; белая, с розоватым на украшенных ямочками щеках, кожа открытого славянского лица, на котором контрастно выделялись почти классической формы римский нос и слегка выдвинутый вперед, не то чтобы упрямый, скорее вздорный, подбородок; голубые с лазурной поволокой глаза, словно бы озаряемые каким-то внутренним сиянием…
Бедрастая и полногрудая, кому-то она, возможно, показалась бы пышноватой. Но только не Курбатову, привыкшему к естественной завершенности форм даурских девушек, доставшейся им от украинско-кубанских прабабушек-казачек, в среде которых салонная худоба горожанок всегда была проявлением женской уродливости.
- Вы неподражаемо великолепны, мой офицер, - с волнением подтвердила младший лейтенант медицинской службы, слишком храбро для такой ситуации положив руки на плечи ротмистра.
- Но ведь вы же видите меня впервые. И вдруг этот, словно на меня сшитый, мундир. Как он оказался у вас? Я не совсем понимаю…
Куда проще было бы сразу же взять ее на руки и уложить в постель. На такое Курбатов не решился, но прежде, чем Алина успела ответить, все же не сдержался и, прижав ее к себе, нежно, почти по-детски, поцеловал в губы. Страстно закрыв глаза, девушка ответила ему "поцелуем девичьей скромности".
- Не пугайтесь, князь, я не сумасшедшая, - тихо, доверчиво проговорила она. - Просто у каждого своя мечта. У нас в роду все мужчины были офицерами. Решительно все - по отцовской и материнской линиям. За кордон я ушла с отцом, полковником. Вслед за прапорщиком, в которого, уж простите, ротмистр, была страстно влюблена. Чуть ли не с пеленок. Но он погиб.
- Обычная житейская история.
- Но теперь-то я знаю, что на самом деле я ждала вас.
Курбатов взял ее на руки и несколько минут стоял, уткнувшись лицом в грудь.
- Мой офицер. Мой князь… - нежно шептала Алина, обхватив руками его голову. - Это были вы, ротмистр. Я ждала вас. Даже когда встречалась с юнкером, на самом деле встречалась с вами.
- Князь!.. - ворвался в комнату отставной хорунжий. - К усадьбе приближается патруль красных. Из наших, вроде из гарнизона.
- Сколько их? - спокойно спросил Курбатов, все еще не опуская девушку на пол.
- Как водится: трое. Они теперь по всей округе шастают, диверсантов ищут. Тут у нас роту недавно расквартировали.
- Пусть считают, что нашли.
- Но-но, князь. Не вздумай палить. Открой окно, вон то, и затаись. Даст бог, все обойдется. Уйдут, дак хоть в бане отмоешься.
Уже затаившись в кустарнике недалеко от дома, Курбатов слышал, как старший патруля спросил:
- Эй, беляк-хорунжий, твои здесь поблизости не проходили?!
- Теперь здесь поблизости и волки не ходят, - громко, чтобы мог слышать и ротмистр, ответил тот.
- Смотри, обнаружатся - сразу нам стучи. Не то на одной ветке вешать будем.
- Это уж как водится. Мы с вашими, считай, так же поступали.
- Во беляк-хорунжий! - удивился старшой. - Совсем страх потерял! Будто не мы их, а они нас побили. - Однако говорил он это незло, скорее добродушно, что очень удивило Курбатова.
"Похоже, что и на эту землю когда-нибудь снизойдет великое примирение", - подумалось ему.
57
Ресторанчик "Солнечная Корсика", ласточкиным гнездом пристроившийся на склоне высокого прибрежного холма, постепенно превращался в штаб Скорцени. Все, кому следовало знать, уже знали, что гауптштурмфюрера нужно искать здесь.
Его столик в углу открытой террасы был срочно отгорожен от остального зала временной деревянной перегородкой, в результате чего сотворилось некое подобие отдельного кабинета, откуда Скорцени в любое время мог уйти через черный ход. Или просто перемахнуть через ограждение, в метре от которого проходила едва приметная тропинка.
Поэтому, когда адъютант Родль увидел на пороге настоящего кабинета гауптштурмфюрера, в штабе корсиканской бригады СС, Гольвега, он, ни о чем не расспрашивая, - считал это некорректным, - тотчас же усадил его в машину и приказал водителю мчаться к "Солнечной Корсике".
- "Солнечная Корсика" - это что? - не понял Гольвег.
- Бункер Скорцени, - обронил Родль, сохраняя истинно нордическое спокойствие.
- Настоящий бункер?
- Секретный. Что-то вроде корсиканского "Вольфшанце".
- Интересно. И Скорцени постоянно находится в нем? Не похоже на гауптштурмфюрера.
- Похоже. Находится. Почти постоянно. Учитывая свёрхсекретность задания.
- Очевидно, это где-то на берегу пролива?
- С которого видны очертания Санта-Маддалены. Кстати, вам уже удалось побывать на этом Монте-Кристо?
- Только что оттуда.
- Ну? Поздравляю, старина. И считаете, что?..
- Иначе какого дьявола я бы примчался сюда, Родль?
- Меня это тоже удивило.
- Хватит, помытарствовали по свету в поисках их макаронного вождя.
- Дай-то бог, Гольвег, дай-то бог. Только знаете, оберштурмфюрер, я вам не враг. А потому советовал бы хорошенько обдумать свой доклад Скорцени, особенно в той части, что касается мотивов вашего появления на родине Наполеона.
- Прекратите причитать, Родль. Я свое сделал. Теперь ход за Скорцени.
- Теперь - естественно. Только весь мой адъютантский опыт говорит мне: не любит гауптштурмфюрер узнавать, что его агенты ни с того ни с сего вдруг оставляют места своей службы.
- Что значит: "ни с того ни с сего", Родль? Не вздумай, ради всех святых, так и преподнести своему шефу.
- При чем здесь я? Свое "кушать подано" на этих подмостках говорить я уже научился.
- Многое зависит от интонации, - намекнул Гольвег.
У входа в ресторан Гольвег понял, о каком "бункере" шла речь, но сделал вид, что ничего не произошло. Тем более что их встречал коренастый немец с тяжеловесным взглядом белесых глаз и мрачной решимостью на квадратном кирпичного цвета лице. Берлинский диалект этому баварцу был незнаком. Да он и не стремился освоить его.
Как потом выяснилось, еще неделю назад владельцем ресторана был корсиканский националист, возомнивший себя то ли тенью Бонапарта, то ли корсиканским фюрером.
Но появление нового "Великого Корсиканца" было явно не ко времени. Только поэтому он и исчез в подземных лабиринтах гестапо. А на его место пришел уравновешенный, невозмутимый герр Шварц.
Правда, для Скорцени не было тайной, что Шварц тоже является закоренелым националистом. Но уже баварским. И не скрывает того, что мечтает о дне, когда Бавария станет независимым государством. Каким до недавнего времени была Австрия.
Однако его наивная вера в это почему-то не огорчала гауптштурмфюрера, наоборот, умиляла.
При первой Же встрече со Шварцем, благославляя его на владение ресторанчиком (за счет средств, кредитованных СД), Скорцени со всем присущим ему жизнеутверждающим юмором заявил:
- Для меня не секрет, дорогой Шварц, что вам глубоко наплевать на фюрера и единую Великую Германию. Лично я прощаю вам это. Но и вы должны помнить, что я не всепрощающий Иисус.
Поднос с едой и двумя бутылками, вывалившийся из рук нового владельца "Солнечной Корсики", был хорошей приметой, подтверждавшей полное расположение к нему гауптштурмфюрера.
- Вы, Гольвег? - медленно, по-ястребиному уставившись на оберштурмфюрера, поднимался Скорцени. На груди его висел огромный морской бинокль, с которым он чувствовал себя на террасе ресторанчика, словно на капитанском мостике крейсера.
- Так точно, господин гауптштурмфюрер, - дрогнул пришелец.
- Какого черта вы оказались здесь?! Я отправлял вас в- Италию.
- Она рядом, господин гауптштурмфюрер. Поэтому, с вашего позволения…
- Родль, - кивнул головой Скорцени в сторону перегородки.
- Я буду по ту сторону, - с полуслова понял его адъютант.
- Только кратко. И не о спагетти по-сардински, - сурово предупредил Скорцени, взмахом выпяченного подбородка усаживая Гольвега на стул напротив.
- Гауптштурмфюрер, теперь у нас полная ясность.
- У кого это "у нас"? - металлом по душе Гольвега прошелся Скорцени.
- Тех, кто занят операцией, - Гольвег настороженно оглянулся на перегородку.
- Открытым текстом, Гольвег, открытым. В этом ресторанчике мы успели сменить даже половицы. Теперь они скрипят только по-немецки.
- С баварским акцентом, насколько я понял, - попытался улыбнуться Гольвег. - С вашего позволения, - взялся он за бутылку с вином. - Неописуемая жара.
- Он там? - указал Скорцени пальцем на пролив. - На Санта-Маддалене?
- Итальяшки стремятся навести нас на ложный след: часто меняют место его заточения. Но теперь я убежден: он там. И мы не должны терять ни минуты. Слышите меня, Скорцени? Сейчас все зависит от вас. Ни минуты. Иначе Бадольо увезет его оттуда.
- Что вы занервничали?
- Есть от чего. Бадольо готов собственную голову дать на отсечение, лишь бы не подпустить нас к дуче. Послушайте, гауптштурмфюрер, а почему мы до сих пор так и не занялись этим, извините за выражение, маршалом.
- Это не ваше дело, Гольвег! - неожиданно резко отрезвил его Скорцени, давая понять кто есть кто. - Начнем с, извините за выражение, дуче. А теперь подробно. Не торопясь. Шварц, холодного вина!
Ровно через минуту с почти заиндевевшей бутылкой в руке появился хозяин.
- Для меня не секрет, Шварц, что вы закоренелый баварский сепаратист, и только и думаете, как отколоть свою "Великую Баварию" от жалкой Германии, - резко выдал ему Скорцени, на всякий случай поддерживая поднос. - Но я и это прощаю вам.
Лицо Шварца покрылось такой же испариной, как горлышко бутылки. Но и в этот раз он не решился возразить. Поскольку все было правдой. Он все же с надеждой взглянул на эсэсовца, пытаясь уловить хоть какие-то признаки того, что тот шутит. Но если Скорцени и шутил - это были "шутки Скорцени".
Гауптштурмфюрер сам наполнил бокалы, откинулся на спинку стула и, наслаждаясь мелкими глотками вина, закрыл глаза.
- Вы что-то хотите сообщить мне, баварский раскольник?
- Помилуй бог, господин Скорцени.
- Тогда свободны. Обстоятельно, Гольвег. Обстоятельно. Причем в данную минуту итальянки и сардинки меня не интересуют. Мне ведь и о вас известно немало, - метнул он уничтожающий взглад в спину удаляющемуся хозяину ресторанчика.
- Тогда начать действительно придется с итальянки. С одной моей давнишней знакомой, которая, переспав с офицером полиции, выведала у него, что на Санта-Маддалене резко усиливается гарнизон. Туда же перебрасывают целый отряд полиции, и вообще там "что-то затевается". Это-то и навело меня на след.
- Без итальянки все же не обошлось, - неодобрительно покачал головой Скорцени.
Кто мог знать, когда он шутит, когда говорит серьезно? Но одно было хорошо известно Гольвегу: Скорцени не любил, когда в докладе его офицеров ни с того ни с сего всплывали дамские имена. Появление любой девицы он уже считал признаком провала операции. Тут ему стоило поучиться у Шелленберга. Уж кто-кто, а бригаденфюрер умел использовать этот податливый материал, как никто другой.
58
Трое суток группа "маньчжурских легионеров" скрывалась в подземелье, под руинами монастыря, в которое завел их Хорунжий. Вход он завалил так старательно, что через него протопали и отматерились две волны брошен ных на прочесывание местности красных, однако обнаружить пристанище диверсантов они так и не сумели.
На четвертые сутки, под вечер, Курбатов приказал разбросать завал и послал двоих бойцов разведать окрестности. Они вернулись через час, чтобы доложить, что ни в лесу, ни в ущелье засады нет, в станице солдат тоже вроде бы не наблюдается.
Курбатов выслушал их доклад молча. Он полулежал, прислонившись спиной к теплому осколку стены и подставив заросшее грязной щетиной лицо мягкому, замешанному на сосновном ветру, июньскому солнцу. Остальные бойцы группы точно так же отогревались под его ласковыми лучами, которые сейчас, после трех суток могильной сырости, казались особенно нежными и щедрыми.
Отдав дань своей лени, ротмистр подошел к ручью, обмыл лицо и распорядился:
- Час на то, чтобы привести себя в порядок. Главное - всем побриться.
В одном из подземелий они развели небольшой костер, дым которого долго блуждал и рассеивался под полуобрушившейся крышей, вскипятили воду и принялись соскребать со своих лиц пот и нечисть диверсантских блужданий. Однако в самый разгар божественного очищения услышали разгоравшуюся километрах в двух южнее руин, где-то в предгорье, стрельбу.
- Уж не наш ли это "одинокий волк"? - кивнул в ту сторону Кульчицкий, которому идея превращать красноармейцев в "одиноких волков" и выпускать их на просторы России понравилась больше всех.
- Было бы лучше, если бы объявился Власевич, - невозмутимо заметил Курбатов.
Очевидно, его слова были услышаны Богом. Еще до того как закончился санитарный час, Власевич наткнулся на стоявшего на посту штаб-ротмистра Чолданова. От усталости подпоручик едва держался на ногах. Мундир его был изорван, а внешне он больше напоминал лесного бродягу, чем красноармейца, форму которого носил. Зато был увешан тремя трофейными автоматами.
- Перевооружайтесь, - сбросил с себя весь этот арсенал.
- С трехлинейками долго не навоюете.
Осел на землю и, по-восточному скрестив ноги, долго сидел так, опустив голову на грудь и безвольно раскинув руки.
- Что это за стычка была, километрах в двух отсюда? - спросил его ротмистр, дав немного отдышаться и протянув флягу с рисовой водкой.
Все они там и остались, - ответил Власевич, не поднимая головы. - Опасаться погони нечего. Кажется, у кого-то из ваших легионеров, князь, имеется в запасе красноармейский виц-мундир. Прикажите расщедриться в пользу безвременно изорвавшегося подпоручика Власеви-ча. Вернемся - с меня два офицерских.
- Этот виц-мундир у меня, - тотчас же отозвался Матвеев.
- Награждаю за храбрость. Хоть и предчувствую, что окажется тесноват.
- В любом случае вынужден буду постоянно ощущать, что прикрываю свою грешную наготу "наградой за храбрость".
Под утро Курбатов провел группу мимо станицы и, приказав ей укрыться в небольшом овраге, вернулся, чтобы проститься с Хорунжим и Алиной.
- Вы, ротмистр? - обрадовался ему Родан, растворяя окно. - Господи, мы уж думали… на вас тут такую облаву устроили. Я в эти дни в тайгу ушел, чтобы, если кто и донесет.