- Думаю, нам следует понять друг друга, Крейг, - сказал Питер, провожая девушек взглядом. - Я заметил, как ты смотрел на меня и Сэлли-Энн. Позволь сказать, что я восхищаюсь работой Сэлли-Энн, ее умом, ее увлеченностью, тем не менее, в отличие от многих моих соплеменников, меня мало интересуют близкие отношения с белой женщиной. Я нахожу белых женщин мужеподобными и слишком властными, а белую плоть - безжизненной. Прошу простить меня за слишком откровенные слова.
- Я очень рад их слышать, Питер. - Крейг улыбнулся.
- С другой стороны, эта учительница показалась мне… ты мастер слова, подскажи.
- Соблазнительной.
- Неплохо.
- Цветущей.
- Еще лучше. Я действительно должен найти время и прочитать твою книгу. - Он вдруг стал серьезным и продолжил: - Ее зовут Сара. Она отличный специалист, получила диплом учителя средней школы, училась на медсестру. Она красива, но скромна, почтительна и покорна, получила традиционное воспитание. Ты заметил, что она не смотрит прямо на мужчин? Это было бы невежливо. - Питер одобрительно кивнул. - Современная женщина со старомодной нравственностью. Странно, но ее отец - знахарь, который одевается в звериные шкуры, предсказывает будущее, разбрасывая вокруг кости, и моется не чаще одного раза в год. Африка. Моя чудесная, бесконечно поразительная, неизменная, постоянно изменяющаяся Африка.
Женщины вышли из-за здания школы, оживленно разговаривая, и Сэлли-Энн стала фотографировать учеников. Дети и их учительница выглядели почти одинаково юными. Мужчины наблюдали за ними от "лендровера".
- Питер, ты производишь впечатление человека действия, и я не думаю, что выкуп за невесту будет проблемой, - сказал Крейг. - Чего же ты ждешь?
- Она - матабелка, а я - машон. Капулетти и Монтекки. Этим все сказано.
Дети, под руководством Сары, спели им приветственную песню с террасы, потом наизусть рассказали алфавит и таблицу умножения, пока Сэлли-Энн запечатлевала на пленке сосредоточенные выражения их лиц. Потом Сэлли-Энн села в "лендровер", а дети долго кричали что-то им вслед и махали руками, пока не скрылись за клубами пыли.
Дорога была неровной, и машина прыгала на глубоких рытвинах, выбитых в сезон дождей в черной земле, а потом засохших до состояния бетона. Сквозь деревья были видны голубоватые горы на северном горизонте, казавшиеся отвесными, зазубренными и неприветливыми.
- Горы Понгола, - пояснил Питер. - Очень плохие места.
Потом он начал рассказывать, что они увидят, доехав до места назначения.
- Эти центры перевоспитания не являются концентрационными лагерями, скорее, как следует из названия, их можно назвать центрами обучения и адаптации к нормальной жизни.
Он бросил взгляд на Крейга.
- Тебе, как и всем нам, хорошо известно, что нам пришлось пережить ужасную гражданскую войну. Одиннадцать лет ада, которые довели до звероподобного состояния практически целое поколение. Начиная с юношества, они не представляли себе жизни без автомата в руках, их не учили ничему, кроме разрушения, они не узнали ничего, кроме того, что исполнения желания можно добиться, убив любого, кто стоит на твоем пути.
Питер Фунгабера помолчал, и Крейг понял, что он вновь переживает свою жизнь в те ужасные годы.
- Этих бедняг, - сказал Питер, вздохнув, - обманули их лидеры. Для поддержания их духа в годы тягот и лишений войны они давали обещания, которые не могли быть выполнены. Им обещали плодородные земли, сотни голов лучшего скота, деньги, автомобили и столько жен, сколько они пожелают. - Питер сердито махнул рукой. - Когда их надежды на богатую жизнь не оправдались, они восстали против тех, кто ее обещал. Каждый был вооружен, каждый был солдатом, который уже убивал и мог убить не задумываясь. Что нам оставалось? - Питер взглянул на часы. - Пора пообедать и дать ногам отдохнуть.
Водитель остановил джип у дамбы и деревянного моста над рекой, прохладные воды которой струились по песчаным берегам, поросшим приветственно кивавшим высоким тростником. Солдаты разожгли костер, стали жарить початки кукурузы и заваривать малавийский чай, а Питер неторопливо направился со своими гостями к дамбе, продолжая лекцию:
- У нас давно существовал один обычай. Если молодой человек становился непослушным и начинал с пренебрежением относиться к законам племени, его отправляли в лесной лагерь, в котором старейшины выбивали из него дурные привычки. Центр перевоспитания является современной версией такого традиционного лесного лагеря. Я не буду ничего скрывать от вас. Центр, который мы собираемся посетить, не является фешенебельным домом отдыха. Опасные люди, которые в нем содержатся, воспринимают только достаточно жесткое обращение. С другой стороны, это не лагерь смерти, скорее его можно назвать исправительными казармами британской армии.
Крейг не мог не поразиться честности Питера Фунгаберы.
- Вы сможете поговорить с любым из содержащихся под стражей, но я должен попросить вас, особенно это относится к вам, Сэлли-Энн, не бродить по лесу без сопровождения. - Питер улыбнулся. - Место весьма отдаленное и дикое. Дикие звери, например, гиены и леопарды, привлеченные отходами и сточными водами, стали бесстрашными и наглыми. Если вы захотите покинуть лагерь, обратитесь ко мне, и я распоряжусь об охране.
Они скромно пообедали, очищая жареные початки пальцами и запивая их черным, крепким, переслащенным чаем.
- Если вы готовы, можем продолжить путь. - Питер провел их к "лендроверу", и через час они подъехали к центру перевоспитания Тути.
Во время гражданской войны здесь находился один из "защищенных поселков", в которых правительство Смита пыталось защитить чернокожих крестьян от преследований партизан. На вершину центрального холма, на котором была уничтожена вся растительность, были подняты гигантские гранитные глыбы, из которых был сложен небольшой форт с амбразурами для пулеметов, вышками, окопами и блиндажами. Ниже располагался лагерь, представлявший собой ряды глинобитных хижин, расположенные вокруг плаца или футбольного поля, судя по примитивным воротам. Ближе к форту была возведена чисто побеленная стена, предназначение которой Крейгу было непонятно.
Лагерь, помимо глубокого рва, был окружен двумя рядами колючей проволоки. Ограждение было очень плотным, и высота его составляла не менее десяти футов. Дно рва было утыкано заостренными деревянными колами, углы форта охранялись сторожевыми вышками. Часовые у единственных ворот отдали честь Питеру, и "лендровер" поехал по огибавшей плац грунтовой дороге.
На самом солнцепеке двести или триста молодых чернокожих, одетых только в шорты цвета хаки, старательно занимались гимнастикой под крики одетых в военную форму инструкторов. В крытых соломой хижинах без стен сотни других заключенных сидели ровными рядами на голой земле и хором повторяли написанный мелом на доске урок.
- Проведем экскурсию чуть позже, - сказал Питер. - Сначала надо удобно разместить вас.
Крейга поселили в блиндаже форта. Земляной пол был чисто подметен и смочен водой, чтобы не поднималась пыль, и в блиндаже было прохладно. Из обстановки Крейг увидел только тростниковый коврик и занавеску из мешковины, закрывавшую вход. На коврике он увидел коробку спичек и упаковку свечей и подумал, что, вероятно, такие предметы роскоши предназначались только особо важным гостям.
Сэлли-Энн поселили в блиндаже, отделенном от его временного пристанища окопом. Казалось, ее совсем не смутили примитивные удобства, так как Крейг увидел, что она сидит на коврике в позе лотоса, спокойно протирает линзу объектива и заряжает фотоаппарат новой пленкой. Питер Фунгабера, извинившись, направился по окопу на командный пункт, находившийся на вершине холма. Через несколько минут заработал генератор, и Питер за говорил по системе оповещения слишком быстро, чтобы Крейг смог понять, на языке шона. К ним он спустился через полчаса.
- Через час стемнеет. Мы спустимся и посмотрим, как содержащиеся под стражей получают вечернюю пищу.
Тишину в очереди за пищей нарушало только шарканье ног. Не было слышно шуток, не видно улыбок на лицах. В глазах людей не было заметно даже малейшего любопытства по поводу приехавших белых посетителей и генерала.
- Простая пища, - пояснил Питер. - Кукурузная лепешка и овощи.
Каждому заключенному бросали в миску черствую белую лепешку, поверх которой клали горку вареных овощей.
- Мясо - раз в неделю. Табак - раз в неделю. Причем возможно наказание в виде лишения этих продуктов за плохое поведение. - Питер говорил чистую правду. Все люди были худыми, под твердыми мышцами были видны ребра, на телах не было ни капли жира. Они жадно проглотили ужин, даже не садясь на землю, и вытерли начисто миски пальцами. "Худые, но не истощенные, - подумал Крейг. - Не переедают, но и не голодают". И тут он подозрительно прищурился.
- Этот человек ранен.
Фиолетовый синяк был виден даже на черной коже.
- Можешь поговорить с ним, - предложил Питер.
- Что случилось с вашей спиной? - спросил Крейг на синдебеле, и человек тут же ответил:
- Меня наказали.
- За что?
- За драку.
Питер подозвал охранника и о чем-то тихо поговорил с ним.
- Он ударил другого заключенного оружием, сделанным из заостренной проволоки, - объяснил он Крейгу. - Лишен мяса и табака на два месяца, наказан пятнадцатью ударами тяжелой палкой. Именно такое антиобщественное поведение мы пытаемся предотвратить.
- Завтра вы осмотрите лагерь, - сказал Питер, когда они шли по плацу мимо побеленной стены. - Мы уедем рано утром.
Они поужинали с офицерами в столовой, причем пища отличалась от той, что давали заключенным, лишь наличием прядки жилистого мяса непонятного происхождения и сомнительной свежести. Поужинав, Питер Фунгабера покинул с офицерами блиндаж, оставив Крейга с Сэлли-Энн.
Прежде чем Крейг придумал, что следует сказать, Сэлли-Энн резко встала и вышла из блиндажа. Терпение Крейга практически иссякло, и он рассердился на нее. Вскочив, он последовал за ней и нашел ее на одной из пулеметных площадок. Она сидела на мешке с песком, поджав колени, и смотрела на расположенный внизу лагерь. Почти полная луна уже поднялась над горами на горизонте. Она не обернулась, когда Крейг подошел, и он почувствовал, что гнев исчез так же внезапно, как и появился.
- Я вел себя, как свинья, - сказал он.
Она ничего не сказала, только крепче сжала колени.
- Я переживал не самое лучшее время, когда мы впервые встретились, - упрямо продолжал он. - Не буду утомлять подробностями, но книга, которую я пытался написать, не получалась, я не знал, что делать. Я отыгрался на вас.
Она по-прежнему словно не слышала его. В лесу за двойным ограждением вдруг раздался ужасный крик, за которым последовал безрадостный хохот, переходивший в плач и завывания, и тут же кто-то ответил завыванием и хохотом, постепенно переходившем в вопли агонии в дюжине точек по периметру лагеря.
- Гиена, - сказал Крейг, и Сэлли-Энн поежилась и выпрямилась, готовая встать.
- Прошу вас. - Крейг услышал нотки отчаяния в своем собственном голосе. - Еще минуту. Я отчаянно искал возможность извиниться.
- В этом нет необходимости, - сказала она. - Слишком дерзким с моей стороны было полагать, что вам понравятся мои работы. - Ничто в ее голосе не говорило о стремлении помириться. - Полагаю, сама напросилась, а вы поставили меня на место!
- Ваши работы… ваши фотографии… - он говорил едва слышно. - Они испугали меня. Вот почему моя реакция была такой язвительной, такой мальчишеской.
Она повернулась, чтобы посмотреть на него, и луна посеребрило ее лицо.
- Испугали?
- Привели в ужас. Понимаете, я был не способен работать. Я начинал думать, что действительно был писателем одной книги, что книга была лишь счастливой случайностью, что у меня совершенно нет таланта. Я возвращался к буфету и каждый раз находил его пустым…
Она не отрываясь смотрела на него таинственно темными глазами, чуть приоткрыв рот.
- …а потом вы нанесли удар этими проклятыми фотографиями и предложили им соответствовать.
Она едва заметно покачала головой.
- Возможно, вы не хотели, чтобы предложение прозвучало так, но для меня это был вызов. Вызов, принять который у меня не хватило смелости. Я был напуган, набросился на вас, о чем страшно жалею с той самой минуты.
- Вам они понравились?
- Они потрясли мой маленький мирок. Они снова показали мне Африку и наполнили меня тоской. Увидев их, я понял, что потерял. Меня обуяла тоска по родине, словно маленького мальчика в первую ночь в школе-интернате. - Ему было стыдно за свой прерывающийся от волнения голос. - Это ваши фотографии заставили меня вернуться сюда.
- Я этого не знала, - сказала она.
Крейг чувствовал, что глаза заполнились слезами, знал,
что если попробует заговорить снова, это будет скорее рыдание, а не нормальный голос.
Внизу в лагере кто-то начал петь чистым тенором, доносившимся до вершины холма, так что Крейг мог понять слова. Это был старинный боевой напев воинов-матабелов, но сейчас он исполнялся как похоронная песнь, выражавшая, казалось, все страдания и всю трагедию континента. Даже гиены перестали хохотать, пока продолжалась песня:
Кроты - под тяжестью земли.
"Они мертвы" - спрашивают дочери машобане.
Прислушайтесь, прелестные девы, разве вы не слышите,
Как кто-то шевелится в темноте.
Голос певца наконец смолк, и Крейг представил сотни молодых воинов, лежавших на циновках и, так же как и он, опечаленных песней.
- Спасибо, что вы сказали, - снова заговорила Сэлли-Энн. - Знаю, чего вам это стоило.
Она легонько прикоснулась к его руке кончиками пальцев, и от этого прикосновения затрепетало его сердце.
Потом она легко спрыгнула с парапета и скользнула в окоп. Он услышал, как задернулась занавеска на входе, потом увидел вспышку спички, когда Сэлли-Энн зажгла свечу.
Он знал, что не сможет заснуть, поэтому остался на площадке, послушать африканскую ночь, посмотреть на луну. Постепенно он почувствовал, как с ними приходят слова, словно заполняется водой пересохший колодец, ощутил, как исчезает печаль, а ее место занимает возбуждение.
Он спустился в блиндаж и зажег свечу, потом достал из сумки блокнот и шариковую ручку. Слова кипели и пенились в голове, как молоко на плите. Он коснулся ручкой линованной бумаги, и она заскользила по строчкам, как живое существо. Слова били из него струей долго сдерживаемого оргазма и ложились на бумагу. Он прекращал писать только для того, чтобы заменить огарок новой свечой.
К утру глаза его покраснели, их жгло от напряжения. Он чувствовал слабость, словно пробежал слишком большую дистанцию чересчур быстро, но в то же время он чувствовал странный восторг, глядя на исписанный на три четверти блокнот.
Приподнятое состояние не оставляло его все залитое ослепительным солнцем утро, восторг даже усилился, когда он понял, как изменилось отношение к нему Сэлли-Энн. Она по-прежнему была замкнутой и молчаливой, но, по крайней мере, слушала, что он говорит, и отвечала серьезно и продуманно. Пару раз она даже улыбнулась, в эти моменты ее слишком крупный нос и большой рот чудесно гармонировали с остальными частями лица. Крейг чувствовал, что ему трудно сосредоточиться на положении людей, ради которых они приехали сюда, пока он не услышал, как Сэлли-Энн не заговорила с ним - впервые непринужденно, - не понял, как она сочувствует им.
- Было бы так просто отнестись к ним, как к злостным преступникам, - пробормотала она, наблюдая за их лишенными выражения лицами и настороженными взглядами, - если забыть о том, что они были лишены какого бы то ни было человеческого влияния. Многих из них захватили прямо в классах, когда им едва исполнилось десять лет, и вывезли в тренировочные лагеря партизан. У них никогда ничего не было, никакой собственности, кроме АК-47 в руках. Разве мы можем рассчитывать на то, что они будут уважать право собственности других? Крейг, спросите, сколько ему лет.
- Он не знает, - перевел ответ Крейг. - Не знает, когда родился, где его родители.
- Он лишен даже простого права по рождению, - сказала Сэлли-Энн, и Крейг вдруг вспомнил, как часто он грубо отказывался от не устраивавшего его вина в ресторане, как бездумно мог купить новый костюм или заказать билет в первом классе, тогда как у этих людей не было ничего, кроме рваных шортов, даже пары башмаков или одеяла.
- Пропасть между имущими и неимущими доведет этот мир до разрушения, - продолжала Сэлли-Энн, запечатлевая своим "Никоном" это тупую животную покорность, которая находилась уже за пределами отчаяния. - Спросите этого человека, как к нему здесь относятся.
Крейг задал вопрос, но человек уставился на него непонимающе, словно вопрос был совершенно бессмысленным. Хорошее настроение Крейга начинало исчезать.
В открытых хижинах велись занятия по политической грамоте, на которых объяснялась роль гражданина, достойного доверия, в социалистическом государстве. Нарисованные на досках схемы показывали взаимоотношения между парламентом, судебной и исполнительной ветвями власти. Нарисовали их неловкие руки полуграмотных, скучающих инструкторов, а потом их повторяли, как попугаи, сидевшие на корточках заключенные. Совершенно очевидное отсутствие у них понимания ввергло Крейга в еще большую тоску.
Когда они возвращались в форт по склону холма, Крейг повернулся к Питеру Фунгабере:
- Все эти люди - матабелы?
- Именно так, - согласился Питер. - Мы разделяем племена, чтобы избежать трений.
- А где-нибудь есть заключенные шоны? - не унимался Крейг.
- Конечно, - заверил его Питер. - Лагеря, в которых они содержатся, находятся в горах на востоке. Условия содержания такие же.
На закате был включен генератор, питавший радио, а через двадцать минут в блиндаж, в котором Крейг правил рукопись, вошел Питер Фунгабера:
- Крейг, для вас есть сообщение, переданное Морганом Оксфордом из посольства США.
Крейг мгновенно вскочил на ноги. Он договорился о том, что ответ Генри Пикеринга передадут ему по возможности быстро. Он взял тетрадный листок, на котором Питер записал радиограмму, и прочел: "Для Меллоу. Точка. Мой личный энтузиазм по поводу вашего проекта не разделен другими. Точка. Эш Леви не согласен авансировать или выступить гарантом. Точка. Кредитный отдел требует дополнительного обеспечения для открытия финансирования. Точка. Сожаления и наилучшие пожелания. Генри".
Крейг пробежал глазами радиограмму, потом прочел медленно и внимательно.
- Это меня не касается, - пробормотал Питер. - Но я полагаю, что сообщение касается ваших планов по строительству лагеря "Воды Замбези"?
- Именно, и теперь, боюсь, с этими планами покончено, - с горечью сообщил Крейг.
- Генри?
- Друг, банкир. Возможно, я слишком полагался на него.
- Да, - задумчиво произнес Питер. - Вероятно, именно так.
Крейг долго не мог заснуть, несмотря на то, что он не спал прошлой ночью. Циновка была жесткой, к тому же адский хор гиен соответствовал его мрачному состоянию.