Краснокожие и охотники исчезли, не оставив после себя никаких следов, как будто бы земля внезапно их проглотила.
Приближались к долинам; через четыре дня была возможность достичь реки Журдан.
Однажды вечером Курумилла, который не переставал разъезжать и исследовать горы по всем направлениям, возвестил появление двух многочисленных отрядов: один приближался с запада, а другой с северо-запада. Хотя об этих двух отрядах Курумилла не мог утвердительно собрать все справки, но все-таки, приблизясь к ним, он разглядел их и убедился, что они состоят исключительно из белых людей.
Эта новость привела в беспокойство Валентина Гиллуа и заставила его глубоко призадуматься.
На план, которому они решились следовать, эти новоприбывшие отряды имели такое огромное влияние, как и на последствия войны; не для чего было долго колебаться, следовало покончить с ними как можно скорее, если не хотят навязать себе двойного врага; потому что, по всем вероятиям, эти незнакомцы принадлежат к белой расе и скорее станут в ряды людей их цвета кожи, чем краснокожих. Это предположение было строго логичным; но как часто случается в практической жизни, поэтому-то оно и казалось ложным; Валентин же в то время не сомневался в нем.
Он назначил вождю Кроу свидание при солнечном закате, на недалеком расстоянии от лагеря эмигрантов; в назначенный час он был там.
Анимики, со своей стороны, тоже не заставил себя долго ждать.
Обменявшись обычными приветствиями, Валентин попросил вождя последовать за ним, что тот немедля исполнил.
Они углубились в самую чащу, идя один за другим и не проронив ни слова.
Подойдя к одному развалившемуся дереву, Валентин остановился, подозрительным взглядом обозрел окрестности и пошел далее.
Через несколько минут он остановился снова, сел на обломке скалы и пригласил Анимики сделать то же самое.
Это место было очень удобным для остановки и для разговора, причем можно было не опасаться быть услышанным.
Поток, низвергающийся с горы, падал вниз с неимоверной высоты и направлялся к долине, протекая по подземному руслу, вырытому им самим.
Сильный шум от падения воды заглушал голос, так что слушатель, находящийся даже в двух шагах, не мог бы ничего расслышать.
- Я привел моего брата, - сказал Валентин, - так как я ему это обещал, к лагерю эмигрантов, с которыми его племя сражалось несколько дней тому назад.
- Да, - отвечал Анимики с чувством, - я благодарю брата за то, что он так хорошо сдержал свое слово. Эти бледнолицые собаки убили самых храбрых воинов моего племени. Что на это скажут сиюальты - жены умерших воинов, если, возвратившись в наши деревни, я не принесу с собою волос тех, которые убили их мужей? Я вижу лагерь, это правда, но мои воины не птицы, чтобы пуститься в воздух, но достаточно сказать: вот лагерь белых!
- Чего же желает еще мой брат?
- Знать тропинку, которая ведет к этому лагерю.
- Вождь Кроу желает знать только это?
- Да, ничего более, тогда ни одного белого не останется в живых.
Валентин несколько раз покачал головой.
- Вы ошибаетесь, вождь, - возразил он, - того, что вы просите, недостаточно, чтобы одержать полную победу; я знаю, что ваши воины храбры, но белые храбры точно так же, кроме того они обладают превосходным оружием, а у вас его нет.
- Это правда, но у моего брата есть маленькие ружья, из которых каждое убивает человека, у него кроме того есть штуцер, который заряжается и разряжается сам с замечательной быстротой и который убивает на каком угодно расстоянии. Великий Белый охотник будет биться за своих друзей; и они останутся победителями.
Валентин бросил довольный и гордый взгляд на свои револьверы и ружье Голанда, так как мы уже сказали, он купил их во время своего пребывания в Новом Орлеане у капитана одного французского судна.
Это превосходное оружие, механизм которого был так прост, а выстрел так верен, делали его непобедимым; он это знал, потому что, несмотря на привилегии, которых достигло американское оружие, оно всегда будет ниже стоять французских оружий, в особенности привезенных от Голанда.
Но это высокое достоинство печалило охотника; он боялся употреблять это страшное оружие; он поклялся не употреблять его, только разве в крайних случаях, когда ему пришлось бы защищать свою жизнь.
Поэтому он снова покачал головой и с меланхолической улыбкой отвечал Анимики:
- Мой брат прав. Сахем, Оракан и я одни в этой местности владеем таким превосходным оружием, но в настоящую минуту дело не в том, чтобы убить нескольких воинов, позволив остальным скрыться, надобно завладеть лагерем и напасть на белых; мой брат - очень умный и опытный охотник, чтобы не знать, что часто можно скорее достигнуть успеха хитростью, чем силою.
- О да, охотник говорит правду, его слова приятно действуют на слух Анимики; вероятно, у него есть средства, чтобы поступить так, как он говорит; благодаря ему Кроу нападут на врагов.
- А вот, вождь, - сказал, смеясь, охотник, - вы помимо моей воли узнаете тайну моего сердца; право, удовольствие говорить с человеком, который понимает с полуслова.
- У великого белого охотника есть тайна! - сказал неслышным голосом вождь.
- Да, я хотел вам сделать сюрприз, вождь.
- Но какой же это сюрприз? Откроет ли его охотник своему другу?
В эту минуту на далеком расстоянии раздался крик филина и почти замер в ушах обоих собеседников.
- Что это такое? - спросил вождь, с живостью подымая вверх голову.
- Сюрприз, который я для вас приготовил.
И в то же время он сам стал подражать крику филина так превосходно, что всякий другой, не краснокожий, не заметил бы разницы.
- Это хорошо, - возразил Анимики, - у моего брата есть друг в лагере белых; этот друг хочет с ним видеться и зовет его к себе.
- Вы отгадали, вождь.
- Почему же мой брат не идет навстречу своему другу?
- Потому что это совершенно бесполезно; напротив, он сам будет здесь через несколько минут.
- О! Великий охотник так долго жил с индейцами, что его сердце обратилось в красное. У него много ума и хитрости.
- Спасибо за комплимент, - сказал охотник, смеясь, - он мне нравится еще более тем, что его сказали вы. Но подождите немного и увидите, до какой степени я заслуживаю вашей похвалы.
- Великий белый охотник - могущественный воин своей нации; он брал, вероятно, много волос, когда был молод.
- Нет, вождь, вы ошибаетесь, воины моей страны не имеют понятия о сдирании кожи с черепов; они убивают своих врагов, но не снимают с них волос.
- Хорошо, белые умны; они предпочитают привязывать своих врагов к позорному столбу?
- Этого они не делают тем более, вождь, мы убиваем и раним наших врагов, но не предаем их никаким мучениям.
- О! - воскликнул индеец с удивлением, которое он не мог скрыть, - белые боятся причинить боль.
- Все люди страшатся страданий, вождь, будут ли они белые, желтые, черные или красные. Люди моей нации так же храбры, как ваши самые храбрые воины; но их обычаи не похожи на ваши; они понимают храбрость совершенно другим образом. Ваша стойкость во время страданий для них служит выражением гордости и тщеславия; я буду тщетно пытаться дать вам объяснение по этому предмету, вы меня не поймете. К тому же, - прибавил он, улыбаясь, - у нас нет времени говорить об этих вещах; нас ждет более серьезный разговор. Слышите вы этот шум в кустах?
- Анимики слышит его уже в продолжение нескольких минут.
- Итак, вождь, этот шум возвещает вам приход Друга, которого мы ждем. Приготовьтесь хорошенько встретить его.
Почти в ту же минуту кусты раздвинулись и показался человек.
Заметив охотника и вождя, он приблизился к ним и не колеблясь приветливо раскланялся с ними.
- Милости просим, сеньор Рамирес, - сказал охотник, протягивая ему руку, - мы вас ждем.
- Я бы пришел раньше, - сказал молодой человек с улыбкой, - но вы помните, сеньор Валентин, что вы мне нарочно запретили не покидать лагеря прежде шести часов вечера.
- Это правда, я признаю мою несправедливость. Садитесь около нас, и поговорим.
Прежде всего я имею честь представить вам одного из самых знаменитых вождей в прерии в настоящую минуту, одного из лучших моих друзей, Анимики, великого сахема кроу.
Двое людей, поклонившись друг другу, пожали радушно руки, не проговорив ни слова.
- Теперь, когда представление совершено по всем правилам, возвратимся к нашим делам, сеньор Рамирес; вы мне позволите, вождь, с минуту поговорить с моим другом о вещах, которые не могут иметь для вас интереса и касаются только меня одного.
- Анимики будет глух и нем, если этого желает его друг, - сказал вождь, - когда будет угодно охотнику, он позовет своего друга.
Он встал, улыбаясь, сел в нескольких шагах от них, зажег свою трубку и принялся курить со всею индейскою важностью.
Охотник, сделав краснокожему дружеский знак рукой, снова обратился к Бенито Рамиресу.
- Поговорим вдвоем, - сказал он.
- Я, сеньор, весь в вашем распоряжении!
- Я знаю, что у вас храброе и благородное сердце; я люблю вас, и будьте уверены, что я не изменю обещанию, данному вам.
- О, совершенно бесполезно возвращаться к этому, сеньор Валентин, ваши слова запечатлелись в моем сердце.
- Хорошо, будьте покойны, я постараюсь скоро исполнить их. Что же нового? В милости ли вы по-прежнему у капитана Кильда?
- Более, чем когда-нибудь.
- Очень хорошо; а вашим другом Блю-Девилем довольны ли вы по-прежнему?
- По-прежнему. Мы в самых хороших отношениях, это человек самый странный, которого я когда-нибудь знал, самого необыкновенного ума и такого преданного сердца, которое едва ли еще где-нибудь существует, вы имеете в нем верного и драгоценного друга.
- Я вижу, что вы оценили его, как он того заслуживает; да, это драгоценный друг, который не отступит назад ни перед чем.
- Это правда. Играя постоянно свою роль с таким совершенством, что подчас, мне кажется, он обманывает самого себя, он неутомим, теперь он напал на новый след.
- На какой же это?
- Очень просто, на след нашего страшного общего врага.
- Дона Мигуэля Тадео де Кастель-Леон?
- Его самого.
- Он думает, что нашел следы?
- По крайней мере, он это утверждает.
- Viva Dus! Это будет прекрасный случай, если это правда, найти того человека, который сумел сделаться невидимым и пропасть, не оставив никаких следов. - Блю-Девиль предполагает, что это происходит оттого, что мы ищем слишком далеко то, что у нас почти под руками.
- Что вы хотите сказать? - вскричал Валентин, содрогаясь, - я вас не понимаю, дон Октавио.
- Одним словом, дорогой сеньор, - ответил охотник, - Блю-Девиль думает, что Мигуэль Тадео, который, по нашим предположениям, должен скрываться в каком-нибудь пограничном селении, спрятан где-нибудь в лагере самими эмигрантами.
- Но это ведь сумасшествие!
- Ну я не разделяю вашего мнения. Блю-Девиль очень хитер, он не такой человек, который может принять иллюзии за действительность.
- Я знаю это. На что же опирается его предположение?
- На целой массе маленьких поступков, которые незначительны с наружного вида и, взятые отдельно, ничего не означают, соединенные же, составляют тело и Вдруг принимают громадные размеры. Вы знаете, что наш друг, и по-моему совершено справедливо, считает себя артистом; он пробует невозможное и невероятное.
Я должен согласиться, что он редко ошибается; в предстоящем случае он сделал следующее размышление, в котором нет недостатка в логике: "Я окружен очень хитрыми врагами, весь интерес которых в том, чтобы меня открыть; у меня же одно средство избавиться от них: исчезнуть, выбрать себе такую маску, которую никому в голову не придет с меня сдернуть. Как достигнуть этого результата, это для меня вопрос жизни и смерти".
- Да, каким же это образом?
- Средство очень просто; это Блю-Девиль, который говорит и рассуждает таким образом, как, по его мнению, должен был рассуждать Мигуэль Тадео.
- Да, да, понимаю. Продолжайте.
- Средство очень просто. Я вверяю внешнее начальство человеку, в котором я уверен, которого существование находится в моих руках и которому поэтому есть интерес мне служить; потом, сделав это, приняв вид какого-нибудь искателя приключений, поступаю в его отряд, сильно заботясь о том, чтобы смешаться со всеми и иметь с моим наместником как можно менее сношений, исключая таких случаев, когда этого будет требовать моя служба. Очевидно, такая смелая комбинация избегнет всяких подозрений, никто не предположит, что у меня хватит дерзости скрыться в своем собственном лагере, тем более я надеюсь на это, что в один прекрасный день случай, управляющий всем светом, снимет маску с моего наместника, которого до тех пор принимали за меня и на которого все подозрения были направлены, тогда дело будет сыграно, мои враги окончательно уничтожены, я покончу легко с их последними усилиями, потому что они примутся меня искать очень далеко, а я буду находиться вблизи, чтобы освободиться от них раз навсегда.
- Это размышление не из удачных.
- Вы находите его нелогичным?
- Я не говорю этого; между тем я сомневаюсь в успехе.
- Блю-Девиль утверждает противное.
- На какое же доказательство он опирается?
- Ни на какое еще, но обещает приобрести его через два дня.
- Он подозревает кого-нибудь?
- Конечно, без этого его рассуждение не имело бы основания.
- Это справедливо. О ком же идет речь?
- Об одном бедном дьяволе, который сделал из себя страдальца, страдающего от остальных авантюристов, которые пользуются им как слугой, чтобы заставлять его делать все, что им заблагорассудится, никогда не жалующегося, - об одном из этих безобидных существ, которые, кажется, родились, чтобы служить игрушкой тех, кто их окружает.
- Да, Блю-Девилю посчастливилось-таки столкнуться с подобной личностью.
- Я ему сделал то же самое замечание; он мне ответил, смеясь, что только благодаря отрицательной роли, занимаемой этим человеком, ему удалось направить на него свои подозрения. Он думает, что великие актеры склонны увеличивать, возвышать свои роли и что Мигуэль Тадео против воли так усилил свою роль, что сделал ее смешной и подозрительной в глазах дальновидного человека.
Заметьте, что этот человек, который называется или заставляет себя называть Спильдер, ростом и сложением геркулес и не имеет совершенно глупого выражения лица.
- Поживем - увидим. Блю-Девилю, вы говорите, достаточно двух дней?
- Двух дней, да, сеньор.
- Хорошо, подождем до тех пор, а донну Розарио, - предупредили вы ее так, как хотели?
- Да, сеньор, донна Розарио предупреждена, она в полном восторге и в известную минуту будет готова.
- Бедное милое дитя. Бог поможет, я надеюсь, мы сможем ее спасти.
И он склонил голову на грудь и, казалось, погрузился в мрачную и печальную думу.
В эту же ночь после совещания, на которое приглашен был также и Валентин, вожди пришли к полнейшему соглашению, т. е. был составлен наступательный и оборонительный союз между различными индейскими племенами, собравшимися к этому времени на охоту в саванны Красной реки и белыми охотниками и трапперами, вождем которых признан был Валентин Гиллуа; таким образом, была объявлена война всем метисам Выжженных лесов, эмигрантам и другим, принадлежащим к этой расе или происходящим из нее, если они вздумают против воли индейцев напасть на их охотничью территорию или только даже перейти ее. Охотники были снаряжены во все концы, чтобы предупредить всех о решении, принятом советом герольдов, избранных из самых знаменитых воинов, дано было опасное поручение тайно забросить в лагерь бледнолицых и Выжженных лесов кровавые стрелы, обвязанные кожей ехидны, что служит эмблемой войны на жизнь и на смерть; затем по знаку главных вождей воздвигнут был посреди лагеря военный столб.
Красный Нож первый с песнями и танцами коснулся своим топором столба, раздался воинственный крик, и танец скальпа начался; он длился всю ночь.
За час до восхода солнца союзные вожди проснулись с Красным Ножом и вернулись в свои лагеря доканчивать приготовления к предстоящей компании.
Заметим мимоходом, что во время войны индейцы как будто забывают свою лень и изнеженность; они совершенно преобразуются, переносят с непоколебимым стоицизмом самую ужасную усталость и самые продолжительные лишения и иногда даже, несмотря на свою невообразимую жадность, терпят два-три или четыре дня голод и жажду, не произнося ни одной жалобы.
Можно подумать, что усталость не действует на эти железные организмы; ничто их не останавливает, ничто не удивляет, не чувствительные ни к холоду, ни к жаре, ни к дождю, ни к палящим лучам солнца, они как будто смеются над страданиями; никакое препятствие не заставит их отступить, никакая непогода не испугает их.
В этом-то и заключается объяснение необыкновенной быстроты их передвижения, их яростных нападений и их неукротимой энергии в битвах. Валентину Гиллуа знакомы эти неоценимые достоинства его новых союзников, и он надеялся на их содействие.
По окончании последнего совета, на закате солнца, он имел с Курумиллой непродолжительный разговор, который заставил вождя немедленно покинуть лагерь.
Охотник держался в стороне от проявлений воинственного духа своих союзников; всю ночь просидел он у сторожевого огня, и сон ни на одну минуту не смыкал его век.
Спустя около часа после восхода солнца Курумилла возвратился в лагерь.
Вождь был не один; кто-то сопровождал его, и этот кто-то был дон Пабло Гидальго.
Заметив вновь пришедших, Валентин поднялся с места и направился к ним.
- Наконец-то! - сказал он, с приветливой улыбкой протягивая молодому человеку руку. - Я ждал вас с нетерпением.
- Мы всю ночь шли, - отвечал, улыбаясь, молодой человек. - Я также желал поскорее с вами увидеться; я предчувствовал, что здесь меня ожидает нечто такое, что сделает меня счастливым; вы так добры с теми, кого любите, сеньор!
- Предчувствие не обмануло вас. Пойдемте, сеньор. - Он направился к одному тольдо и постучался в решетку его. Решетка отодвинулась, и на пороге показалась женщина. Раздался крик восторга, и донна Долорес очутилась в объятиях дона Пабло.
Валентин с улыбкой смотрел на них, хотя глаза его были влажны.